Поймал себя на одной мысли: несколько раз в книжке упоминается, как ракетчиков не понимали, мешали им работать, не верили в то, что космические полеты — реальность. Это все верно, так было, но ведь были люди, которые верили, которые помогали. Очень часто сами они не занимались ракетной техникой, но ум и дальновидность позволяли им понять, что это не пустое занятие, что все это очень серьезно.

Я далек от симпатий к миллионеру Гарри Гугенхайму или к банкиру Андре Гиршу: матерые были капиталисты, но то, что они помогали Годдарду и Эсно-Пельтри в то время, когда большинство считало этих пионеров космонавтики слегка свихнувшимися изобретателями, делает честь их проницательности.

Благодарность испытывал Циолковский к Санкт-Петербургскому физико-химическому обществу. В автобиографии он пишет: «...Общество отнеслось ко мне с большим вниманием, чем поддержало мои силы. Быть может, оно и забыло меня, но я не забыл Боргмана, Менделеева, Фан дер Флита, Бобылева и в особенности Сеченова».

Великий Октябрь изменил саму природу отношений: помощь одиночек сменилась поддержкой общества. Историкам и философам еще предстоит отыскать и обнажить перед нами удивительные взаимосвязи революции пролетарской и революций научных. Они не всегда просты, не наивно прямолинейны и очень многочисленны.

«Вы говорите про несогласие моих работ до и после Октябрьской революции 17-го года,— писал в одном из частных писем К. Э. Циолковский.— Но всякая эпоха имеет свой язык. Надо принять в расчет еще цензурные условия. Моя прямолинейность лишила бы меня возможности продуктивной деятельности...» Именно в годы Советской власти основоположник космонавтики, уже глубокий старик, разрабатывает фундаментальные научные вопросы. Но дело даже не в собственных его открытиях: сотни людей стали его единомышленниками, он понимает, что нужен им. По всей стране растут секции, кружки, общества будущих строителей космических кораблей. «На первом организационном собрании секция постановила войти с Вами в связь и просить Вас принять участие в ее работе...» Это пишут москвичи. Для них он не учитель провинциальной гимназии, не забавный чудак, запускающий с крыши змеи... «...Секция обращается к Вам с просьбой прочесть в Москве публичный доклад о межпланетных сообщениях...» Это случилось благодаря неутомимой деятельности Перельмана, Рюмина, Рынина, Штернфельда — замечательных популяризаторов идей космонавтики, о которых я уже рассказывал.

Огромна заслуга и Владимира Петровича Ветчинкина, одного из талантливейших учеников Н. Е. Жуковского, первого русского дипломированного авиационного инженера. Он сам разрабатывал проблемы динамики полета ракет и реактивных самолетов. В Мемориальном музее Н. Е. Жуковского в Москве хранятся черновые заметки В. П. Ветчинкина «О возможности полета на Луну ракетным способом», датированные еще 1921 —1925 годами. Неоценима его бескорыстная и благородная поддержка многих и многих наших ракетчиков, ГДЛ, ГИРД. Он встречался и в течение десяти лет переписывался с К.Э.Циолковским. Он ходил в кирху, где испытывал свой ОР-1 Фридрих Цандер. Как вы уже знаете, он «открыл» редкий талант никому не известного Юрия Кондратюка. Он читал лекции студенту МВТУ Сергею Королеву. Он первый отметил новаторскую работу молодого Валентина Глушко. «В ГДЛ была проделана главная часть работы для осуществления ракеты — реактивный мотор на жидком топливе... С этой стороны достижения ГДЛ (главным образом инженера В. П. Глушко) следует признать блестящими»,— писал Владимир Петрович в 1932 году, в младенческие годы нашего ракетного двигателестроения. Он пишет свое заключение на предложение Михаила Тихонравова «Генерационная газовая ракета». Буквально за руку привел он в ракетную технику Юрия Победоносцева. А как сосчитать всех, кого привели туда страстные доклады, увлекательные диспуты, неизменным организатором и участником которых был Ветчинкин? Во втором томе избранных трудов пионеров ракетной техники имя Владимира Петровича Ветчинкина по праву стоит рядом с именами С. П. Королева, В. П. Глушко и М. К. Тихонравова.

Особое место среди тех, кто закладывал фундамент советской космонавтики, принадлежит выдающемуся военачальнику, Маршалу Советского Союза Михаилу Николаевичу Тухачевскому.

Во время работы над жизнеописанием С. П. Королева, да и над этой книжкой тоже, мне приходилось беседовать со многими людьми, знавшими Михаила Николаевича. Главным образом это были инженеры и конструкторы оборонной техники. Все они говорили о нем не просто с уважением — с восхищением. По их воспоминаниям, это был человек уникальной умственной дальнозоркости. Нельзя привести ни одного примера, когда бы новая техническая идея, в области артиллерии, авиации, танков или ракетной техники, или организационная идея, по формированию новых родов войск, таких, например, как мотомеханизированная пехота или десантники, которую поддерживал, развивал и воплощал в жизнь Тухачевский, оказалась бы бесплодной или ошибочной. «В М. Н. Тухачевском,—писал маршал Г. К. Жуков,— чувствовался гигант военной мысли, звезда первой величины в плеяде военных нашей Родины...» На вопрос, кого можно назвать в числе тех, кто способствовал становлению ракетного дела в масштабах страны, академик В. П. Глушко ответил:

- Первым я бы поставил Михаила Николаевича Тухачевского.

Назначенный в мае 1928 года командующим войсками Ленинградского военного округа, Тухачевский тут же начинает заниматься ракетчиками. Уже в июне создается ГДЛ, в 1930 году издается приказ, закрепляющий ее за военным ведомством. Это по его доброй воле появился у Петропавловской крепости новый гарнизон: он отдает Иоанновский равелин для размещения механических мастерских и испытательных стендов Глушко. Летом 1931 года Тухачевский— ему только 38 лет — заместитель председателя Революционного военного совета (РВС) и начальник вооружений Красной Армии. Теперь ГДЛ уже подчинена ему. В Москве Михаил Николаевич узнает об образовании ГИРД. Он поддерживает тесные контакты с Королевым, беседует с Цандером, Тихонравовым, Победоносцевым.

Владимир Петрович ВЕТЧИНКИН (1888—1950). Профессор, действительный член Академии артиллерийских наук, лауреат Государственной премии, заслуженный деятель науки и техники РСФСР. В. П. Ветчинкин один из талантливейших учеников Н. Е. Жуковского, первый русский дипломированный авиационный инженер, исследователь в области аэродинамики и динамики полета ракет и реактивных самолетов. Именем Ветчинкина назван кратер на обратной стороне Луны.

В 1929 году профессор Н. А. Рынин выступил со статьей, в которой предложил создать национальный, а еще лучше — международный научно-исследовательский институт межпланетных сообщений. Увы, это была неосуществимая идея. Как раз с этого времени на работы по ракетной технике, как писали тогда, «спустился почти непроницаемый покров военной тайны». Все чаще о ракете говорят не как о космическом корабле, а как об оружии. Тухачевский понимает это и поправляет Рынина: не межпланетный институт, о нем говорить рано, а реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ), объединяющий всех ракетчиков страны,— институт, в котором сольются специалисты Москвы и Ленинграда, ГДЛ и ГИРД. Весной 1932 года Михаил Николаевич проводит ряд совещаний с ракетчиками, докладывает свои соображения наркому К. Е. Ворошилову, Совету Труда и Обороны, просит Осоавиахим «отдать» ему ГИРД. После долгих и трудных переговоров Тухачевский добивается своего: 31 октября 1933 года выходит постановление Совета Труда и Обороны о создании РНИИ — первого в мире научно-исследовательского центра, занимающегося ракетной техникой. Его начальником был назначен Иван Терентьевич Клейменов, недолго руководивший Газодинамической лабораторией после смерти Б. С. Петропавловского.

Нового начальника встретили сперва настороженно: ракетной техникой до этого Клейменов не занимался.

Ровесник Петропавловского и Лангемака, Клейменов к тридцати пяти годам имел биографию, событиями весьма насыщенную.

Родился Иван Терентьевич в бедной крестьянской избушке в глухом углу Тамбовской губернии. Учился в церковно-приходской школе, и учился настолько хорошо, что в гимназии был освобожден от платы за учебу. Потом, не закончив артиллерийских курсов, Клейменов добровольцем уходит в Красную Армию, вступает в партию, оканчивает ускоренный курс академии по снабжению. Когда гражданская война кончилась, он решил во что бы то ни стало учиться, понял, что академия по снабжению, преподавание в которой в те военные годы шло галопом, это еще не образование. Он поступает в Московский университет на физико-математический факультет. Но тут наркомвоенмор М. В. Фрунзе издал распоряжение откомандировать студентов с военным опытом в Академию им. Н. Е. Жуковского. Едва Клейменов стал авиационным инженером, его тут же послали в Берлин: советскому торгпредству в Германии требовался как раз инженер, разбирающийся в самолетах. Только в мае 1932 года вернулся Иван Терентьевич в Москву. Он готовился работать в техническом управлении Гражданского Воздушного Флота, но тут Тухачевский, который, видно, давно заприметил энергичного и грамотного инженера, назначает Клейменова начальником ГДЛ, а через несколько месяцев - начальником РНИИ. Заместителем его стал сначала С. П. Королев, а затем — Г. Э. Лангемак.

Иван Терентьевич КЛЕЙМЕНОВ (1898—1938) — один из организаторов и руководителей научно-исследовательских работ по созданию военной ракетной техники в СССР. По окончании гражданской войны, участником которой он был, И. Т. Клейменов учился в Академии им. Н. Е. Жуковского, получил диплом авиационного инженера. С 1932 года И. Т. Клейменов возглавляет ГДЛ, а с 1933 года — начальник РНИИ. Именем Клейменова назван кратер на обратной стороне Луны.

Новый начальник РНИИ не спешит приказывать, слушает мнение своих более опытных подчиненных, в их спорах вырабатывает свою точку зрения. А дома — книги. Снова надо учиться, быть в курсе всех технических новинок. С огромным уважением относился Клейменов к Циолковскому. Он регулярно писал ему о планах института. Циолковский был избран почетным членом ученого совета РНИИ. А однажды Иван Терентьевич в середине февраля 1934 года предложил Тихонравову съездить вместе с ним к Циолковскому в Калугу.

- Сам я, может быть, и не поехал бы,— вспоминал много лет спустя Михаил Клавдиевич.— Тогда мы все были молоды, работы было много, все были увлечены работой и Циолковского даже немножечко забыли. И. Т. Клейменов мне сказал: «Поедем к Циолковскому». И вот мы поехали в Калугу вдвоем. По дороге очень много разговаривали. В Калуге познакомились с Циолковским... У Циолковского мы пробыли целый день...

Два военных гостя сидели на терраске маленького домика. Ветки на ветру стучались в стекла. Грустный старик со слуховой трубкой в руках слушал их внимательно, не кивал, а в знак согласия прикрывал на миг глаза. Сам говорил медленно, растягивая слова. - Для меня нет ничего более дорогого, чем ваше дело,— говорил Константин Эдуардович. — Даже дирижабль сравнительно чепуха...

Клейменов слушал Циолковского и думал не о ракетах — об ответственности...

Михаил Николаевич ТУХАЧЕВСКИЙ (1893-1937) - выдающийся советский военачальник, Маршал Советского Союза. С 1931 года заместитель наркома по военным и морским делам. Горячий сторонник развития военной ракетной техники, М. Н. Тухачевский постоянно оказывал помощь и поддержку работам ГДЛ, ГИРД и Лен-ГИРД. Создатель РНИИ — первого в мире научно-исследовательского центра, занимающегося ракетной техникой.

Иван Терентьевич действительно не был специалистом в ракетной технике, но был человеком с ясной головой и опытом руководителя,— а это уже немало для начальника. В Королеве он сразу угадал человека огромной энергии и напора, талант большого масштаба. От ракетоплана своего он не отступится ни за что. И ракетоплан, безусловно, вещь интереснейшая, он сулит переворот в авиации. Но когда сможет Королев отработать ракетоплан? Сколько уйдет на это времени? Ведь ракетоплан — комплексная проблема. Здесь и аэродинамика таких скоростей, на которых еще не летали, и прочность, и борьба с перегревом. А главное — двигатель. У Глушко есть двигатели, но ведь требуются еще лучше, мощнее, с большим временем работы, более экономичные, безопасные, которые можно не только запускать, но останавливать и снова запускать, в которых можно регулировать тягу в широких пределах. Когда появится такой двигатель? Через несколько лет? А системы управления? Ведь сам Королев на всех техсоветах говорит о необходимости разрабатывать системы управления, приборные отсеки, которые будут руководить ракетой в полете. Какими они должны быть? Кто эту необычную работу может выполнить? Безусловно, работы с ЖРД и крылатыми ракетами - ведь и так можно назвать ракетоплан — необходимо продолжать. Но должны ли они быть главными в тематике института с учетом всех технических и внешнеполитических факторов?

И ракеты пороховые. Ими в ГДЛ занимались уже двенадцать лет. Есть 82- и 132-миллиметровые снаряды с широким оперением. Для них созданы специальные станки. Уже достигнута дальность полета в 5—6 километров. Иными словами, есть опыт, есть успехи и есть обнадеживающие прогнозы на будущее. А главное, не надо быть специалистом, чтобы понять: для того чтобы отработать и передать армии эти ракеты, нужно гораздо меньше времени, чем требует ракетоплан.

Георгий Эрихович ЛАНГЕМАК (1898—1938) — советский инженер-артиллерист, конструктор ракетных снарядов на бездымном длительно горящем порохе. В 1928—1933 гг. работал в ГДЛ, был одним из руководителей разработки ракетных снарядов— прототипов снарядов прославленных в годы Великой Отечественной войны «катюш». В 1934— 1937 гг. был заместителем директора, главным инженером РНИИ. Именем Лангемака назван кратер на обратной стороне Луны.

В решении Клейменовым этих сугубо научных и технических вопросов фактор времени всегда был первым. Время было самым дорогим достоянием Республики Советов. Началось перевооружение армии, ведь военные специалисты всего мира сходились на том, что будущая война будет войной моторов. 16 мая 1932 года М. Н. Тухачевский делает доклад, в котором вновь говорит о настоятельной необходимости «...скорейшего и полного разрешения реактивной проблемы в части ее практического приложения в военной технике... в связи с тем, что генеральные штабы за границей, учитывая эти перспективы, усиленно работают над проблемой применения реактивного двигателя в военной технике». Эти слова находят полную поддержку в РНИИ. Сотрудники института пишут в Народный комиссариат обороны: «Перед нами стоит ответственнейшая задача дать Красной Армии новые образцы вооружения, которые должны поднять ее мощь на новую, еще более высокую ступень.

В эту работу мы клянемся вложить все наши усилия и энтузиазм, всю энергию, весь большевистский напор...»

Новое оружие нужно армии не вообще, а завтра. Если не сегодня.

В середине 30-х годов основные силы РНИИ были направлены на создание многоствольных ракетных установок с ракетами на твердом топливе.

Упорная работа превращала проекты в реальные конструкции. Речь шла уже не о создании нового оружия, а о его технической отработке и доводке. Начался период полигонных испытаний. Новое ракетное оружие однажды демонстрировали на одном из подмосковных полигонов высшим военачальникам страны.

- А что у вас горит в ракетах? — спросил Ворошилов.

- Вот этот порох, который совершенно безопасен в обращении,— Клейменов протянул маршалу пороховую шашку и, обернувшись к Лангемаку, добавил: -- Георгий Эрихович, дайте спички...

Глаза командиров, стоящих рядом с Ворошиловым, округлились. Лангемак зажег шашку. Клейменов держал ее в руке. Порох горел ровно, с легким потрескиванием.

- Только не сожгите усы у товарища Буденного,— засмеялся Ворошилов.

Особенно оживились высокие гости, когда им продемонстрировали ракетные залпы с истребителя по наземным и воздушным целям. Впервые 82-миллиметровый ракетный снаряд испытал на истребителе И-4, к сожалению очень рано умерший, летчик-испытатель Сергей Мухин, который до этого первый испытывал и пороховые ускорители Дудакова. Теперь истребитель И-15, вооруженный ракетами, пилотировал знаменитый летчик-испытатель Василий Андреевич Степанчонок, тот самый, который летом 1930 года в Коктебеле впервые сделал «мертвую петлю» на планере «Красная звезда» конструкции молодого Сергея Королева.

В ноябре 1937 года новое вооружение — ракетные снаряды РС-82 испытывались под Киевом в 65-й эскадрилье, которой командовал Герой Советского Союза Рычагов, а более мощные РС-132 — в бомбардировочном полку командира Дояра. Но ни летчики-испытатели новой техники, ни ее конструкторы не знали тогда, как быстро настанет время самых главных испытаний этих снарядов — бой.

28 мая 1939 года японские войска, оккупировавшие Маньчжурию, в районе реки Халхин-Гол предприняли наступление на братскую Монголию, с которой Советский Союз и тогда был связан договором о взаимопомощи. И вот здесь, впервые в практике воздушного боя, в августе 1939 года группа истребителей И-16 под командованием молодого летчика-испытателя Николая Звонарева впервые применила ракетные снаряды РС-82.

Японцы сначала думали, что их самолеты атакованы какой-то идеально замаскированной зенитной установкой. Только через несколько дней один подпоручик, принимавший участие в воздушном бою, доложил:

— Под крыльями русских самолетов я видел яркие вспышки пламени...

Из Токио прилетели военные специалисты, осмотрели подбитые самолеты и сошлись на том, что такие разрушения может причинить лишь снаряд диаметром не менее 76 миллиметров. Но ведь расчеты показывают, что самолет, способный выдержать отдачу пушки такого калибра, существовать не может! Лишь на опытных, еще не стоящих на вооружении, новых самолетах испытывались пушки калибра 20 миллиметров.

Недоумение японских специалистов было объяснимо: возможность применения ракетного оружия в авиации вырисовывалась тогда еще весьма туманно. Достаточно сказать, что ракеты на вооружение авиации были приняты в Англии и США только через три года — в 1942 году, а в Германии — в 1943-м.

Но пробоины в самолетах были вполне реальными. Как же их объяснить? Значит, у русских какой-то военный секрет.

За самолетами капитана Звонарева и его боевых товарищей: летчиков Пименова, Федорова, Михайленко и Ткаченко — началась настоящая охота. Но сбить или посадить хотя бы одну машину японцам так и не удалось. Меньше чем за месяц боев (15 сентября было подписано перемирие) летчики группы Звонарева совершили 85 боевых вылетов и в 14 воздушных боях сбили 13 самолетов противника. Летчики выдержали трудный экзамен. И ракеты тоже его выдержали.

А до экзаменов ЖРД было еще далеко. ЖРД пока сдавали зачеты на стендах. После перехода в РНИИ В. П. Глушко продолжал совершенствовать свои ОРМы — опытные ракетные моторы на жидком топливе. Азотная кислота и тетранитрометан были использованы как окислитель, а керосин — как горючее. Всего в отделе, руководимом Глушко, за первые четыре года существования РНИИ было испытано 20 конструкций ЖРД. Среди них были и весьма удачные. Позднее В. П. Глушко писал, что «ОРМ-65 был лучшим отечественным двигателем своего времени». Опытные экземпляры этого двигателя работали до 30 минут, а главное — во время экспериментов его включали и выключали до 50 раз. Тяга его могла регулироваться в пределах от 50 до 175 килограммов.

Наверное, как раз широкие границы регулировки и возможность многократного запуска и привлекли к этому двигателю внимание С. П. Королева, которого не оставляла мысль построить ракетоплан. Он внимательно следил — читал, вырезал, подклеивал в альбом — за всеми сообщениями об авиационных рекордах. Лучшие гоночные самолеты, получавшие призы на всемирных соревнованиях, все больше приближались к скорости 700 километров в час. И Королев понимал, что допустимый предел поршневых двигателей близок, что в самом недалеком будущем наступит кризис в авиационном моторостроении, и те, кто сегодня еще отворачиваются от ракетных двигателей, очень скоро обернутся к ним с мольбой и надеждой. Он должен построить ракетоплан и таким образом обогнать время. Но это будет уже совсем другой ракетоплан: вместо двигателя Цандера теперь можно поставить ЖРД Глушко, да и «бесхвостка» Черановского тоже уже не нужна, ведь у него был планер СК-9 собственной конструкции...

Работать над этой машиной Сергей Павлович начал чуть ли не с первых дней образования РНИИ. Этот двухместный моноплан — довольно большой: размах крыльев 17 метров, длина более 7 метров - был построен им летом 1935 года. В сентябре Королев в качестве пассажира вылетает на своем СК-9 в Крым, на XI Всесоюзный слет планеристов. Маршрут полета, который требовалось преодолеть с самолетом-буксировщиком: Москва — Харьков — Кривой Рог — Коктебель. Королев летел и не знал, что случилось на земле, а знай он, быть может, и маршрут был бы другим. В тот день в Калуге умирал Константин Эдуардович Циолковский. За несколько недель перед смертью он писал в РНИИ Клейменову: «О моей болезни прошу никому не говорить, даже мне». Он умер, когда Королев летел на юг: 19 сентября 1935 года в 22 часа 34 минуты...

В Крыму СК-9 показывали иностранцам, те смотрели, вежливо хвалили. Но сенсации, как пять лет назад, когда Степанчонок крутил «мертвые петли» на его «Красной звезде», не было. Отзывы были положительные, но сдержанно прохладные. И тут я вспоминаю один разговор со старым (тогда очень молодым) планеристом и многолетним соратником Сергея Павловича в космических трудах, членом-корреспондентом АН СССР Б. В. Раушенбахом.

Откровенно говоря, я всегда был не в восторге от планеров Королева,— рассказывал мне однажды Борис Викторович.— Их отличала какая-то тяжеловесность, которая сразу бросалась в глаза в такой легкой, изящной конструкции, как планер. Ее можно было заметить уже в самой первой самостоятельной работе Королева — планере «Красная звезда». СК-9 тоже был тяжелым. И только много лет спустя, когда я уже расстался с планеризмом, я, взглянув на чертежи этих планеров, подумал: а не было ли это утяжеление конструкции преднамеренным? Ведь для того, чтобы установить на СК-9 ЖРД, требовались минимальные переделки. Упрочненная конструкция и, казавшаяся не совсем грамотной, центровка словно заранее предполагали такую возможность. Очень жаль, что все как-то забывал спросить об этом Сергея Павловича...

Во всяком случае, в основе конструкции первого советского самолета с ЖРД, который вошел в историю как РП-318-1 (ракетный планер), лежат как раз планер Королева СК-9 и двигатель Глушко ОРМ-65, несколько переделанный Л. С. Душкиным и получивший новое название: РДА-1-150 (ракетный двигатель азотокислотный). Он успешно прошел серию наземных, как говорят ракетчики, огневых испытаний, которыми руководил молодой испытатель Арвид Палло, но по обстоятельствам, от конструкторов не зависящим, работы над ракетопланом затянулись, и первый полет РП-318-1 состоялся лишь в 1940 году.

Ракетопланер Королева РП-318.

С земли ракетопланер поднимал самолет-буксировщик, и первому его пилоту — летчику Владимиру Павловичу Федорову, одному из опытнейших наших планеристов, требовалось включить ракетный двигатель уже после отцепки. Федоров несколько раз уже пробовал делать это на стенде, все получалось хорошо, но когда на 28 февраля был назначен первый испытательный полет, все, конечно, волновались: уж слишком необычное это было дело — ракета как двигатель самолета!

Буксировщик — самолет П-5 — пилотировал летчик Н. Д. Фиксон, а за его спиной, держа наготове фотоаппарат, сидел инженер-испытатель А. Я. Щербаков. В журнале наблюдений осталась его запись: «После включения двигателя ракетоплан быстро увеличил скорость и ушел от нас с набором высоты. Все попытки продолжать наши наблюдения не увенчались успехом. Несмотря на максимальное увеличение оборотов мотора, самолет П-5 безнадежно отстал от ракетоплана». Но снимок Алексей Яковлевич успел сделать: уходящий вперед РП-318-1, из-под хвостового оперения которого вырывается легкая струйка дыма...

Владимир Павлович ФЕДОРОВ (1915—1943) — летчик-испытатель, совершивший в 1940 году первый управляемый полет на ракетопланере конструкции С. П. Королева. Можно считать, что это был первый советский самолет с жидкостным ракетным двигателем. В основе его конструкции лежал планер СК-9, построенный С. П. Королевым, и двигатель Л. С. Душкина РДА-1-150. В. П. Федоров погиб в годы Великой Отечественной войны во время испытательных работ.

Скорость ракетоплана очень быстро выросла с 80 до 140 километров в час, а высота увеличилась на 300 метров. Проработав 110 секунд как ракетоплан, РП-318-1 снова превратился в планер, и Федоров без приключений приземлился.

Задолго до того, как этот первый полет ракетоплана наконец совершился, Сергей Павлович Королев намечает целую программу продолжения работ над «стратосферным самолетом», который может лететь фактически в безвоздушном пространстве. Мысль о такой машине не оставляет его многие годы. Верный своим принципам — не предлагать вещей нереальных или хотя бы трудноосуществимых, он вначале скромен в своих желаниях. В 1936 году он думает о постройке самолета с несколькими ЖРД, способного поднять человека на высоту 70 километров. Конечно, для этого нужны двигатели посильнее ОРМ-65, и работать они должны дольше, но ничего фантастического в таком проекте нет, Королев основывается на реальных сегодняшних разработках. У него есть верный единомышленник и помощник - Евгений Сергеевич Щетинков, очень грамотный инженер и отличный проектировщик. В 1937 году Королев и Щетинков научно обосновывают необходимость создания ракетного истребителя-перехватчика, способного бороться с вражескими бомбардировщиками на предельных высотах их полета и даже там атаковать их сверху.

В ноябре того же года руководство института в специальном письме в Военно-воздушную инженерную академию им. Н. Е. Жуковского просит дать консультацию квалифицированных специалистов по тактике «с целью выявления возможных областей применения ракетных самолетов». Через полтора месяца из академии пришло «Заключение о возможности применения одноместного скоростного истребителя с жидкостным ракетным двигателем». В заключении отмечалось, что если горизонтальные скорости полета истребителя с ЖРД вдвое превосходят скорости известных машин, а по вертикали выигрыш увеличивается до 6—14 раз (на разных высотах), то цифры эти «уже сейчас обеспечивают реальную возможность вести воздушный бой» и сокращают «зону тактической внезапности» с 80—120 до 20—30 километров от линии фронта.

ОРМ-65 — один из наиболее совершенных ЖРД, созданных в РНИИ.

Конец заключения звучал для ракетчиков слаще музыки: «Изложенное доказывает, что дальнейшая работа над ракетными двигателями и широкое внедрение их в авиацию является необходимым и сулит перспективы, о каких в других областях авиационной техники нельзя и мечтать».

Воодушевленные поддержкой военных специалистов, Королев и Щетинков составляют доклад: «Научно-исследовательские работы по ракетному самолету». Горячо отстаивая преимущества ракетной авиации, они, как и Константин Иванович Константинов, который при всем увлечении ракетами никогда не противопоставлял их артиллерии, пишут: «...воздушные и жидкостные ракетные двигатели не исключают, а дополняют друг друга». В начале апреля 1938 года создается новый документ с обобщающим названием, выводящим тему за рамки только авиации: «Перспективы применения ЖРД для полета человека».

Конечно, 110 секунд полета Федорова на РП-318-1 — достижение скромное, но вспомните, из какого маленького семени вырастает могучее, ветвистое дерево...

Творческий почерк С. П. Королева всегда был отмечен единством поставленной задачи и широтой фронта поисков. Так было и в подвале ГИРД на Садово-Спасской, когда готовили к старту первые советские ракеты, так было и через многие годы, когда думали о том, каким будет гагаринский «Восток». Так было и в предвоенные годы в РНИИ. Ракетоплан вовсе не был для него «единым светом в оконце». В отделе, которым руководит Сергей Павлович, создаются и другие конструкции. Шагом к совершенству были новые ракеты М. К. Тихонравова. Ракета 13 стала развитием гирдовской 09. Новая его ракета 05 видоизменилась в конце концов в ракету «АвиаВНИТО» с ЖРД тягой 300 килограммов, работавшей на жидком кислороде и спирте. О ее полете писала «Правда» -- для тех лет это было солидное достижение: ракета поднялась на высоту 3 километра. В РНИИ Тихонравов закончил работу и над самой первой своей ракетой «ГИРД-07», которая полетела, однако позже 09. Сейчас ее конструкция кажется нам странной: от конусной головки отходят четыре длинных, толстых стабилизатора, внутри которых размещаются топливные баки. Но, в который раз повторяю, это мы сейчас с вами такие «умные» и сразу видим «странности» старых конструкций, а ведь на их ошибках мы и «поумнели». А потом, что же нелогичного в предположении Тихонравова: чем больше стабилизаторы, тем лучше выдерживается направление полета, точнее летит ракета. В те же годы правильно выбранные формы и размеры стабилизаторов пороховых ракетных снарядов резко улучшили кучность стрельбы. Почему бы не попробовать сделать то же в ракетах с ЖРД?

Важным этапом стали крылатые ракеты 216 и 212, которые пускались со специальной катапульты — тележки с пороховыми ускорителями. На них стояли довольно мощные по тем временам жидкостные двигатели (с тягой до 150 килограммов), но летали они все-таки плохо. Если три-четыре года назад, по утверждению Королева, главный лозунг был «В центре внимания — ракетный мотор!», то теперь все чаще склоняется он к мысли, что причина неудач — отсутствие надежных систем стабилизации и управления полетом. Я читал в архиве Академии наук СССР стенограммы заседаний техсовета РНИИ, и буквально во всех — настоятельное требование Сергея Павловича заняться системами управления. Для ракеты 216 С. А. Пивоваров конструирует первый — увы, еще далекий от совершенства — автопилот. Позднее Б. В. Раушенбах начинает теоретически разрабатывать системы управления, требуя от математики объяснений «легкомысленного поведения», как он говорил, крылатых ракет. Уже в 70-е годы, вспоминая эти ракеты, Б. В. Раушенбах писал, что, рассматривая первые автоматы стабилизации, созданные в РНИИ, «можно заметить, что ряд особенностей сближает их с используемыми на ракетах-носителях...». «Это позволяет рассматривать советские ракетные автоматы управления 1936—1939 гг.,— продолжал Борис Викторович,— как непосредственных предшественников автоматов стабилизации, применяемых в СССР сегодня».

Ракета 07 конструкции Тихонравова. Крылатая ракета 212 конструкции Королева. Ракета 217 с системой наведения по лучу прожектора.

В журнале «Техника воздушного флота» (№7, 1935 г.) Королев публикует специальную статью «Крылатые ракеты и применение их для полета человека». В 1936 году он делает доклад о крылатых ракетах в Институте механики Московского университета. Все эти проекты в перспективе непременно сходились для него в одну точку -- заатмосферный полет человека.

Строились в РНИИ и разные другие ракеты, и не только в РНИИ. В 1935 году было создано так называемое КБ-7, которым руководил старый гирдовец - Л. К. Корнеев. Там были созданы две жидкостные ракеты с дальностью 5—6 километров, а затем по инициативе директора Географического института, известного полярника, академика О. Ю. Шмидта ракетчики приступили к проектированию серьезных стратосферных ракет с приборами в носовой части, которые должны были после достижения заданной высоты опускаться на парашюте.

Очень интересную работу вели энтузиасты-конструкторы в реактивных группах и секциях, которые продолжали существовать и после того, как московская ГИРД перешла в РНИИ. Жидкостную ракету для метеорологов строила в Осоавиахиме группа инженеров под руководством талантливого ученика Цандера А. И. Полярного. В Осоавиахиме существовал специальный стратосферный комитет, а в нем - реактивная секция. Там интересный проект выдвинул инженер И. А. Меркулов. Он предложил сделать двухступенчатую ракету смешанного типа. Первая ступень — пороховая, вторая — с прямоточным воздушно-реактивным двигателем. Профессор В. П. Ветчинкин, познакомившись с проектом, рекомендовал построить несколько таких ракет, испытать их на земле, а потом и в полете. Так родилась ракета РВ-3 — первая советская двухступенчатая ракета и первая в мире ракета с прямоточным воздушно-реактивным двигателем, которая на официальных испытаниях 19 мая 1939 года поднялась на высоту 1800 метров.

Гироскоп Пивоварова.

И вообще много было тогда людей, по-настоящему увлеченных ракетной техникой. Работали они и во Всесоюзном авиационном инженерно-техническом обществе, об их ракете «АвиаВНИТО» я уже упоминал. Строили ракеты в ленинградской ГИРД, в Политехническом институте им. М. И. Калинина, в Московском институте механизации и электрификации социалистического сельского хозяйства, проектировали ракеты в Харькове, Тифлисе, Баку, Архангельске, Нижнем Новгороде. Есть сведения, что даже в далекой Кандалакше тоже запустили свою кандалакшскую ракету с жидкостным ракетным двигателем. В 1939 году вышла книга Е. Л. Букша «Ракетные двигатели для авиамоделей» — первое в мире пособие по ракетному моделизму. И кто знает, сколькими интересными и оригинальными идеями обогатилась бы ракетная техника, какие новые имена были бы вписаны в ее историю и на сколько лет раньше поднялся бы над нашей планетой первый искусственный спутник, не будь той минуты тихого, росного летнего утра 22 июня 1941 года, когда безжалостно и страшно была расколота, эта тишина,— той минуты, начиная с которой ни один, даже самый пламенный и увлеченный человек на нашей советской земле уже не мог думать о спутнике...

Патрульный и сам не смог бы объяснить, как сочетались в душе его, с одной стороны, страстное охотничье желание поймать немецкого шпиона, а с другой — страх, что шпион этот действительно мог вдруг обнаружиться. И когда дверца машины распахнулась и он увидел сидящего в ней человека, стройного, красивого, голубоглазого блондина лет тридцати, увидел штатского человека в военной машине, штатского, но необъяснимо чем-то похожего все-таки на военного,— сердце патрульного захолонуло.

Документы! — громко выкрикнул он.

Сидящий протянул бумажку.

«Народный Комиссариат Обороны Союза ССР.

Главное артиллерийское управление Красной Армии.

Удостоверение.

Дано профессору пом. гл. инженера РНИИ тов. Победоносцеву Ю. А. в том, что он направляется в распоряжение начальника Арт. Снабжения Западного фронта в Вяземском направлении. Тов. Победоносцеву разрешен проезд по шоссейным и грунтовым дорогам на автомашине ГАЗ-А. Всем артиллерийским начальникам оказывать содействие и помощь: заправлять автомашину, довольствовать питанием.

Первая советская двухступенчатая ракета конструкции Меркулова.	Ракета 604 с дальностью полета до 20 километров.

«Вот тебе и на! Профессор! — подумал патрульный.— Профессора на фронт поехали, ну, дела! А может быть, он по этим самым огненным пушкам?..» Юрий Александрович Победоносцев ехал на фронт как раз в связи с этими пушками, которых мало еще кто на фронте видел, но слава о которых уже шла среди солдат, и из уст в уста передавались фантастические рассказы об огненных, воющих снарядах, стаями несущихся в небе. Прозвище «катюша» тогда еще не родилось, его придумали позднее. Тогда требовалось закончить работу, которую многие годы, не жалея времени и сил, вели энтузиасты ракетного оружия. Ведь в РНИИ еще летом 1938 года начали разработку первого варианта той самой многозарядной установки, которая превратилась потом в «катюшу». Заряжалась она 132-миллиметровыми снарядами, похожими на те, которыми стрелял на Халхин-Голе капитан Звонарев и его друзья. Такая установка монтировалась на грузовике ЗИС-5. Первые испытания под Москвой выявили многие недоработки, особенно в части зарядки и устойчивости всей установки на шасси грузовика. Додумывали и переделывали. В конце 1939 года — новые испытания, с новой системой зажигания. Дальность стрельбы была доведена до 8 километров...

Сейчас, когда Победоносцев вспоминал всю эту работу, она казалась ему бесконечно далекой, лежащей где-то у границ детства. Два последних месяца крутил Победоносцева какой-то тугой властный вихрь. Разом, одним вздохом своим втянул он всю его прежнюю жизнь, распылил ее, унес навсегда. Война изменила взаимоотношения людей, меру человеческих ценностей, ритм существования, взгляд на труд, представление о возможном и невозможном - все. Сейчас трудно было поверить, что маршал С. К. Тимошенко, нарком вооружения Д. Ф. Устинов, нарком боеприпасов Б. Л. Ванников, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков приезжали на полигон так недавно — 17 июня, во вторник. Кажется, это было несколько лет назад. Было принято решение о развертывании производства ракет М-13 и установок БМ-13. До войны тогда оставались считанные часы, солдаты Гитлера уже натягивали свои короткие сапоги и говорили о том, что переобуваться они будут уже в России.

Как только в воскресенье Победоносцев услышал радио, он моментально поехал в институт. Всем было ясно: новое оружие, над которым они работали, никаких войсковых испытаний проходить уже не будет — некогда их проводить. Сейчас важно собрать все установки. На день начала войны их было восемь. Две шли своим ходом с завода, пять, сделанных в институте, стояли на полигоне. Последнюю, восьмую, которую испытывали моряки в системе береговой обороны решили не ждать.

В 1-м Московском артучилище им. Красина 28 июня началось формирование совершенно нового войскового подразделения: отдельной экспериментальной артиллерийской батареи. 2 июля ночью батарея под командованием капитана И. А. Флерова выступила в район Можайск — Ярцево — Смоленск. После двух ночных переходов — секретное оружие перемещалось только под покровом темноты — батарея прибыла в расположение 20-й армии.

Надо признаться, что были и такие кадровые офицеры-артиллеристы, которые с недоверием и даже раздражением встретили первые «боевые машины». «Ни ствола, ни лафета, да и сама эта штука похожа скорее на пожарную машину, чем на пушку. Мудрят эти ученые, а немцы наступают, и не время сейчас их мудрствованиями заниматься»,— рассуждали они.

Но наиболее дальновидные военачальники не торопились с выводами.

В то время мы в Смоленске ничего не знали о новом оружии,— вспоминал четверть века спустя Маршал Советского Союза А. И. Еременко.— И когда капитан Флеров доложил о прибытии батареи, решено было немедленно испытать ее в бою... Все семь установок ночью были переправлены в район Орши. Захватив Оршу, немцы нацелились на Смоленск. На железнодорожную станцию Орша прибывали войска, техника, боеприпасы — собирали кулак.

Флеров дал залп сразу с семи установок в 15 часов 15 минут 14 июля 1941 года. В этот день родилась советская реактивная артиллерия. 112 снарядов с высоким воем стремительно, словно выброшенные невидимой тугой тетивой, срывались с направляющих и, перечеркивая небо огненными хвостами, уносились вперед. На это было страшно смотреть, и нельзя было представить, какой же ад творится там, на разъездах и тупиках Орши — на этом маленьком, в общем, клочке земли, в который врезались один за другим 112 зажигательных и осколочно-фугасных снарядов. Говорили, что те немцы, которые остались живы, сошли с ума.

За неделю до поездки Победоносцева на фронт немецкое Главное командование выпустило директиву, в которой сообщало, что русские имеют автоматическую многоствольную огнеметную пушку, выстрел которой производится электричеством. Что за пушка, как она стреляет, понять они не могли, и в директиве подчеркивалось: «При захвате таких пушек немедленно докладывать». Когда Победоносцев был уже на фронте, гитлеровцы выпустили новую директиву: «Немедленно докладывать Верховному командованию о каждом случае применения нового оружия на любом участке фронта». За батареей капитана Флерова, как и за истребителями Звонарева, началась охота.

На поворотной раме каждой боевой машины устанавливался ящик, якобы для ветоши. Но на фронте в этом ящике лежала мина. И когда через три месяца — 7 октября 1941 года под деревней Богатырь, Вяземского района, Смоленской области, гитлеровцам удалось окружить батарею капитана Флерова, отважные ракетчики взорвали свои машины и с боем вырвались из окружения. В этом бою смертью храбрых пал командир первой нашей ракетной батареи. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 ноября 1963 года Иван Андреевич Флеров посмертно был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Батарея погибла, но оружие существовало. Буквально в первые часы войны началось изготовление новых установок на московском заводе «Компрессор». Главный конструктор завода В. Бармин и главный технолог Н. Окромешко работали сутками, чтобы подготовить документацию для их серийного производства. Здесь же, на заводе, формировались экипажи первых ракетных подразделений.

Бывшие домохозяйки, безусые мальчишки не выходили из заводских цехов по 12—16 часов в сутки.

Сорокакилограммовые снаряды вчерашние школьники поднимали и устанавливали вручную. Есть кадры кинохроники военных лет: мальчишки стоят у станков на ящиках — иначе им было не дотянуться. Так работали и на «Компрессоре». Бригадирам комсомольско-молодежных бригад Леше Власову и Васе Шишканову было по шестнадцать лет. За самоотверженную работу по производству «катюш» завод «Компрессор» был награжден орденом Трудового Красного Знамени, а его главный конструктор — будущий академик — Владимир Павлович Бармин орденом Ленина. Ему была присуждена Государственная премия.

Ракетные установки производились и на других предприятиях. С каждым днем все больше этих странных, высоких, наглухо зачехленных брезентом машин шло по фронтовым дорогам. И в те дни, когда Победоносцев первый раз поехал на фронт, уже пели «катюши» свои «песни» под Оршей, Рудней, Ярцевом, Ельней. Уже невозможно было заглушить их голоса. И как ни толсты были стены берлинской рейхсканцелярии, и там их услышали в конце концов.

После революции тринадцатилетний Юра Победоносцев работал на мельнице под Херсоном, а потом поехал к родителям в Полтаву — доучиваться. В техшколе он получил звание рабочего, дежурил у дизеля на городской электростанции, ходил подручным механика в авторемонтных мастерских.

В тот год молоденький слушатель Академии Воздушного Флота Михаил Тихонравов постигал азы аэродинамики, подручный черепичника Сережа Королев крыл крышу одесского медицинского института, в глухом, потерянном в тайге сибирском селе Зырянове ходил с отцом на охоту Миша Янгель, а в московской школе за новенькой партой сидел Алеша Исаев. Не скоро еще далекие нити их судеб дотянутся друг до друга и сплетутся накрепко, на всю жизнь...

Королева Победоносцев поначалу обогнал: его планер летал в Коктебеле раньше, еще на II Всесоюзных планерных соревнованиях осенью 1924 года. Сделав планер, он с приятелями проектирует авиетку и везет проект в Москву, Ветчинкину. После знакомства с чертежами Владимир Петрович долго рассматривал Победоносцева и вдруг неожиданно предложил:

А почему бы вам не остаться у нас в ЦАГИ?

Победоносцев работает чертежником, механиком-лаборантом, одновременно учится в МВТУ.

Юрий Александрович ПОБЕДОНОСЦЕВ (1907-1973) - один из пионеров советского ракетостроения, профессор, лауреат Государственной премии. Под руководством С. П. Королева в 1932 году возглавлял в ГИРД бригаду по разработке воздушно-реактивных двигателей. В РНИИ занимался пороховыми снарядами, которыми во время боев на Халхин-Голе была оснащена группа советских истребителей, впервые в практике воздушного боя применившая ракетное оружие.

- Однажды после работы Ветчинкин говорит мне: «Юра, пойдемте со мной в МВТУ, там будет очень интересный доклад очень интересного человека о возможности вылета за пределы атмосферы»,— вспоминал много лет спустя Ю. А. Победоносцев.— Разумеется, пропустить эту тему было бы непростительно. Я, конечно, пошел и услышал исключительно интересный доклад: в сокращенном виде Цандер рассказывал то, что потом было им изложено в книге «Проблема полета при помощи реактивных аппаратов»...

Афиша диспута, на котором выступал Цандер.

Цандер заложил в душу Юрия зерно интереса к ракетной технике, но проросло оно не сразу, не вдруг. Победоносцев увлечен работой в ЦАГИ, особенно летными испытаниями. Часы на аэродроме — самые счастливые для него часы. Летать его учил очень тихий, скромный летчик Сергей Огородников. Однажды во время испытательного полета они вошли в штопор, а выйти не смогли.

- Выбрасывайся! — крикнул Огородников.

Победоносцев энергично замотал головйй: ни за что!

- Выбрасывайся! Центровка изменится!

Он выбросился, а Огородников разбился. Несколько дней Юрий не мог говорить, есть, пить, спать. И Юра Станкевич — лучший его друг — через несколько лет тоже разбился. Юра был женихом Тонечки Савицкой — младшего техника, существа настолько очаровательного, что по ней умирал весь аэродром. Пройдет много лет, и много страстей человеческих, о которых коротко рассказать — все равно что оскорбить, переживут, перенесут эти люди, прежде чем Антонина Алексеевна станет женой Юрия Александровича, подарит ему сына и дочку и проживет с ним трудную, но все-таки счастливую жизнь...

А потом была ГИРД, подвал на Садово-Спасской. Победоносцев занимается воздушно-реактивными двигателями. Уже весной 1933 года он построил первую экспериментальную установку для испытаний воздушно-реактивных двигателей. В сентябре того же года он впервые в истории проводит летные испытания прямоточных реактивных двигателей. После образования РНИИ Юрий Александрович занимается пороховыми реактивными снарядами, вносит большой личный вклад в работу, которая привела в 1939 году к образованию группы капитана Звонарева. Победа на Халхин-Голе была и его победой. В марте 1941 года Ю. А. Победоносцеву была присуждена Государственная премия.

Кто сделал «катюшу»? Такой вопрос задают часто, ответить на него трудно. В. А. Артемьев, В. Н. Галковский, И. И. Гвай, А. Г. Костиков, А. П. Павленко, Б. С. Петропавловский, Ю. А. Победоносцев, Ф. Н. Пойда, А. С. Попов, А. С. Пономаренко, Н. И. Тихомиров, М. К. Тихонравов, Л. Э. Шварц — всех я, наверное, не назову и тем более не смогу определить точную меру участия каждого из них в создании «катюши» — самого грозного и никем не превзойденного оружия второй мировой войны. «Катюша» — коллективный многолетний труд большой группы советских ученых и инженеров. Никто не знал тогда фамилий этих засекреченных специалистов. Но все знали, что они есть, что они работают, и сердца людей — на фронте ли, в тылу ли — переполнялись благодарностью к этим неизвестным людям. Никто никогда не сосчитает, на сколько минут, часов и дней приблизил их труд день нашей победы над фашизмом. И неизвестно, скольким женщинам и детям вернули они мужей и отцов. Их подвиг высок и благороден: они защищали свою землю и свой народ. И долгих лет жизни тем из них, кто и сегодня среди нас. И вечная, светлая память тем, кого уже нет...

«Из истории организации и деятельности Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ)» — так назывался доклад, который привез в октябре 1973 года на XXIV Международный астронавтический конгресс в Баку действительный член Международной академии астронавтики, заслуженный деятель науки и техники, доктор технических наук, профессор Юрий Александрович Победоносцев. Я помню, как встретил его вместе с женой Антониной Алексеевной в вестибюле гостиницы «Баку», помню наш веселый, пустой разговор о жаре и шашлыках. Сдвинув на затылок легкую шляпу, Юрий Александрович сидел в громоздком кресле, тяжелом и неповоротливом, как сейф, и, разговаривая со мной, все время кому-то кивал и улыбался, извинительно прикасаясь рукой к моему рукаву. У него было много знакомых, все его тут знали. Вот так мы разговаривали, и я хорошо помню голос Юрия Александровича. Он говорил тихо, и голос у него был очень мягкий, напоминающий голос артиста Николая Литвинова, который часто читает детям по радио умные и добрые сказки. Вот так мы разговаривали в последний раз.

На следующий день, во время открытия конгресса Юрий Александрович упал в вестибюле и умер. После его смерти, разбирая дома бумаги, Антонина Алексеевна нашла записку: «Когда будут со мною прощаться в крематории или на кладбище, хочу, чтобы исполнялся вальс цветов из «Щелкунчика», но только не печальные реквиемы. Особенно я не люблю похоронные марши».

Эхо характера, вдруг прозвучавшее...

Александр Яковлевич БЕРЕЗНЯК (1912-1974) - советский инженер-авиаконструктор, создатель (совместно с А. М. Исаевым) первого советского истребителя БИ с жидкостным ракетным двигателем — предвестника предсказанной К. Э. Циолковским эры реактивных самолетов. В послевоенные годы А. Я. Березняк продолжал работу по применению ЖРД в авиации, участвовал в разработке экспериментального самолета-лаборатории с двумя ЖРД.

...Россия всегда умножала умственные богатства свои в эстафете научных школ, в творческой и человеческой преемственности поколений. И процессы эти, отчетливо видимые в прошлом, простираются и в наше время. Цепочка замечательных химиков, например, тянется от Зинина к Бутлерову, а от него - к Марковникову, через Каблукова и Фаворского к Зелинскому и далее — в наши дни к Несмеянову и его ученику Реутову и ко многим другим ученикам Несмеянова, которые сами уже стали учителями.

Великий русский математик Михаил Васильевич Остроградский наставлял молодого Николая Дмитриевича Брашмана — будущего профессора Московского университета. Гостем большой квартиры Брашмана, где собирались члены его математического кружка, был Николай Егорович Жуковский. Лекции Жуковского слушал Виктор Федорович Болховитинов, замечательный авиаконструктор и человек печальной инженерной судьбы. В КБ Болховитинова работали Александр Яковлевич Березняк и Алексей Михайлович Исаев — авторы БИ, первого истребителя с жидкостным ракетным двигателем. Автоматы гагаринского «Востока» включили тормозную двигательную установку, созданную в КБ Исаева, чтобы первый космонавт планеты вернулся на родную землю. Какая замечательная последовательность, какое родство идей при все большем усложнении задач и планов, какое единство воли в перечислении этих имен!

Самолет БИ, очевидно, можно считать дальнейшим развитием идей, которые лежали в основе королевского РП-318. Но сразу хочу оговориться: связь лишь идейная. Королев к БИ совершенно никакого отношения не имел, даже не видел его. РП сам подняться с земли не мог, его тащил буксировщик. БИ - это уже не планер, а самолет. Сам взлетал, менял направление полета. Технически БИ был гораздо совершеннее РП. Наконец, для Королева РП был первой моделью стратосферного, а затем космического самолета будущего, а БИ для Березняка и Исаева был первым вариантом сегодняшнего истребителя-перехватчика, необходимого армии. И все-таки при всей этой несхожести главные идеи, заложенные в эти машины, пересекались в одной точке: это были летательные аппараты с жидкостными ракетными двигателями для полета человека.

Алексей Михайлович ИСАЕВ (1909—1971) выдающийся конструктор ракетных двигателей, доктор технических наук, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий. Созданные А. М. Исаевым ракетные двигатели были установлены на первых пилотируемых космических кораблях «Восток», «Восход» и «Союз», а также на первых автоматических станциях, предназначенных для исследования Луны, Марса и Венеры.

О БИ и его создателях написано много. Писателям Анатолию Аграновскому и Михаилу Арлазорову посчастливилось встречаться с его создателями, Лев Экономов детально изучил биографию Григория Яковлевича Бахчиванджи — первого пилота БИ, и отличные эти публикации известны всем, кто мало-мальски интересуется историей советской авиации и ракетной техники. Но я должен пересказать их рассказы, потому что герои рассказов, а более других — Алексей Михайлович Исаев, с полным правом могут называться почетными строителями дороги на космодром.

*МАИ - Московский авиационный институт им.С.Орджоникидзе

В воспоминаниях все участники эпопеи БИ сходятся на том, что первым предложил создать ракетный самолет Александр Березняк — бывший ученик Болховитинова в МАИ*, ставший сотрудником его КБ. Своими планами поделился он со своим товарищем по работе Алексеем Исаевым, и два молодых конструктора начали проектировать ракетный истребитель-перехватчик. Это была чистая самодеятельность: оставались в КБ после работы, считали, чертили и спорили, компоновали, центрировали и снова спорили до глубокой ночи. Через много лет Исаев вспоминал:

- ...Страшно вспомнить, как мало я тогда знал и понимал. Сегодня говорят: «открыватели», «первопроходцы». А мы в потемках шли и набивали здоровенные шишки. Ни специальной литературы, ни методики, ни налаженного эксперимента. Каменный век реактивной авиации. Были мы оба законченные лопухи!

Ну, тогда они так о себе, конечно, не думали, считали себя настоящими специалистами. В этой молодой самоуверенности таится большая сила. Посчитай они тогда себя «лопухами» — глядишь, ничего бы и не получилось. Опыт, знания, ясное и точное представление обо всех трудностях, которые им предстояло преодолеть, наверняка ослабили бы их волю и веру в успех. Великий А. Эйнштейн, рассказывая о своих открытиях, отмечал, что он был настолько невежествен, что не знал, что построить теорию относительности нельзя, а потому попробовал и построил. Вот и здесь был тот самый случай, когда действует парадокс: «Незнание — сила».

Исаев и Березняк очень увлеклись своей работой.

Настолько увлеклись, что ни о чем другом уже думать не могли. Не посвященный в их дела Болховитинов чувствовал это, ничего не понимал и сердился. Наконец друзья не выдержали, поехали к шефу домой и все ему рассказали. Болховитинов посмотрел расчеты, полистал эскизы и сказал задумчиво:

- Все это у вас может получиться...

Ракетный самолет БИ.

Вскоре он разрешил им заниматься перехватчиком в рабочее время, и теперь уже все силы и весь мозг Березняка и Исаева были отданы новому самолету. Однако ни в каких государственных бумагах и министерских планах он еще не значился, все это было внутренним делом КБ, то есть оставалось чистой самодеятельностью.

Работали они, употребляя любимое выражение Исаева, «как потные черти», днями и ночами. В ночь на 22 июня 1941 года Алексей Михайлович продумывал и прикидывал компоновку очередного варианта. Он не знал, что в это время фашисты уже бомбят наши города. В тот же день после доклада Болховитинова нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин приказал сделать перехватчик за месяц. Срок не просто урезанный, а фантастический: на это и года было мало. Только в сказках Коньки-горбунки да Крошечки-Хаврошечки за одну ночь поспевали такое провернуть, что утром все только руками разводили. А у Березняка и Исаева Конька-горбунка не было. Был приказ наркома, у которого удалось отвоевать еще только пять дополнительных дней. «Вся наша фирма,— вспоминал Исаев,— яростно взялась за эту работу. Наша ярость подогревалась тем, что начались налеты на Москву».

Через месяц и десять дней перехватчик выкатили на аэродром. Но надежного двигателя у самолета еще не было. Наиболее совершенным все считали двигатель, сконструированный старым гирдовцем Леонидом Степановичем Душкиным; двигатель работал на керосине и 100-процентной азотной кислоте. Этот двигатель во время стендовых испытаний в сентябре 1941 года развивал тягу до 1100 килограммов, но работать с ним было трудно: крайняя агрессивность азотной кислоты, которая разъедала все материалы, кроме чистого алюминия, ее бурые ядовитые пары требовали очень большой осторожности во время экспериментов.

Сначала предполагалось, что испытывать новую машину будет известный летчик-испытатель Борис Николаевич Кудрин. Он летал на самолете без двигателя — «в планерном варианте», работал на стендах, но потом заболел, попал в госпиталь; и когда стало ясно, что выберется он оттуда не скоро, был назначен новый испытатель: капитан Григорий Яковлевич Бахчиванджи— «Бахчи», как все его называли.

Бахчиванджи, как я его понимаю, был ярким представителем особой человеческой породы летчиков-испытателей 30-х годов, непохожих ни на своих предшественников, ни на преемников. Если существует некий обобщенный образ «лихого парня», то Бахчи точно в него вписывается. «Лихие парни», к которым принадлежал Бахчи, были люди очень смелые, даже дерзкие, любители и в воздухе, и на земле ситуаций острых, не всегда дисциплинированные, часто склонные к лихачеству, но лихачествующие столь блестяще, благородно и обаятельно, что наказывать их серьезно у начальства не поднималась рука. Авиацию обожали, при всей общительности, предельно развитом чувстве товарищества в глубине души ко всем не летавшим относились с легкой, добродушной снисходительностью. В своей авиационной среде мужская честь и дружба признавались высшей добродетелью. Не существовало ничего, что нельзя было бы сделать, если это нужно другу. Скорее романтики, нежели мыслители. Вокруг многих из них еще светился ореол героики первых авиаторов, но не все еще были пилотами-исследователями, которые могли бы на равных говорить с конструкторами и учеными. Рыцари и сердцееды, любители шумных застолий, патефонных фокстротов и румб. Искренние, чистые, часто наивные, как дети. И притом - красавцы необыкновенные. Я не шучу, действительно, Громов, Чкалов, Леваневский, Супрун, Бахчиванджи — люди удивительно разные, непохожие, но все были очень красивы, просто загляденье, а не парни! Короче, это было поколение мушкетеров, мушкетеров XX века, с самолетами вместо шпаг. И Бахчиванджи был одним из этих «авиа-д'Артаньянов».

Новое дело увлекло его не потому, что он был приверженцем ракетной авиации, он не мог им быть, потому что мало что о ней знал. Новое дело увлекло его потому, что это было новое дело. Бахчи успел уже повоевать, сбил 5 немецких самолетов, был отозван с фронта вместе с другими опытными летчиками-испытателями, и он хорошо понимал, как нужна фронту машина, заведомо превосходящая по скорости все известные самолеты противника. С нетерпением ждал он дня первого вылета, но БИ — так назвали перехватчик его создатели, поставив рядом первые буквы своих фамилий,— в небо не пускал двигатель. Он плохо регулировался, часто прогорал. Однажды во время наземных испытаний произошел взрыв. Бахчиванджи и ведущий инженер по двигателю Арвид Палло получили ожоги азотной кислотой, попали в больницу. Исаев сам взялся за доводку ЖРД. Ему помогали сотрудники РНИИ, эвакуированные на Урал, сотрудники Киевского института электросварки, которым руководил знаменитый Е. О. Патон. В конце концов двигатель был признан надежным, и после нескольких дней пробежек по аэродрому и подлетов 15 мая 1942 года Бахчиванджи разрешили первый полет.

Погода была скверная, низкие облака, а ведь с земли надо было посмотреть, как летит БИ. Бахчиванджи на обычном самолете слетал на разведку, вернулся радостным:

- Идет просвет!

Григорий Яковлевич БАХЧИВАНДЖИ (1909-1943) - летчик-испытатель, совершивший 15 мая 1942 года полет на первом советском истребителе-перехватчике БИ с жидкостным ракетным двигателем, созданном А. Я. Березняком и А. М. Исаевым в КБ В. Ф. Болховитинова. Г. Я. Бахчиванджи геройски погиб во время седьмого испытательного полета на БИ, достигнув рекордной скорости 800 км/час. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Уже в шестом часу вечера раздалась новая, неожиданная, для всех непривычная команда: вместо«От винта!» — «От хвоста!». БИ страшно загрохотал, сзади маленького самолетика вспыхнул огненный трехметровый кинжал огня, и, озаряя все вокруг оранжевым, как на пожаре, светом, он быстро оторвался от земли и, чуть дымя, быстро стал набирать высоту. Анатолий Аграновский писал по воспоминаниям очевидцев этого исторического полета: «Он успел подняться... перешел в горизонтальный полет, заложил вираж, один, другой... Он летел, и для очевидцев это было немножечко чудом. Впоследствии поймут они, что и факел огня, и черный шлейф дыма, столь поразившие их воображение, свидетельствовали лишь о младенческом возрасте новой техники: надо было просто добиться полного сгорания. Впоследствии поймут они, что ракетный самолет очень еще был несовершенен. Что робкими и неверными были первые шаги героя. Но они были первыми...»

В трагический день 27 марта, который ровно через 25 лет отнимет у нас Юрия Гагарина и Владимира Серегина, Григорий Бахчиванджи погиб во время своего седьмого испытательного полета на БИ. Именно в этом полете ракетоплан показал рекордную скорость — 800 километров в час, но затем неожиданно перешел в пике и врезался в землю. Мне дважды довелось видеть своими глазами, как разбиваются истребители. Страшное это зрелище забыть нельзя, и самое ужасное в нем — быстрота, с которой мощная, красивая, гордая машина превращается в прах, а живой, веселый, красивый человек — в столб грязного дыма...

Решение о строительстве 30—40 опытных машин было отменено. На аэродроме появился БИ-2, и летчики-испытатели Константин Афанасьевич Груздев и вышедший из больницы Борис Николаевич Кудрин некоторое время еще продолжали испытания ракетного перехватчика. Но раскрыть тайну гибели Бахчиванджи тогда не удалось. Лишь через несколько лет при испытаниях моделей в аэродинамической трубе больших скоростей было выявлено явление затягивания самолета в пике, бороться с которым тогда не умели. Оно было изучено на практике инженером-летчиком А. Г. Кочетковым и другими испытателями.

Маленький БИ и его первый пилот навсегда остались в истории нашей ракетной техники. 28 апреля 1973 года Григорию Яковлевичу Бахчиванджи посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. А БИ вошел в историю не только как первый советский ракетный самолет — предвестник предсказанной Циолковским эры самолетов реактивных. БИ дорог нам еще и потому, что он дал ракетной технике Алексея Михайловича Исаева — доктора технических наук, лауреата Ленинской и Государственных премий, Героя Социалистического Труда, выдающегося конструктора ракетных двигателей.

Замечательный этот человек долго искал себя, свое дело в жизни, главную ее страсть. Мальчишкой он мечтал стать моряком и собрался с приятелем плыть на остров Таити. В юношестве приманили его другие, более серьезные путешествия. Он поступает в Горную академию, не оканчивает ее, уезжает на Урал — строить Магнитку. После пуска первой домны возвращается в Москву, защищает диплом и обратно в Магнитогорск едет уже инженером. Но первое и новое в Магнитогорске уже свершилось. Теперь требовалось делать второе, третье, повторять, улучшая. Он не мог этого, не умел, не хотел. Запорожсталь, Москва, институт «Гипрооргстрой», Нижний Тагил — у него было много новых смелых идей по организации крупного строительства. Потом пробовал уплывать на Шпицберген, в угольные копи. В этом беге желаний, в метании характера он налетел на авиацию, как на стену, ударился, отпрянул и понял сразу: это — интересно, нашел! Он стал авиационным конструктором, не имея специального образования (и так до конца дней своих его не имел), в годы, когда авиационных конструкторов готовили специальные вузы. Уже одно это говорит о его характере и способностях.

Работая в КБ В. Ф. Болховитинова, он быстро растет как инженер, его назначают начальником группы шасси, а затем — всей группы механизмов. Начиная с БИ, Исаев становится ракетчиком. В тридцать два года он находит свое главное дело, свою страсть. Вы скажете — поздновато. Может быть. Но какова находка!!

Первый раз имя Исаева услышал я, когда делал дипломный проект в одном из научно-исследовательских институтов авиационной промышленности. Тема диплома — большая четырехкамерная ракетная двигательная установка. И несколько месяцев с утра до поздней ночи прожил я среди двигателистов, молодых и постарше, и, как всякие «салажата», юнцы, обожал слушать разные профессиональные «байки» и «случаи». Хорошо помню легенду об Исаеве:

Сделали двигатель, все как надо, а он рвется. Ржет, как жеребец, и разлетается на куски. Исаев пришел, посмотрел и говорит: «Сделайте из тонкого металла крестовину и поставьте внутрь камеры». Вокруг смеются: тут весь стальной горшок разлетается вдребезги, будто его жестянка какая-то спасет. А он свое: «Поставьте, спасибо скажете». Сделали, поставили, и все, как рукой сняло, все теперь нормально работает. Исаев через металл видит...

Через восемнадцать лет, уже после смерти Алексея Михайловича, из очерка А. Аграновского я узнал, что в этой легенде много правды, что Исаев вместе с другим конструктором действительно предложил подобный простой и эффективный метод борьбы с высокочастотными пульсациями ЖРД.

Вскоре после БИ, в 1944 году Исаев создает свое особое конструкторское бюро по разработке ракетных двигателей. С помощью более опытных специалистов из ОКБ — ГДЛ молодой коллектив быстро набирает высокий темп в своих исследованиях. Исаев не просто любит новое — свержение технических догм и авторитетов — высшее для него наслаждение. Именно он разорвал один едва ли не самый трудный порочный круг в ракетном двигателестроении, мешающий его развитию.

Чем выше давление и температура в камере сгорания, тем, как вы помните, лучше характеристики двигателя, но, естественно, тем прочнее должен он быть, тем толще должны быть его стенки. Толстые стенки труднее охладить. Топливо, циркулирующее снаружи, не успевает вобрать в себя тепловые потоки толстых стенок. Кроме того, двигатель утяжеляется. Исаев вводит, ставшую теперь классической, схему внутреннего охлаждения стенок с помощью специальных периферийных форсунок горючего, которые создают завесу, предохраняющую стенки от прогара. Затем он предлагает приварить точечной сваркой тонкую внутреннюю оболочку к прочной наружной, а между ними пустить для охлаждения горючее. Все были уверены, что это невозможно, ведь раскаленная тонкая внутренняя оболочка будет расширяться при нагревании, а наружная не будет, и все искорежится, лопнет. Но Исаев считает: сделать можно. «Рискнем. Бога нет» — любимая его поговорка. И уже в июле 1946 года он проводит 39 испытаний своих новых двигателей, которые работают в общей сложности около получаса.

Так была создана первая в мире камера ЖРД со связанными оболочками, рождение которой явилось настоящим переворотом в ракетной технике и привело к пересмотру многих конструкторских принципов ракетного двигателестроения.

Исаева любили за увлеченность, искренность и ту свободу от всяких поддакиваний, от всякого приспособленчества, которая отличает людей, уверенных в том, что они занимаются своим делом и дело это знают хорошо.

Маленькие штрихи подчас очень многое могут дополнить в образе человека. В своем конструкторском бюро Исаев, например, принципиально ходил обедать в общую рабочую столовую. Он отличался удивительной скромностью, краснел и мучился, когда ему приходилось предъявлять удостоверение Героя Социалистического Труда, чтобы без очереди купить билет на самолет. Когда ему без защиты присуждали звание доктора технических наук, он искренне возражал: «Я не ученый, я конструктор!» Если знал, что другое КБ может лучше справиться с заданием, чем его коллектив, сразу об этом говорил. Если видел, что другие нашли лучшее решение, чем он, тут же использовал его, не заботясь о «чести мундира». К собственным изобретениям относился с полным равнодушием, авторских заявок не оформлял. У него только 8 авторских свидетельств в соавторстве с другими конструкторами. Скорее всего они их и оформили. Очень не любил приказывать. Всегда находил приказу какую-нибудь мягкую замену. Даже у шофера своего, когда тот запускал в машине радиоприемник на полную мощность, он тихо спрашивал: «Мишель, а что, если мы это выключим, а?»

«...Не былые заслуги и не место, занимавшееся Исаевым в деле создания и развития ракетно-космических систем, определяли ту особую симпатию, какую он вызывал у окружающих,— писал знаменитый летчик-испытатель Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай.— Меня, например, привлекали в нем прежде всего черты чисто человеческие: доброжелательность, острая наблюдательность, органический демократизм, полное равнодушие к так называемому престижу и внешним приметам респектабельности, редкая нестандартность мышления... А главное, наверное, то, что он был, попросту говоря, очень хороший человек!»

Он был очень хороший человек... И тысячи людей восприняли как большую личную утрату смерть Алексея Михайловича 25 июня 1971 года. Ему было 62 года...

Однажды во время приема в Кремле Королев представил Исаева руководителям партии и Советского правительства.

- Это как раз тот человек,— сказал Сергей Павлович с улыбкой,— который «тормозит» все наше дело.

Ведь, действительно, именно тормозные двигательные установки Исаева спускали на землю с заоблачных орбит космические аппараты, о которых мечтал Циолковский.

Член-корреспондент Академии наук СССР Борис Евсеевич Черток, который совсем молодым инженером делал систему зажигания для перехватчика БИ, рассказывал мне много лет спустя, как, застав его на аэродроме с книжкой о межпланетных сообщениях, Исаев очень расшумелся:

- Все этот Циолковский! Буквально помешались все на этих межпланетных полетах. Это муть! Самолет надо строить! Межпланетными экспедициями мы Гитлера не одолеем!..

Представляю себе, как бы шумел Алексей Михайлович, если бы кто-нибудь там, на уральском аэродроме, сказал ему, что именно он будет превращать в явь мечты Циолковского, что именно в его опытном конструкторском бюро будут созданы двигатели первых в истории пилотируемых космических кораблей «Восток», а затем «Восход» и «Союз». Что именно он построит двигатели для наших межпланетных автоматов, летящих к Луне, Венере и Марсу.

Но кто мог сказать тогда все это Алексею Михайловичу? Его установка была правильной. Потому что прежде чем мечты Циолковского начали превращаться в явь и для того, чтобы в явь они превратились, нужно было сделать то, о чем говорил Исаев. Нужно было одолеть Гитлера.

в начало назад