Да, это был день волнений. И каких! Ведь несколько часов подряд космонавты совместно с Землей пытались состыковать свой корабль со станцией «Салют-6». Обстановка в Центре управления полетом накалялась. Не хотелось верить в неудачу. Станция была принципиально нового класса. Два стыковочных узла гарантировали ей долгое существование за счет возможности приема транспортных кораблей «Прогресс». Экипаж был настроен на длительный полет. Программа насчитывала сотни экспериментов, появлялась возможность побить мировой рекорд пребывания человека в космосе. Но... Космос есть космос, там всякое случается, и Земле пришлось принять тягостное решение: космонавтам готовиться к посадке.

Мы, конечно, возвращались из ЦУПа в тяжелом настроении. За товарищей переживали, за нашу космонавтику.

Когда приехал домой, застал плачущую жену. И самому тяжко, а тут ее слезливое настроение. Спросил:

- Ну что ты плачешь? Ведь что главное? Чтобы ваши мужья возвращались. Да, нестыковка, да, неудача. Но завтра ребята будут на Земле, живые и здоровые. А ведь могли на орбите остаться надолго.

Майя отвечает:

- Да я не потому плачу, что у них нестыковка, а потому, что теперь твой черед пришел...

Удивился:

- Я-то при чем здесь? Есть второй экипаж, дублеры. Я лишь в третьем экипаже.

Но она плакала и твердила:

- Я знаю, теперь тебя пошлют...

Недаром говорят, что женское сердце предвидит. Через несколько дней ко мне в ЦУПе подошел К. П. Феоктистов:

- Есть предложение лететь тебе... Помню, только спросил:

- С кем?

- С Романенко...

Из любой книжки по космонавтике можно узнать, как тщательно подбираются экипажи. Работают специальные группы ученых-психологов. Проводятся тесты на психологическую совместимость, многочасовые эксперименты. Скажем, в одной из анкет, которую надо заполнить, - пятьсот вопросов. Непростая это проблема - выбор членов экипажа. А тут вот так: полетишь с Романенко? И надо давать ответ.

Я стал вспоминать: кто же такой Романенко? Не часто пересекались мы с ним на занятиях. Лицо у него такое открытое, симпатичное. Энергичный. Кажется, увлекается подводной охотой, так же как и я. По-моему, неравнодушен к английскому языку, то ли владеет свободно, то ли терпеть не может...

Секунд тридцать ушло у меня на эти беглые воспоминания. И подытожил:

- Согласен...

Оставалось ждать окончательного решения. Позже я узнал, что отправиться в экспедицию на «Салют-6» предложили еще нескольким космонавтам.

Почему после полета основного экипажа на старт не вышли дублеры? Руководители подготовки считали, что после неудачи в экипаже должен быть человек, прошедший проверку космосом, имеющий опыт стыковки. В случае возможных чрезвычайных обстоятельств такой космонавт да и экипаж будут чувствовать себя на орбите уверенно. Вот и появилась идея к одному из дублеров, который хорошо знал программу полета (это был Юрий Романенко), добавить кого-то из «старичков». Именно поэтому ко мне подошел Константин Петрович...

Его предложение, конечно, стало известно и моим коллегам. Один из них настойчиво, казалось бы, из лучших побуждений убеждал меня:

- Послушай, зачем тебе идти в такой длительный полет? Пусть молодые, кто еще ни разу не был на орбите, пробуют силы. Кандидаты в космонавты готовы на все. А ты уже слетал. Можешь полет себе сам выбрать...

И в самом деле предстоял трехмесячный полет. Иными словами, после 63 суток - именно такого рубежа достигла тогда советская космонавтика - надо было шагнуть к 96-дневному! Тогда это представлялось проблематичным. Подсознательно я чувствовал, что три месяца - это очень долго...

Помню, я вполне искренне ответил тогда своему советчику:

- Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринева из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться...

Мой коллега пожал плечами и больше на эту тему со мной не говорил.

Скоро стало ясно, что полет будет уже с первых дней действительно непростым. Анализируя показания приборов, датчиков той неудачной стыковки корабля и станции, специалисты пришли к выводу, что «Союз» и «Салют» все-таки два раза коснулись друг друга. Понятно, что такое нештатное касание семитонного корабля и 18-тонной станции могло кончиться печально для некоторых элементов стыковочного узла. И те разъемы, которые, соединившись, должны обеспечить единую электрическую, гидравлическую сеть «Союза» и «Салюта», могли быть просто повреждены. Значит, предстоял аварийный выход в космос, причем не через люк на станции, а через сам стыковочный узел, который для этого не предназначался. К тому же это надо было делать в скафандрах, в которых еще никто в космос не выходил.

Бывает так: несколько лет готовишься к старту, а находишься на орбите всего месяц (так было у меня с Алексеем Губаревым во время первого полета). Теперь мне предстояло готовиться два месяца, а летать три.

Отныне у меня был особый распорядок. Занятия - тренировки, тренировки - занятия. Кажется, разрывался на части накануне экзамена. Занимался с шести утра, в десять вечера приходил консультант, через два часа еще один, в два ночи - третий...

А в девять утра начиналось мое испытание. В эту последнюю ночь я «белой» завистью завидовал Юрию Романенко, который как дублер уже сдал экзамен. И перед нашим полетом ему просто перезачли его. От того, как я сдам, зависело, лететь мне или оставаться дублером.

Огромный зал. Полукругом стояли столы. За ними - несколько десятков экзаменаторов. В центре зала за маленьким столиком - я. Передо мной стопка чистых листов и несколько карандашей. Тут я впервые порадовался, что не умею пользоваться шпаргалками и никогда к ним не прибегал. Правило неизменное - ориентироваться только на свои силы.

Шел час за часом. Экзаменаторы менялись, а я оставался... На дотошность тех, кто спрашивал, не обижался, знал: космос ошибок не прощает.

Развитие космической техники идет своим путем. Когда-то главную роль в корабле играла автоматика. Да и первые задания космонавтам были относительно простые: попробовать поесть, попробовать попить, выглянуть в иллюминатор, попробовать выйти из кресла. Мы только присматривались к космосу, пытались понять роль человека в его освоении.

Для таких полетов и программа подготовки была другая. Ученые понимали, что безопасность космонавта зависит скорее от автоматики, чем от него самого.

Постепенно полеты усложнялись. Расширялись программы исследований. Пилотируемые космические корабли все больше отвечали своему назначению. Ими можно было управлять, осуществлять стыковку вручную. Возросла роль космонавта в полете, а следовательно, и цена его ошибки.

Поэтому если раньше на экзамене кто-то мог немного «поплавать» и это прощалось, новые программы полетов диктовали иное отношение к занятиям. За поверхностные знания стали наказывать очень строго. Более того, если в полете, скажем, ты ошибся в управлении системой жизнеобеспечения (а такое, к сожалению, иной раз случается), то «санкции» применялись и к преподавателю, который тебя обучал. Ведь он ставил тебе отметку на экзамене и «выпускал» на орбиту.

Девять лет я ждал своего первого полета. Шесть раз был дублером в разных экипажах, шесть раз сдавал «космические экзаменационные сессии» за это время, и чувствовал, как меняется к ним отношение. В конце концов они превратились в настоящий допрос с пристрастием. Причем допрашивали десятки людей - и все классные специалисты.

Кончился мой экзамен в шесть вечера. Пришел врач экипажа и сказал:

- Еще один час такого «допроса», и даже если вы потом дадите ему «добро» на полет, то мы, медики, уже не пропустим его по здоровью. «Измочаленных» в космос посылать нельзя...

Он взял меня за руку и повел к выходу. Помню, что один экзаменатор вскочил со стула и побежал за нами. Мы шли, а он все задавал и задавал вопросы. Я понимал: этот специалист что-то не успел проверить, он своего не упустит, так как не собирается потом расплачиваться за мое «незнание». Я понимал, что он прав, хотя тогда было нелегко...

Экзамен завершал подготовку. Мы вылетели на космодром. За сутки до старта с экипажем всегда встречаются товарищи - опытные космонавты, руководители программы. Тебя стараются подбодрить, дают последние наставления. Помню, как один из присутствующих на встреча сказал:

- Ребята, вы только состыкуйтесь и можете больше ничего не делать...

Тогда я не понял, почему наш экипаж; так напутствовали, ведь нас ожидала рекордно длительная и рекордно сложная программа...

Медленно, ох как медленно мы готовили себя и станцию к главному - к выходу в космос для проверки состояния второго стыковочного узла (к первому мы пристыковали наш «Союз-26»). От этого зависело выполнение всей дальнейшей программы. Если во время выхода обнаружим неисправность, которую нельзя устранить, значит, не пристыкуется другой корабль. И тогда - прощай наш рекорд!

На орбите мы сразу столкнулись с проблемами, о которых на Земле не подозревали.

Нам предстояло выйти в космос через люк, который не был для этого предназначен. Что главное во время выхода? Делать каждое движение, предварительно зафиксировавшись, иначе один неосторожными шаг в пространстве «без верха и низа» - и тут же тебя закрутит, унесет Невесомость! Поэтому у выходного люка станции находилось множество специальных поручней, скоб. Стыковочный люк был их лишен начисто. Пришлось нам самим устанавливать мягкие поручни. Для этого мы использовали специальную киперную ленту. К этому мы были готовы. Но на Земле, работая на макете, мы не учли, что в реальной станции проход к люку заставлен приборами с острыми углами. А у нас мягкие скафандры, которые можно зацепить и порвать. Нам ничего не оставалось, как демонтировать часть приборов и перенести их в соседний отсек, а другие укрыть поролоном. Быстро таяло время...

Наконец приступили к тренировкам. Заходили в переходный отсек. Герметизировали друг друга в скафандрах. Эти скафандры можно было назвать относительно удобными. Они походили на металлические чемоданы с мягкими руками и ногами. Открыв крышку (которая потом герметически закрывалась), надо было умудриться туда втиснуться. Можно только представить, что бы могло случиться, если бы ты потерял сознание в скафандре...

Однажды, когда состояние организма было среднее (между плохо и очень плохо, как мы шутили в первые дни адаптации в невесомости), решил поднять настроение небольшим розыгрышем, «открыть» люк в космос, не надев скафандр.

Перемещаюсь в переходный отсек. За мной с помощью телекамеры внимательно наблюдает Земля. Начинаю вертеть ручку открытия люка. Не имитировать, как было положено, а именно вертеть. И специально с таким усердием, будто выскочить в космос без скафандра - это моя давняя мечта. Слышу, оператор на Земле даже закричал от неожиданности. Он, конечно, понимал, что открыть люк, зажатый сильным давлением станции, невозможно, но одно дело понимать умом, другое дело - видеть, как снимаются последние запоры с блока, разделяющие людей и вакуум... Впрочем, оператор тут же сообразил, что его разыграли.

Несмотря на все наши старания, мы стали отставать от графика подготовки к выходу. Объем работы был значительно больше предполагаемого. И тогда с нами на связь вышел руководитель полета. Он поинтересовался, как идут дела. Мы с Юрием признались, что лучше выход на один-два дня отложить. Еще потренируемся, как говорится, до полной готовности. Руководитель с нами соглашается: конечно, мы вам дадим день-два, но, с другой стороны, через день-два условия радиовидимости и освещенности над Советским Союзом будут таковы, что мы не сможем с помощью телекамеры наблюдать ваш выход. Другими словами, контролировать, как вы там и чего вы там. Если вы очень настаиваете, эти дни мы вам дадим, но, с другой стороны, конечно, лучше обойтись без них.

Мы обсудили и решили: ладно, выйдем в срок.

Настал день выхода. По программе предусматривалось подготовить станцию к аварийному покиданию. Это означало, что если люк, который мы откроем, не удастся потом закрыть, то надо разгерметизировать всю станцию, добраться сквозь нее до корабля. Далее предстояло подготовить его к спуску и, бросив «Салют», вернуться на Землю. В этом случае станция обрекалась на гибель.

Мы решили «сжечь за собой корабли» и не завершать подготовку станции к аварийному покиданию. Настроились: любой ценой сделаем все, что надо, и останемся на станции... О другом даже думать не хотели.

И вот мы в скафандрах в переходном отсеке. Проверяем, в порядке ли баллоны с кислородом. Манометр одного из баллонов не реагирует на открытие вентиля. Что-то с баллоном случилось. Значит двадцать процентов кислорода мы уже потеряли.

Потихонечку нарастают проблемы. По мере сброса давления в отсеке мой скафандр неожиданно засвистел, стал надуваться и складкой, как клещами, перехватил ногу. Чувствую, как она немеет, побежали мурашки, а сделать ничего не могу. Вижу, Юре перехватило руку.

Тут невольно «посетуешь» на безразмерность скафандров... Ведь их на станции только два. И сколько будет на нее прилетать высоких и низких, худых и не очень космонавтов, экипировка будет для всех одна. А приспособления для подгонки скафандра по размеру работают по принципу: «Нос вытащишь, хвост увяз».

Лавируя между фалами (они будут связывать нас со станцией во время выхода), приближаюсь к люку. Вращаю ручку - снимаю запор. Дверь в пустоту можно открывать. Специального механизма для этого нет, поэтому на Земле мне изготовили специальную «фомку» из титана. Тренированным движением поддеваю люк. Он на два сантиметра отходит и замирает. Я надавливаю сильнее. Люк ни с места. Не понимаю, почему? Ведь теперь в отсеке практически вакуум. Я зову Юру. Он мне помогает, но люк ни с места. От усилий начинаем перегреваться, обливаемся потом. Идут минуты. Наконец последним отчаянным усилием его все-таки открываем. Но мелькает мысль: допустим, мы выйдем. Истратив большую часть кислорода, отработаем снаружи. Вернемся в станцию, а люк не будет закрываться. Может быть, оценивая обстановку, как опасную, стоит отказаться от выхода в космос, чтобы не рисковать станцией? Получается, что программа, усилия тысяч людей «разбиваются» об этот люк.

Чаще всего, когда рисуют трудности, присущие нашей профессии, говорят о перегрузках. Действительно, бывают четырех-пятикратные перегрузки при посадке, иной раз даже больше, но нормальный тренированный человек их выдерживает. Дело не в них. И не в тяжелейших экзаменах, и не в подводных тренировках по имитации выхода в космос, когда можно за полтора часа стереть руки в кровь от негнущейся перчатки скафандра. Трудности совсем в другом, когда надо принимать решение самому, а от него зависит так много.

Решили: будем выходить...

Выплываю из станции. Хочется посмотреть на Землю, но надо работать: сейчас важно проверить, готов ли этот стыковочный узел к приему кораблей...

Через два часа мы снимали скафандры, и если бы не невесомость, то буквально валились бы с ног от усталости... Но важно было другое - узел цел и, значит, программа полета состоится.

Что и говорить, этот полет в космос был тяжелее, чем первый. Тяжелее, но интереснее...

Проблема психологической совместимости существует всегда и в повседневной жизни. Понятно, что во время длительных полетов она обнажается еще более. Как я уже говорил, времени на то, чтобы «притереться», сработаться у нас с Юрием не было. Меня это волновало, ведь успех полета во многом зависит от психологического микроклимата в экипаже. Начнутся конфликты на орбите - напряженной работы не будет, об этом свидетельствует опыт многодневных космических экспедиций. А у нас, казалось, было все сделано, чтобы такие конфликты возникали: Романенко - командир, я - бортинженер, но он до этого в космос не летал, а я уже на орбите работал. Он на тринадцать лет младше меня. К тому же весьма горячий, темпераментный человек. Я же совсем не приемлю командирского стиля.

К моему удивлению, за несколько дней до старта мы с Юрием легко пришли к соглашению: будем считать, что он не командир, а я в космос до этого не летал. Словом, мы - один экипаж. Такой, казалось бы, простой подход позволил нам сгладить многие «острые углы» в отношениях в нашем небольшом «земном доме» - орбитальной станции. Мы даже пытались диктовать свою «волю» и Центру управления полетом: «Вы нам не указывайте, что делать «Таймыру-1» (позывной Романенко), а что «Таймыру-2» (мой позывной). Просто сообщайте: «Таймыры», выполните то-то и то-то, а кому что делать мы сами разберемся».

Был, конечно, у нас и «черный день». Психологическая усталость дала себя знать. Спор разгорелся из-за пустяка. Зашла речь о перспективах нашей профессии. Я считал, что время космонавтов-летчиков уже проходит. Во всяком случае, они перестают быть главным звеном покорения Вселенной. Наступает «наша» эра - эра бортинженеров. Ведь пилотирование корабля сводится в основном к стыковке или расстыковке, тогда как во время длительной экспедиции дел больше у бортинженеров. Юра, летчик по профессии, со мной категорически не соглашался. Да и я уступать не хотел. На Земле проще - «хлопнул» дверью и ушел. У нас же на станции «хлопать» дверью некуда. Вот наш спор и катился к «опасной черте». Мы уже говорили на высоких тонах. Наконец, почувствовав, что до добра эта дискуссия не доведет - ведь у Юры темперамент ого-го, только заведи его, - оттолкнулся от стенки станции и поплыл в другой отсек, бросив Юрию: «Я спор прекращаю...» Тягостная пауза длилась недолго. Почувствовал руку на плече, обернулся. Юрий улыбается: «Жора, и что это мы с тобой завелись? Полет идет хорошо. А поссоримся, в одну минуту все смажем...»

Полет и впрямь проходил удачно. Были ЧП, но мы с ними справлялись. Последнее испытание выпало на долю одного Юрия Романенко.

Экспедиция близилась к завершению, оставалось чуть более двух недель до посадки. Неожиданно замечаю, что Юрий принимает несколько раз в день обезболивающие препараты. Причем если в руководстве написано - не более двух таблеток в день, то он значительно превышает дозу. Я не стал приставать с расспросами, думаю, сам скажет. Но он молчит. Только вижу, у него буквально белеют глаза от боли... Заволновался не на шутку. Говорю Юрию: давай выкладывай. Он признается: несколько дней не утихает зубная боль. Терпеть, говорит, эту пытку уже сил нет. Я предлагаю срочно сообщить на Землю, посоветоваться с медиками. Куда там! И слышать не хочет: жаловаться на зубную боль - позор. Стараюсь убедить его как могу: мол, его самочувствие скажется на работоспособности. А дел у нас невпроворот, к тому же скоро к нам на станцию прибудет экспедиция посещения - советско-чехословацкий экипаж (А. Губарев и В. Ремек). Но Юрий упрямо стоял на своем. Пришлось мне пойти на такую уловку - договорились, что я скажу Земле, будто у меня болит зуб, а Юрий воспользуется рекомендациями медиков. Так мы и сделали, но проблема все равно оставалась: боли у Юрия были очень сильные, а советы были рассчитаны на легкое недомогание - пополоскать рот, попрогревать. Ему же требовалась квалифицированная помощь зубного врача: получить ее в космосе было невозможно...

Юра обмотался каким-то теплым шарфом, надевал шапочку. Но было видно, что облегчения это не приносит. И в то же время он продолжал работать, не давая себе поблажек. Особенно трудно приходилось ему во время телерепортажей с борта станции. Он снимал шапочку, разматывал шарф и, улыбаясь, рассказывал миллионам телезрителей, о том, как красива планета из космоса. Только я один после сеанса видел, чего стоила Юре эта связь с Землей...

Долгие две недели длилось Юрино испытание. Но на работе это никак не сказалось. На посадку мы пошли точно по графику...