ЛАЙКА

---

Над простейшим, как мне казалось, вопросом: когда же врачи начали работу по подготовке полета человека в космос, профессор Яздовский задумался неожиданно долго. Потом ответил: «Думаю, что подготовка к полету Юры началась примерно за 12 лет до его старта...»

12 лет... Гжатский школьник Юраша (так называла его мама) Гагарин не мог знать, сколь важное для него совещание состоялось в красивом особняке на Ленинском проспекте Москвы. В кабинете президента Академии наук СССР Сергея Ивановича Вавилова сидели Сергей Павлович Королев и Владимир Иванович Яздовский. Сначала говорили в основном Вавилов с Королевым. О развитии ракетной техники — до каких высот уже возможно добраться, о том, какую аппаратуру в первую очередь надо поднять в стратосферу и как ее оттуда вернуть.

Вавилов давно интересовался небом. Он был одним из организаторов первой Всесоюзной конференции по изучению стратосферы весной 1934 года в Ленинграде, на которой Королев рассказывал о реактивном стратоплане. Конечно, интересы у них были разные:

Вавилову хотелось узнать, что там, в стратосфере и выше, есть и чего нет, понять природу в общем-то тончайшего в межпланетных масштабах слоя вещества на границе Земли и космоса, а если быть уж совсем точным, более всего интересовали его — одного из крупнейших в мире специалистов — оптические свойства этого слоя. У Королева была другая цель. Королеву хотелось там летать. Но эти интересы были связаны, даже закольцованы: нельзя было понять природу стратосферы, не попав туда, и нельзя было попасть туда, не узнав этой природы.

— А вас, Владимир Иванович, мы просим возглавить биологические исследования,—Вавилов обернулся к Яздовскому. — Вероятно, вам понадобится помощь различных учреждений биологического и медицинского профиля. Андрей Николаевич Туполев рассказывал, что вы хорошо умеете организовывать исследования как раз в условиях реального полета. Подберите людей, заказывайте аппаратуру. В средствах обещаю особенно вас не стеснять. И давайте начинать...

Сергей Иванович неторопливо проводил гостей до приемной. Он никогда никуда не торопился, а потому никогда не опаздывал и успевал сделать больше, чем люди торопящиеся.

Итак, в конце 40-х годов были выработаны две научные программы стартов в стратосферу: физическая и биологическая. О физической я рассказывать не буду: слишком далеко это нас уведет от выбранной темы. Скажу только, что самоотверженная работа физиков, тогда людей по большей части совсем молодых,— Сергея Вернова, Ивана Хвостикова, Сергея Мандельштама, Лидии Курносовой, Татьяны Назаровой, Веры Михневич, Бориса Миртова, Евгения Чудакова, Ивана Савенко и других много прояснила в понимании процессов, происходящих высоко над планетой, установила влияние этих процессов на нашу земную жизнь, дала важные сведения, необходимые конструкторам будущих спутников, межпланетных автоматических станций и космических кораблей.

Что же касается программы биологической, то уже в 1949 году были проведены первые пробные пуски животных на ракетах. В декабре 1950 года эта программа обсуждалась на совместной сессии АН и АМН СССР. Возник спор: кого пускать? Одни предлагали начинать с мышей, крыс и другой лабораторной мелочи (бедные мухи-дрозофилы, вся вина которых заключалась в быстром размножении, что позволяло скорее проследить за передачей наследственной информации, были тогда изгнаны отовсюду Т.Д. Лысенко и его единомышленниками, и даже вспоминать о них считалось научным хулиганством). Другие настаивали на опытах с собаками. Бесспорно, были хороши обезьяны — как-никак «ближайшие родственники» человека, но обезьяны трудно поддаются дрессировке, склонны к простудам и разным хворям, начинают очень волноваться в непривычных условиях, могут датчики с себя сорвать. Тогда на сессии кинологи (так по-ученому называют собачников) во главе с Алексеем Васильевичем Покровским и Владимиром Ивановичем Яздовским в спорах этих победили. Поддержал их и академик Анатолий Аркадьевич Благонравов, которого Вавилов, никогда ничего не забывающий, рекомендовал председателем Государственной комиссии по организации исследований на геофизических ракетах, в том числе и проведению полетов животных. К работе этой со стороны Академии наук были привлечены также Н. М. Сисакян (будущий академик и ученый секретарь АН СССР) и В. Н. Черниговский (тоже будущий академик и хозяин павловских Колтушей).

Королев, прекрасно понимающий, как важны для его перспективных разработок эти эксперименты, торопил медиков, интересовался, нашли ли нужных собак и как их собираются тренировать. Яздовский делился с ним своими заботами. Ведь дело-то действительно было не простое. Ракетчики просили, чтобы собаки были небольшие, килограммов по 6—7. Маленькие собаки, чаще всего домашние животные, довольно изнеженные, прихотливые к пище. В этом смысле обыкновенная дворняжка имела преимущества перед болонками, той-терьерами или таксами. Дворняжки были не глупее, но заведомо выносливее. Требовался отбор и по масти. Предпочтение отдавалось беленьким песикам — это была просьба специалистов по кино-, фото- и телеаппаратуре. Из светленьких потом отбирали по здоровью, нраву, реакциям. Решено было запускать по две собаки в одном контейнере — реакция одной могла быть чисто индивидуальной, а результаты хотелось получить наиболее объективные. Стали подбирать животных, наиболее совместимых по нраву. После всего этого многоразового просеивания, обмеров, взвешиваний, пытливых наблюдений во время, казалось бы, невинных прогулок на каждого четвероногого кандидата в стратонавты завели карту и только тогда приступили к тренировкам: держали в барокамерах, крутили на центрифугах, трясли на вибростендах. Началась истинно «собачья» жизнь, одна отрада — кормили хорошо. Королев прислал врачам настоящий ракетный контейнер, и теперь надо было добиться главного: посаженная в него собака должна была чувствовать себя как дома — вокруг все привычно, никаких поводов к волнению нет.

В середине июня 1951 года В. И. Яздовский, А. В. Покровский, их помощники — Виталий Иванович Попов и Александр Дмитриевич Серяпин с целой псарней дворняжек прибыли на полигон Капустин Яр.

Стояла адская жара, доходящая днем до 45 градусов. В письмах к жене Нине Ивановне Королев писал о духоте — никакое купание не помогало, благодарил за присланные легкие шляпы и парусиновый костюм. В одном из писем сообщал, что гулял с Дезиком и Цыганом — двумя «космическими» собачками.

Их старт состоялся ранним утром 22 июля 1951 года. Впервые в истории крупные животные поднялись на ракете на высоту около 100 километров и примерно минут через 15 плавно опустились на парашюте неподалеку от стартовой площадки. И хотя договаривались заранее: «Товарищи! Важнейший эксперимент! После приземления все остаются на местах, к контейнеру допускаются только врачи!», хотя договаривались многократно и все высокие начальники из разных министерств и академий сами убежденно кивали при этом головами, эти начальники первыми все соглашения и нарушили — благо у них были автомобили. Столь велико было это искреннее, по-человечески понятное и простительное нетерпение людей, желавших убедиться: все хорошо, живы эти дворняжки, не зря ночей не спали, что и осудить их за нарушение договора у медиков рука не поднялась. Окружив контейнер плотным кольцом, заглядывали в иллюминатор и кричали радостно: «Живы! Живы! Лают!..»

Попов и Серяпин открыли люк, отсоединили штекеры системы регистрации физиологических функций и параметров среды, выключили систему регенерации воздуха, вытащили Дезика и Цыгана. Собаки весело забегали, ласкались к врачам.

— Условнорефлекторные связи сохранились,— сказал кто-то из физиологов за спиной Королева.

«Черт с ними, со связями, потом разберемся,—подумал Королев.—Пока важно, что живы. Живы!..»

В то лето провели шесть пусков. Не все шло удачно. Полетевший вторично Дезик и его напарница Лиса погибли во время второго полета. Контейнер разбился при ударе о землю. Королев очень горевал. Благонравов приказал Цыгана — напарника Дезика по первому полету — больше не запускать, а когда в начале сентября уезжали в Москву, забрал его к себе домой. Я видел Цыгана в квартире Анатолия Аркадьевича на Садово-Спасской, но не знал, какой он знаменитый, и, помню, еще подумал: где же это академик откопал такого беспородного пса...

В то лето погибли четыре собаки. Несовершенство техники погубило их. Жалко: добрые, славные псы. А что делать? Ведь надо же было пройти этот этап. Не людьми же рисковать. Погибая, собаки спасали человеческие жизни. За это академик И. П. Павлов поставил им памятник. Тем, которые погибали в его лабораториях. И этим — разведчикам стратосферы. И будущим, которые не вернутся из космоса...

Случались на полигоне и курьезы. Пес Смелый не оправдал клички, сумел открыть клетку и удрал в степь. Его искали, не нашли и решили срочно готовить ему замену, но тут он сам пришел «с повинной». Перед последним пуском буквально за считанные часы до старта вырвался и убежал Рожок. Яздовский был поначалу в полной панике, но вдруг его осенило: в ракету посадили ЗИБа — запасного исчезнувшего Бобика. А на самом деле был он никакой не запасной, а обычный уличный пес, ни о каком полете в стратосферу не помышлявший, тренировок не ведавший, эдакий баловень случая: слетал — и баста! И ведь отлично слетал, все его хвалили потом и ласкали и кормили разной вкуснятиной. В таком вынужденном эксперименте открылся свой смысл: значит, и неподготовленная собака может справиться со всеми этими стрессами без особого труда...

Старты 1951 года были началом обширной многолетней программы. Наряду с собаками в экспериментах использовались мыши, крысы, морские свинки, «реабилитированные» мухи-дрозофилы, бактерии, фаги, тканиевые препараты. Кроме того, грибы, семена и проростки пшеницы, гороха, кукурузы, лука и других растений. Что же касается собак, то в 1953—1956 годах они летали в специально сконструированных скафандрах и катапультировались в них на высоте около 80 километров. Параллельно совершенствовалась конструкция герметических кабин, росла высота подъема ракет: от 100 километров к 200 и выше — к 450. Стало уже более или менее ясно, что шумы и вибрации лежат в пределах вполне переносимых, тем более если время действия их измеряется всего несколькими минутами, что перегрузки можно перехитрить, что проблема эта тоже решаемая. Но невесомость... Продолжительность невесомости во время ракетных пусков на большие высоты достигала уже 9 минут. Однако в космическом полете счет пойдет уже не на минуты, а на часы и дни (сегодня — месяцы, завтра — годы, послезавтра — десятилетия). Что таит в себе длительная невесомость? Старты геофизических ракет с животными не могли ответить на этот вопрос. Нужен орбитальный полет. Вот почему сразу вслед за созданием в 1957 году межконтинентальной баллистической ракеты и успешного запуска первого в истории человечества искусственного спутника Земли было принято решение, что вторым будет спутник с живым существом.

Космическая биология и медицина (впрочем, так она еще не называлась тогда) развивались бурно. В них пришли новые люди. К подготовке биоспутника подключились известный физиолог, академик АМН СССР Василий Васильевич Парин и физиолог молодой, академик будущий Олег Георгиевич Газенко. В новой работе чувствовался размах, уже «космический» масштаб. Королев искал и находил союзников повсюду. В создании второго спутника принимали участие исследовательские и проектные организации различных министерств: триумф первого спутника помогал Королеву ломать ведомственные рамки. Собак готовили, как и раньше, авиационные медики и физиологи. Спутник — дело проектантов и технологов С. П. Королева (не говоря уже о ракете-носителе). Контейнер с системой жизнеобеспечения — инженеров, которыми руководил Семен Михайлович Алексеев, специалист по высотным (космических тогда еще не было) скафандрам. За передачу телеметрии с борта биоспутника на Землю отвечали сотрудники группы Алексея Федоровича Богомолова. Прибористам-биофизикам поручили придумать «космическую» кормушку для собаки и т. д. и т. п. Конечно, Королев был душой всего дела, вокруг него, как планеты вокруг светила, вращались смежники. Но направить и скоординировать эту работу возможно было лишь на уровне общегосударственном. И она постоянно направлялась, координировалась и (может быть, это самое важное) контролировалась Центральным Комитетом партии и Советом Министров СССР.

Позднее Сергей Павлович Королев говорил, что месяц между запусками первого и второго спутников был счастливейшим временем его жизни. Мечты молодости, знания зрелости—все, что копилось в нем долгие годы, воплощалось теперь в реальные дела в течение считанных дней. Он испытывал чувство того полного счастья творчества, выше которого вряд ли что есть и пережить которое дано, увы, не каждому.

Месяц он практически не спал, так, урывками, большую часть времени проводил в цехах, прямо здесь, на рабочих местах, решая все вопросы, сам, своей рукой исправлял чертежи, впрочем, никто другой и не имел права сделать это без его ведома. А решиться просить об этом и получить такое разрешение было труднее, чем переплыть Волгу в ледоход.

Королев принял решение не отстыковывать биоспутник от последней ступени, как отстыковывался первый спутник. Так было проще, а значит, надежнее. Кроме того, по металлу конструкций можно было отвести побольше тепла от животного. Перегрев. Он чувствовал: это ахиллесова пята биоспутника. Солнце снаружи, аппаратура и сама собака внутри—все стремятся нагреть, а как охладить? За счет чего? Справятся ли теплоотводящий экран и вентилятор? И сегодня для космической техники эта задача непростая, а тогда?

26 октября, через 22 дня после запуска первого спутника, Сергей Павлович скоростным самолетом Аэрофлота вылетел в Ташкент, а оттуда сразу на Байконур.

Тем временем авиационные медики и физиологи закончили длившиеся около года работы по подготовке животных. Из десяти собак выбрали трех, очень похожих друг на друга: Альбину, Лайку и Муху. Альбина до этого уже дважды летала на ракете, честно послужила науке. У нее были смешные щенки. Альбину решили не пускать: жалко. Впрочем, всех их было жалко: собака шла на верную гибель. Решили в конце концов, что полетит Лайка, а Альбина будет как бы ее дублером. Муха числилась «технологической собакой». На ней испытывали аппаратуру, работу различных систем.

— Лайка была славная собачонка,— вспоминает профессор В.И.Яздовский, руководивший подготовкой собак,—тихая, очень спокойная. Перед отлетом на космодром я однажды привез ее домой, показал детям. Они с ней играли. Мне хотелось сделать собаке что-нибудь приятное. Ведь ей жить оставалось совсем недолго. Сейчас, по прошествии стольких лет, полет Лайки выглядит очень скромным, но ведь это историческое событие. И я хочу назвать людей, которые готовили Лайку к полету, которые вместе с тысячами других людей писали первые страницы истории практической космонавтики. Имена эти можно разыскать в специальных журналах и книгах, но большинство людей никогда их не слышали. А ведь это несправедливо, согласитесь. Итак, Лайку в полет готовили: Олег Газенко, Абрам Генин, Александр Серяпин, Армен Гюрджиан, Наталия Козакова, Игорь Балаховский.

Перед отлетом на космодром Яздовский и Газенко оперировали собак. От датчиков частоты дыхания на ребрах провода под кожей шли на холку и там выходили наружу. Участок сонной артерии вывели в кожаный лоскут для регистрации пульса и кровяного давления.

Тренировки собак продолжались и на космодроме буквально до дня старта. На несколько часов каждый день их сажали в контейнер. Сидели спокойно. Они давно уже освоились с кормушкой, которая представляла собой некое подобие пулеметной ленты, составленной из маленьких корытцев с желеобразной высококалорийной пищей. В каждом корытце была дневная норма питания. Запас пищи был рассчитан на 20 дней. Не тяготились они и плотно облегающим тело «лифчиком», который держал мочекалоприемник. Фиксирующие цепочки, которые крепились к «лифчику» и стенкам контейнера, ограничивали свободу движений, но позволяли стоять, сидеть, лежать и даже чуть двигаться вперед-назад.

С утра 31 октября Лайку готовили к посадке в спутник, протирали кожу разбавленным спиртом, места выхода электродов на холке снова смазали йодом. Вошел Королев в белом халате. Смотрел на собаку. Она спокойно лежала на белом, столике, вытянув вперед передние лапки и подняв голову, похожая на остроносеньких собак с древних египетских барельефов. Королев осторожно почесал Лайку за ухом. Медики тревожно покосились, но ничего не сказали.

В середине дня Лайка заняла место в контейнере, а около часа ночи контейнер подняли на ракету. Медики не отходили от собаки ни на минуту. Стояла уже глубокая осень, и было холодно. К Лайке протянули шланг с теплым воздухом от наземного кондиционера. Потом шланг убрали: надо было закрывать люк. Правда, незадолго перед стартом Яздовскому удалось уговорить Королева разгерметизировать на минутку контейнер, и Серяпин попоил Лайку водой. Вода входила в пищу, но всем казалось, что собаке хочется пить. Просто попить обычной воды.

3 ноября второй спутник ушел в космос. Телеметрия сообщила, что перегрузки старта прижали собаку к лотку контейнера, но она не дергалась. Пульс и частота дыхания повысились в три раза, но электрокардиограммы не показывали никакой патологии в работе сердца. Потом все постепенно стало приходить в норму. В невесомости собака чувствовала себя нормально, медики отмечали «умеренную двигательную активность». Радостный Яздовский уже докладывал Государственной комиссии: «Жива! Победа!»

А ведь, и правда, это была замечательная победа! Собака не просто осталась жива, когда ее подняли в космос, но жила в космосе целую неделю! В специальном «Отчете советской комиссии Международного геофизического года», изданной в июле 1958 года, было сказано: «Этот эксперимент показал, что живой организм в течение недели, пока действовала установка по регенерации воздуха, хорошо переносил условия невесомости и другие особенности движения в космосе».

А спутник кружил еще долго, 2370 раз облетел Землю и сгорел, зацепившись в конце концов за атмосферу, только в середине апреля 1958 года.

Через три дня после старта второго спутника курсанту Оренбургского высшего военно-авиационного училища летчиков имени И. С. Полбина Юрию Гагарину вручили золотые парадные погоны лейтенанта ВВС. Он был совершенно счастлив, он праздновал в те дни свадьбу, он не думал ни о каком космосе...