Жидкостные ракетные двигатели — сокращенно их называют ЖРД — привлекательны тем, что в работе независимы от окружающей среды. Общеизвестно теперь, что ЖРД работают и в межзвездном пространстве. Вместе с тем ЖРД страшно прожорливы и все еще сложны в эксплуатации. Последним и объясняется своеобразный пунктирный интерес авиаторов к жидкостным ракетным двигателям. Не раз мы «обжигались» на них и затем немалое время как бы дули себе на пальцы.

С.Н.Анохин М.Л.Галлай

Очередная вспышка интереса к ЖРД в нашей авиации возникла в середине пятидесятых годов. В конструкторском бюро Артема Ивановича Микояна почти одновременно были созданы сразу два экспериментальных самолета. Оба стреловидные, сверхзвуковые, оснащенные, помимо основных турбореактивных двигателей, еще и ракетными, или ЖРД.

В основе первого самолета остался уже освоенный истребитель. Под фюзеляжем его укреплен был специальный контейнер, в котором размещались и сам ракетный двигатель, и два изолированных бака для горючего и окислителя — азотной кислоты.

Хотя этот самолет и повторял в основе достаточно изученный прототип, испытания его оказались и трудоемкими, и выявили ряд острых неожиданностей. И прежде всего путевую неустойчивость, которая выразилась в весьма опасном стремлении самолета к рысканью, все возрастающему по мере приближения к удвоенной скорости звука. Однако осторожный и методически продуманный подход к продвижению на этом самолете к большим высотам и скоростям позволил летчикам-испытателям Владимиру Нефедову и Григорию Седову лучшим образом справиться с этими испытаниями.

В.П.Васин после испытательного полета. 1957 год.

Другой экспериментальный самолет явился оригинальным самолетом, так как ЖРД и все, что относилось к нему, было встроено в самолет органически, не являясь придатком.

Первый полет на первом его экземпляре и несколько последующих полетов выполнил наш летчик-испытатель Валентин Мухин. Но вскоре Мухину — как бы тут сказать? — и не повезло и повезло. Не повезло в том, что однажды, при заходе на посадку, у него прекратил работать основной двигатель, и летчику пришлось сесть, не долетев до бетонной полосы. А повезло в том, что, несмотря на полное разрушение самолета при этой посадке, Мухин каким-то удивительным образом уцелел.

Пока Валентин Григорьевич залечивал ушибы и набирал силы, на аэродром привезли второй экземпляр, окрашенный в мышиный цвет. Его испытания поручили другому Валентину — тогда еще молодому нашему летчику-испытателю Валентину Петровичу Васину.

Как-то я разговорился с Олегом Гудковым о посадках на сверхзвуковом истребителе с остановленным двигателем, спросил, насколько это трудно.

— Ничего особенного, — как-то уж слишком бодро ответил Олег. И тут, заметив мой взгляд, поторопился пояснить: — В этом деле ведь я был не первым, второму всегда легче намного. А первым был Васин...

Прошло некоторое время, и я затеял такой же разговор с Васиным.

— Видите ли, — начал он основательно, взвешивая слова, — до того как я пошел на первую посадку с выключенным движком, я много раз пристреливался, имитировал, не выключая двигатель, эти посадки. Было тщательно просчитано, на какой скорости планировать, хватит ли на посадке рулей... Все убеждало в успехе дела. А меня лично еще больше убеждало то, что я не первый... Что до меня такую, только «взаправду» вынужденную, посадку выполнил на подобном самолете Владимир Ильюшин. Ему действительно было на редкость трудно, так как двигатель у него остановился вдруг, и Володьке даже поздно было, пожалуй, катапультироваться. Так что...

— Так что же? — переспросил я.

— Так что мне было не слишком трудно — я оказался вторым. А первым был Володька ИЛ.

— Ясно, — улыбнулся я, вспомнив про разговор с Гудковым.

Вернемся все-таки к рассказу о том, как Васин испытывал свой ракетный самолет.

Этот дублер оказался довольно «норовистым конем» в предзвуковой скорости — вел себя нервно, раскачивал сам по себе хвостом, кренился невпопад. Но стоило только хоть на один процент перешагнуть звуковой барьер, и самолет будто подменяли. Мгновенно застывал в воздухе, как в плотной массе, и летчику могло показаться, что он не очень-то самолету и нужен.

Амет-Хан Султан

Еще в первых полетах Васину не удавалось отделаться от ощущения близости нескольких тонн азотной кислоты. Ему все представлялся плеск ее за алюминиевой перегородкой бака... Но человек способен привыкать и не к такому.

Как-то вылет задерживала плохая видимость. Васин подошел к самолету. О чем-то спорили механики, стоя у чана, в который обычно сливали остатки кислоты. Васин взглянул на маслянистую бурую жидкость, и, то ли ему показалось, то ли так и было на самом деле, жидкость эта пребывала в легком движении, словно ее снизу подогревали горелкой, но до кипения еще не довели.

Между тем механики притихли.

— О чем вы тут шумели? — беззаботно спросил летчик.

Вокруг чана их было трое, и они почему-то мялись.

— Э! Видно, я помешал важной беседе, — Васин хотел было последовать восвояси. Но тут один из механиков откашлялся и смущенно проговорил:

— Вот, Валентин Петрович, этот друг берется на спор вытянуть голой рукой из чана двугривенный...

Васин бросил быстрый взгляд на друга, поняв, что его разыгрывают. Все же он спросил с улыбкой:

— А на что спор-то? Поди, на пол-литра?

— На бутылку коньяку, Валентин Петрович... Рискните бутылкой, а? — выступил вперед сам друг. Он смотрел на Васина с самоуверенной усмешкой.

— Вы что?! Белены, что ли, объелись все тут?! — сказал Васин более чем сухо.

— Да нет, без шуток. На спор иду с любым, кто пожелает, — возразил все в том же тоне друг. — Вон, смотрите, двугривенный на дне — запросто вытащу его при вас голой лапой на свет божий! Ну, кто смелый, ставь бутылку! — И моторист стал засучивать рукав промасленного комбинезона. Закатав рукав по плечо, он «обнародовал» волосатую и загорелую руку.

— Налетай! — озорно вскрикнул друг, и Васин подумал, что так, вероятно, кричали в древности скоморохи, зазывая на ярмарке любителей представления. — Три звездочки — и не меньше!

— И вправду, Валентин Петрович, он не обманет — окунет лапу в чан! Он у нас такой — все может! Циркач. Ха, ха... — вмешался другой механик, как видно, действовавший на подначке.

Валентин никак не мог толком понять этих людей: то ли смеются, втягивая его в какой-то дурацкий розыгрыш, чтоб потом потешаться, то ли на самом деле затеяли какое-то страшное баловство. Сбитый с толку, он выжидал, посматривая то на механиков, то на монету в чане.

— Надеюсь, пить вы ее не приспособились еще? — спросил Валентин, чтобы снять глупое напряжение.

— Зачем?.. Мы ведь с понятием, знаем, что можно пить и что нельзя, — обиделся друг, почесывая оголенную руку. Ему, видно, страсть как хотелось продемонстрировать Васину фокус.

В этот момент за спиной Васина кто-то проговорил решительно:

— А, черт с тобой, валяй, если не врешь! Ставлю коньяк!

Васин обернулся, увидел знакомого инженера из двигателистов.

— Идет!

Васин подумал: «Начинается. Сейчас глупейшим образом околпачит, и до завтра все будут хохотать».

— На! — протянул инженер деньги.

С этого мгновения все взгляды устремились на руку моториста. Тут только Васин заметил, что позади друга стоит бак с водой. К фокусу, видно, готовились, крышка у бака была снята.

Моторист повернулся к баку и с ходу окунул руку по плечо. И тут же, но куда более аккуратно, погрузил руку в кислоту... Точным движением поймал монету и проворно вытащил на воздух. Васин как зачарованный, не видя ничего вокруг, смотрел на руку. «Нет, не отвалилась! Даже не покраснела!»

Моторист принялся основательно полоскать руку в воде, полоскал минуты две, затем вытер ее ветошью и хотел опустить рукав. Выглядел при этом друг победоносно.

— Постой, постой! — остановил его инженер, заплативший деньги; очевидно, человек азартный, он хотел удостовериться, нет ли тут обмана. Он потрогал руку. Провел даже по коже слегка ногтем. Ничего, рука как рука.

— Что вы? Здесь без мошенства! — солидно заявил механик.

— Желаете, Валентин Петрович, он и для вас повторит фокус? Тут все по чести... Он даже может сунуть палец в расплавленный свинец!

— Вижу, что все по чести, — расплылся Васин, все-таки пораженный происшедшим. — Вот что, друг милый, но больше этого фокуса не делай.

— Га, га, га! — громыхнули очень довольные механики.

— Считайте, что я входил в пай, — сказал летчик.

Действуя по заданию, Васин сперва набирал девять километров высоты на турбореактивном двигателе, а затем уже запускал ракетный. Манипуляции для этого были просты: сперва включить насосы. Затем, вытянув рукоятку кранов на себя, сразу открыть доступ в камеру двигателя и горючему и окислителю — азотной кислоте.

Воспламенение смеси происходило само собой и мгновенно. Васин отлично понимал, что в этом и заключается вся «пикантная» сущность запуска ракеты: стоило одной из жидкостей слегка опередить другую и накопиться в камере двигателя — поступление в следующий момент другой жидкости могло бы привести к взрыву.

Вот почему, когда он брался за этот самый рычаг кранов, то ощущал в себе жгучее желание сжаться в комок.

Однако несколько таких островпечатляющих включений, вполне удачных и спокойных, когда ракетный двигатель с легким хлопком энергично принимался за работу и за две минуты, проглотив три тонны кислоты и керосина, возносил летчика и самолет на двадцатикилометровую высоту, укрепили в Васине сознание, что здесь, на борту, он все-таки хозяин.

В одном из последующих своих полетов Васин набрал высоту свыше 25 километров и тут впервые почувствовал себя в скафандре скверно. Клапаны подачи кислорода были открыты как подобает, но летчик явно ощущал недостаток кислорода.

Все же ему удалось выполнить задание.

После этого полета специалисты обнаружили в системе кислородного жизнеобеспечения дефект. Потребовалась основательная перерегулировка клапанов. Медикам и инженерам это дало необходимый опыт. Конечно, и летчику здесь было нелегко. Но все они в то время еще не очень ясно представляли себе, что работают на благо будущих космических полетов Человека.

Когда неисправности были устранены, полеты Васина опять продолжились, и в одном из них он развил впервые у нас в авиации скорость, превысившую в 2,33 раза скорость звука. Для 1957 года это было выдающимся достижением, разведывательным шагом в преддверии «теплового барьера».

В том же году летом к нам на аэродром приезжал весьма высокий гость. По случаю его визита были показаны самые эффектные полеты: взлет Шиянова с катапульты на истребителе МИГ-19 посредством мощнейшего порохового ускорителя и взлет Васина с включением ракетного двигателя прямо со старта.

Шиянов взлетал с отдаленной точки аэродрома, и зрелище это воспринималось в первую секунду как нечто сверхъестественное, как изгнание из пекла провинившегося сатаны. Будто разверзлась вдруг земля и с раскаленной магмой выплеснула некий черный предмет. Двумя секундами позже, опережая кромешный огонь и дым, сознание выявило в темном предмете самолет... Потом адский грохот резко обрывался. И тем беззвучней, грациозней казалось устремление розовогрудого МИГа навстречу солнцу, небу, жизни. Надо полагать, именно в эти впечатляющие секунды Георгий Шиянов наконец вознесся в сознании людей до героизма.

Васин устроил шума и огня чуточку меньше, но зато его «эффекты» оказались более растянутыми по времени. Когда, как бы нехотя, его самолет тронулся с места, за хвостом, пронзая воздух на многие десятки метров, вырвалось, как из гигантской сварочной горелки, ослепительное жало пламени... Жало это повисло на хвосте, и самолет, все быстрее разгоняясь, словно увлекал его за собой.

Звук хлопка и проламывающий барабанные перепонки рев донесся до гостей, стоящих в отдалении, через полторы секунды, когда все уже были зачарованы ослепительным зрелищем мчащегося параллельно бетонке белого кинжала пламени. Сам самолет как бы потерялся из поля зрения.

Так, разогнавшись до 350 километров, сияющий клинок стал отдираться от земли, оставляя за собой неплотный шлейф желтоватого дыма. По мере удаления клинок постепенно превращался в шар, и смотреть на него стало больно глазам.

Еще секунды... И вот уже, перечерчивая дугой небо, помчалась ввысь видимая среди бела дня ярчайшая звезда.

Вскоре стало известно, что Георгий Шиянов и Валентин Васин удостоены звания Героя Советского Союза.

Это событие сотрудники института восприняли хотя и радостно, но без удивления. Дело в том, что такие летчики, как Шиянов, еще с войны воспринимались у нас героями, разве что не увенчанными лавровой ветвью. Люди понимали, что испытания новейших самолетов и другие сложные исследования в полете требуют от человека повседневного и потому не всегда приметного героизма.

И в самом деле, каждый день летчик подходит с поднятым «забралом» гермошлема к новому самолету, и никто — ни те, что всю ночь готовили машину, ни друзья — не спросит: «Готов ли ты к чему-то из ряда вон выходящему?»

Не лишенная неожиданностей, но, в общем, тщательно подготовленая работа воспринимается и окружающими и им самим как норма его обычной деятельности. Да так оно и есть.

Вот почему именно у нас на аэродроме, где люди, много людей ко всему уже привыкли, в один из теплых летних дней пятьдесят седьмого года я услышал такой разговор:

— Ишь как подфартило!.. Приехал большой товарищ — и сразу звезды на груди!

В любом коллективе есть скептики, завистники и прочие недоброжелатели. Особенно они выявляются, когда похвала относится не к ним. Так, самую малость было и у нас, но поговорили да и стихли, ибо вскоре представилась возможность убедиться, что за полеты на ракетных самолетах Героев дают не зря.

Когда испытания Васиным самолета подходили к концу, для облета его к нам в институт прибыл военный летчик-испытатель Коровкин.

С самого начала в пробных полетах Коровнику на редкость не повезло: включит ракетный двигатель, а тот поработает немного и по неведомой причине вдруг выключится сам. Но так как производить посадку с невыработанными полностью горючим и азотной кислотой было запрещено из условий взрывоопасности в случае какой-либо поломки, Коровкину приходилось сливать в воздухе аварийно обе эти жидкости и уж затем садиться.

Не буду распространяться о том, как тщательно трудились двигателисты, чтобы выявить причину самопроизвольного выключения ракеты. Наладили как будто и решили снова отправить для контрольной проверки Васина как более опытного, освоившегося во многих полетах с работой двигателя.

В совершенно ясную погоду Васин забрался на 20 километров и, как ему было задано, троекратно включил и выключил ЖРД. В лазури неба прочертились одна за другой три желтоватые линии — три тире.

Прилетел Васин и подробнейшим образом переговорил с Коровкиным, все ему рассказал до мелочей, как он работает там, на высоте. Ладно. Заполнил отчет и отправился в столовую обедать.

У нас на КДП есть небольшая столовая для летчиков, и там еще с войны обслуживала их очень внимательная и приветливая официантка Настя. Только она успела поставить перед Валентином горячий суп, как зазвонил телефон. Настя взяла трубку:

— Валентин Петрович, вас...

Он подошел, а она проворчала: «Вечно не дают людям поесть».

— Слушаю, Васин...

В трубке раздался голос диспетчера:

— Валентин Петрович, немедленно наверх!

По тому, как это было сказано, Васин понял, что случилось нечто страшное.

Васин влетел в диспетчерскую и сразу же услышал, что несколько минут назад самолет упал в испытательной зоне. Удалось ли спастись Коровкину, пока что было неизвестно. К месту падения вылетел вертолет.

Стали прослушивать магнитофон.

Из докладов Коровкина явствовало, что ракетный двигатель сперва заработал на высоте нормально. Самолет удвоил скороподъемность, как вдруг...

Увы, не расстается с нами это проклятое вдруг. На высоте около тринадцати километров по сообщению летчика «что-то глухо рвануло в хвосте, и самолет сразу лишился отчасти управляемости».

Коровкин стал спускаться и сообщил, что слил обе опасные жидкости. Потом докладывал, что пробует приспособиться к управлению, но пока ничего не выходит... В конце концов он убедил себя, что разрушение в хвосте существенное и так ему не сесть. Он решил покинуть самолет.

Катапультировался Коровкин на высоте около двух тысяч метров, и этой высоты было бы достаточно, чтобы спастись. Но тут его подстерегала беда.

Выброшенный пирозарядом вполне благополучно, летчик мог уже подумать, что главное позади... Что позади ошеломивший пик перегрузки, тонновый удар ветра...

В последующие секунды ремни, которыми он был притянут к катапультному креслу, должны были автоматически разъединиться... Но, медленно поворачиваясь, кресло падало, а ремни держали его медвежьей хваткой.

Многие секунды он не терял надежды и ждал, что вот-вот автомат сработает, но надвигалась земля, и беспокойство нарастало. Он стал делать отчаянные попытки дотянуться рукой до автомата разъема, но все напрасно! В неуклюжем скафандре это оказалось невозможным.

Потом земля потянулась к нему как-то совсем быстро, будто раскрывая свои объятья, и он понял, что это все.

— Скажи мне, Валентин Петрович, — спросил я однажды Васина, — значит, и ты, находясь многие полеты в кабине, был намертво прикреплен к креслу, как и он?

— Точно сказано, именно намертво! — кисло усмехнулся Валентин. — Вообще в последующие дни мне все думалось, что бедняга Коровкин будто нарочно подвернулся вместо меня... А на его похоронах подошел ко мне один видный специалист и говорит:

— Ну, Валентин Петрович, родился ты в рубашке! Если бы тебе пришлось покидать самолет, и ты не смог бы воспользоваться парашютом. Теперь, конечно, удалось выявить и устранить дефект, но вот какой ценой!

В наши дни, встречая молодых летчиков-испытателей, мы можем с удовлетворением заметить, что на груди у многих из них уже красуются Звезды Героев. Люди могут еще и не знать их имен. На страницах газет и книг фамилий их пока не видно. Пока!.. Но именно они, эти герои, «делают» в современной авиации сейчас «погоду». О них узнают чуть позже, обязательно узнают. И даже о тех, которым еще не так скоро будет присвоено это высокое звание, ибо они потенциальные герои. И то, что они удостоятся этих званий, в этом сомнений быть не может. В наше время будничный труд испытателей смелее отождествляется с героизмом.

Не так это было перед войной и в военные годы.

Достаточно сказать, что всю войну я не помню ни одного летчика-испытателя, которому бы именно за испытательную работу было присвоено звание Героя. Очевидно, за общими делами героического народа наш труд был незаметен.

Вот почему этюд о героизме, а с ним и эту книгу я хочу закончить словами благодарности самым первым. В их бесчисленных испытательных делах во благо авиации были и весьма сложные полеты на отработку ракетной техники, которая затем проложила дорогу к нашим космическим успехам. Некоторых из этих летчиков давно уже нет с нами, но героизм их несомненен.

Пусть же не забудет наша история их имена.

Спасибо тебе, обаятельный друг, Володя Федоров, за твой героический полет на первом ракетоплане Сергея Павловича Королева. Это было в октябре 1940 года, и то, что ты оказался первым, само за себя говорит.

Спасибо вам, Григорий Яковлевич Бахчиванджи, за ваш исключительный в своем роде героизм, с которым вы проводили испытания в 1942 году ракетоплана БИ-1!.. Из памяти моей не выходят ваши слова в ответ на тост друзей:

«Спасибо вам за труд ваш, за пожелание здоровья. Но знаю — я разобьюсь на этом самолете».

К сожалению, вы оказались правы. И тем большее уважение вызывают ваша смелость и оптимизм, с которыми вы проводили все до последнего полеты на БИ-1.

Спасибо и вам, дорогой Борис Николаевич Кудрин, за ваш героизм, с которым мы познакомились, наблюдая ваши полеты на БИ-1-бис в зиму с 1944 на 1945 год. В те годы ракетная техника была в эмбриональном состоянии и полеты при посредстве ЖРД были во сто крат опасней, чем теперь!

Наконец, спасибо и тебе, Витя Расторгуев! Ты погиб на ЯКе с ракетным двигателем при подготовке к первому послевоенному празднику авиации в 1945 году. Твои заслуги в нашей авиации высоко ценил академик Королев. Именно он в свое время предложил назвать один из кратеров на Луне именем Виктора Расторгуева.

Спасибо вам, незабвенные герои!