Давным-давно, на Заре Космической Эры, когда я, приехав однажды к своим в Институт прикладной математики, сказала о космонавтике “моя новая профессия”, мне возразили: “Это не профессия, это твое новое амплуа.“

Теперь так никто уже не скажет: “космонавт” - это профессия.

Мы очень мало знаем о чужих профессиях, о том, что профессия дает человеку и что отнимает, какие трудности, опасности, неприятности, какие радости есть в ней и какими качествами надо обладать, чтобы приобрести ту или другую профессию.

Если бы меня спросили, что это за профессия - космонавт, и трудно ли “выучиться на космонавта”, что бы я ответила?

Мой взгляд на эту профессию хоть и не совсем “изнутри”, но все же и не внешний: я долгие годы варилась если не в том же котле, то в соседней кастрюльке на той же печке.

События, люди, разговоры, впечатления тех лет всплывают в памяти, когда я пытаюсь составить “в своей душе” целостное представление об этом понятии: профессия - космонавт. Я вспоминаю о Первых Шагах в Космосе. Об авариях и катастрофах. Думаю о тяжелой и опасной работе на орбите. Вспоминаю о трудностях и опасностях, которые выпадают космонавту за время подготовки... И то, что я здесь пишу, - не ученый трактат, а мое глубоко личное, эмоциональное восприятие этого понятия: “профессия - космонавт”.

Так какая же она, эта профессия?

Рассказ Леонова

Во-первых...

Написала и задумалась - что же во-первых? Опасная - да. Тяжелая - да. Ответственная - да. Сложная - да. И еще много “да”. Но что же все-таки “во-первых”? И подумала - лучше я приведу здесь рассказ Леонова о его выходе в открытый космос: мне кажется, что этот полет достаточно полно отразил если не все, то почти все грани этой профессии.

“Открытый Космос”! Слова-то какие! Интересно, кто их придумал? Мне чудится, что в них свистит черный ледяной космический ветер и человек, крошечная пылинка в безмерном пространстве, всему открыт, не защищен... Да, в тот день, 18 марта 1965 года, человечество в лице Леонова преодолело один из фундаментальных барьеров XX века - человек вышел в открытый космос.

Перед полетом Гагарина все-таки летали собаки, но ведь в космос они не выходили! Корабль какой-никакой, а все же дом...

“Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной, без разных предметов кругом. Нет под ногами земли, ни ночного неба”, - писал К.Э.Циолковский. Страшно. И с кораблем соединяют только пятиметровый фал да тоненькая ниточка - радио.

Психологи пишут, что для того, чтобы выйти в открытый космос, человек должен обладать “пространственной смелостью”. Что ж, Леонов ею обладал в полной мере!

9 марта 1990 года, в день рождения Гагарина, когда мы (“отдельные” ветераны Центра и молодые космонавты) возвращались из традиционной поездки в город Гагарин, мне удалось “расколоть” Алексея, и он рассказал о своем полете с П.И.Беляевым на корабле “Восход-2”. Мне хочется воспроизвести здесь его рассказ, несмотря на то, что сейчас все это уже опубликовано, - так, как он рассказал это нам, “своим”, тем, кто был рядом тогда, и тем, кто теперь готовится к полетам. Так он больше никогда никому не расскажет.

Должна при этом сказать, что расхождения с официальными документами в рассказе Леонова имеются. Вопрос в том, чему верить. Я бы поверила Леонову. И то сказать, хоть победителей и не судят, но о нарушениях инструкций все-таки лучше умалчивать! Интересно, чего было больше в этом полете - нештатных ситуаций или нарушений? Некоторые из этих нарушений спасли Леонову жизнь...

Алексей стоял в проходе между креслами автобуса. Была ночь, автобус мчался по черной дороге, и чернота была с обеих сторон. Все, как могли, сгруппировались поближе и слушали так, как, наверное, слушают в детстве страшные сказки: и веришь, и не веришь, и сердце замирает, хоть и знаешь, что все хорошо кончится - вот же он, Леонов, герой этой сказки! Знаешь, что герой должен через все пройти. И думаешь - да как же он мог все это сделать и вынести!

И еще отчего-то радостно...

...Когда он вышел в открытый космос, скафандр раздулся из-за избыточного давления (внутри 35 сотых атмосферы, снаружи - ноль).

- Руки у меня выскочили из перчаток, а ноги из ботинок, - сказал Леонов.

Сначала я не могла понять, что это значит, а потом сообразила: он оказался внутри скафандра во “взвешенном” состоянии, как высохшее ядро ореха в скорлупе, если бы оно “плавало” в центре. И в таком положении ему надо было двигаться и работать! Он прикинул, что дышит кислородом уже час, и рискнул уменьшить давление в скафандре, не спросив разрешения и даже не доложив на Землю. Этим было нарушено грозное табу: космонавт на любые действия должен испрашивать разрешения у Земли. Но спрашивать было некогда: пока бы они там думали, а у него за все про все - 20 минут!

Жить сразу стало легче, можно было двигаться, работать с фотоаппаратом и кинокамерой, что он и делал, сообщая обо всем своему командиру и на Землю. Но, когда нужно было возвращаться в корабль (по инструкции надо было вплывать в люк ногами вперед), это ему не удалось.

- У меня на Земле было продумано, что буду делать, если вход не получится, - говорит Леонов. - Но при тренировках состояние невесомости длилось самое большее двадцать пять секунд и силы хватало, чтобы справиться со скафандром. Здесь же получилось, что я боролся с ним двадцать минут и силы были уже на исходе. Сделал несколько попыток, понял, что в шлюз не войду. Надо было что-то новое делать. Бросить кинокамеру? Была такая мысль, но мне было ее очень жалко - такой материал пропадет!

Тогда он сунул кинокамеру в шлюз, развернулся головой, опять не спросив разрешения Земли (“Чего спрашивать - никто лучше меня не знал ситуацию!”), ухватился руками за обрез люка и “пропихнул” себя в шлюз. Ему удалось это только благодаря незаурядной физической силе:

- Я тогда каждой рукой девяносто килограмм выжимал - говорит Леонов.

Удивительное дело - я читала записи его переговоров с Беляевым в этот момент, но не обнаружила и следов этой драматической ситуации. Вопрос был о жизни и смерти, а предметом их переговоров была кинокамера: Леша говорил, что не может ее снять, Павел Иванович: “Ну, еще попробуй!” Очень хорошо представляю, что они оба там чувствовали... Не дай бог никому!

В шлюзовой камере нужно было развернуться, а пространство для этого предусмотрено не было.

- Как я сумел там развернуться, уму непостижимо, - говорит Леонов.

К тому же все время шла “война” с кинокамерой.

- Вдруг смотрю - с правой стороны кинокамера в космос выходит! Я ее поймал и все время потом думал, как бы она опять не ушла, щупал ногой, где находится.

Развернулся все-таки, дал команду на выравнивание давления и, не дождавшись окончания процесса, поднял стекло гермошлема. По инструкции открывать гермошлем в шлюзовой камере категорически запрещалось - от космоса отделяют только надувные стенки шлюза. Но он говорит:

- Терпения уже не было, по лицу пот тек не градом, а потоком, да такой едкий, что глаза жгло. Я вытирал его перчаткой, а он все тек и тек.

Давление наконец выровнялось, Павел Иванович открыл люк спускаемого аппарата и впустил Лешу “домой”. Можно было облегченно вздохнуть и расслабиться: “Ну, все!”

Но это было еще не все - их поджидал новый “сюрприз”.

После того как Леонов вернулся в корабль и люк закрыли, начало повышаться парциальное давление кислорода в кабине. Оно подходило уже к опасной черте - малейшая искра в системе электропитания могла привести к взрыву. Конечно, пришел на ум Бондаренко... Леонов несколько раз сказал:

- Я же знаю, что Бондаренко загорелся, когда у него кислорода было вот столько, а у нас уже больше.

Они не могли понять, в чем дело, и Земля тоже ничего не могла им объяснить. Потом выяснилось, что из-за неплотного закрытия крышки люка происходило постоянное подтравливание воздуха из корабля и система жизнеобеспечения, как выразился Леонов, честно отрабатывала свою программу, подавая в кабину кислород.

Они ничего не могли сделать, сидели в креслах, следили за приборами и ждали взрыва.

- Ждали, ждали - и уснули, - говорит Леонов.

Разбудил их действительно взрыв - к счастью, не тот, которого ждали. Когда давление в кабине превысило определенный уровень, сработал клапан, корабль тряхнуло, крышка люка плотно села на свое место, и состав атмосферы в кабине начал нормализовываться.

Опасность “большого взрыва” миновала.

На орбите так бывает - только и остается, что сидеть и ждать: взорвется?., или не взорвется?.. Сработает?., или не сработает?..

Была еще одна беда - после отстрела шлюзовой камеры корабль начал вращаться со скоростью двадцать градусов в секунду.

- Три иллюминатора, в глазах все мелькает. А если закрыть шторки - ничего не будет видно.

Включить систему ручной ориентации, чтобы успокоить корабль, они не решились: уже горело табло “Спуск-1”.

Наконец наступил момент, когда система ориентации включилась автоматически. Они облегченно - в который уже раз! - вздохнули. Но опять оказалось, что рано: устойчивой ориентации не получилось, корабль продолжал вращаться. Значит, ручная посадка - впервые в истории нашей космонавтики...

- Мы искали место, где поменьше заселено, больше всего боялись линий электропередач, - говорит Леонов.

При ручной ориентации корабля ось зрения космонавта должна занимать фиксированное положение относительно оси “Взора”, а тут иллюминатор был слева от кресла командира! И ведь кресло не повернешь на 90 градусов! Тогда, рассказывает Леонов, ему пришлось лечь на пол между креслом и стенкой корабля, а Павел Иванович устроился на нем и начал работать ручкой управления.

- Хорошо, что невесомость, - восклицает Леша, - а то бы я не выдержал!

Они договорились, что будут совместно решать, как направить “бег Земли”. Да уж, ошибка тут сродни ошибке сапера, который ошибается один раз, - если корабль сориентирован “по посадочному”, они сядут, а если наоборот, “по самолетному”, то перейдут на более высокую орбиту и так там и останутся... Но Алексею ничего не было видно, и, лежа на полу, он спрашивал:

- Паша, Земля бежит так или так? - и показывал направление большим пальцем.

Когда Беляев закончил ориентацию и включил тормозной двигатель, они поспешно заняли свои места в креслах и пристегнулись. “Как сурки, - сказал Беляев в отчете Госкомиссии, - хотя требовалось пять приемов”. Выйдя из кресел, они нарушили центровку корабля, и корабль стало разворачивать, так что Беляеву пришлось срочно “схватить”, как он выразился, ручку управления, чтобы исправить положение. Потом выяснилось, что всего нескольких процентов не хватило до критического значения смещения центра масс...

Двигатель отработал, и они стали ждать разделения приборного отсека и спускаемого аппарата - это означало бы, что корабль сориентирован правильно и они опускаются на землю. Но время шло и шло, а разделения все не было. Алексей время от времени спрашивал:

- Паша, ты как сориентировал корабль, так или так?

Сначала Павел Иванович отвечал уверенно, потом сказал:

- Я уже и сам засомневался...

Проходит еще время, разделения нет. Алексей говорит:

- Паша, вспомни, как ты сориентировал корабль - так или так?

- А чего теперь вспоминать, - сказал Павел Иванович, - скоро узнаем.

Прошло еще какое-то время (можно представить себе весомость этих бесконечных минут!), и наконец они заметили, что пылинки в корабле начали оседать, а потом и сами почувствовали перегрузки.

Парашютная система сработала нормально, и они приземлились, как и хотели, в совершенно безлюдном месте - в тайге.

Слушая голос Алексея в темном автобусе, я думала: а если бы он так и не смог войти в корабль?..

Не так давно появилась публикация о том, что Королев, проверяя психологическую готовность Беляева к полету, спросил, сможет ли он в такой ситуации отстрелить Алексея, чтобы иметь возможность самому спуститься с орбиты и сесть. И мотивировал это уникальной ценностью научно-технических данных, которые будут получены в полете.

Мне трудно поверить, что был такой разговор, и я совсем не верю, что Павел Иванович сделал бы это. Я попыталась представить себе, что он чувствовал бы, окажись в самом деле перед такой альтернативой, и по спине побежали мурашки...

И вспомнилась читанная давно повесть про мальчишку-трубочиста, который застрял в трубе парохода. Чего только не предпринимала команда, чтобы его вытащить: и тянули за веревку, которую удалось привязать к ногам, и лили в трубу сверху масло - все было тщетно. А пароходу пора было отправляться в плавание, и капитан после долгих оттяжек дал команду разводить пары. И котлы под мальчиком запылали...

Душа от такого съеживается в маленький комочек и скулит, как побитая собака...

Так что, во-первых, это профессия тяжелая, а во-вторых - опасная. Или наоборот.

Известное выражение “с меня семь потов сошло” здесь слишком слабо. Не семь, а сто семь потов сто семь раз сходит с космонавта во время тренировок и в полете. И не в переносном, а в самом буквальном смысле слова.

- Когда мы приземлились, у меня воды в скафандре было до колен, - сказал Леонов

Вот так. И за прошедшие сорок лет эта профессия не стала легче.

“Аполлон-13“

Если перелистать совсем еще короткую историю пилотируемой космонавтики, драматических страниц в ней наберется немало. Не менее драматичным, чем полет Беляева и Леонова, был полет к Луне астронавтов Джеймса Ловелла, Джона Суиджерта и Фреда Хейса на космическом корабле “Аполлон-13”.

...Авария произошла на расстоянии 330 тысяч километров от Земли: вышли из строя две из трех батарей топливных элементов и корабль оказался на скудном пайке энергопитания. Однако законы орбитального движения таковы, что они все равно должны были облететь Луну -это была единственная дорога к дому. Весь мир, затаив дыхание, следил за их полетом. Если бы кислород кончился, потрясенная планета стала бы свидетелем медленной агонии астронавтов...

Для экономии ресурсов они перешли “жить” в лунный отсек, который для этого вовсе не предназначен. Условия существования были суровы и с течением времени ухудшались, а надо было лететь семь суток. В аппарате было настолько холодно, что Ловелл даже спал в тех ботинках, в которых должен был выходить на Луну. В какой-то момент начало опасно повышаться содержание углекислого газа в атмосфере кабины.

Конечно, можно существовать и работать в таких и даже более тяжелых условиях, если знаешь, что работа в конце концов кончится и ты вернешься домой. Но в том-то и дело, что у них была только почти призрачная надежда...

И в этих условиях им надо было выполнять сложнейшую работу по управлению кораблем - весь полет от момента аварии был нештатным. Коррекции траектории выполнялись по нештатным алгоритмам, которые пришлось спешно разработать и опробовать на Земле. Точность управления по этим алгоритмам была недостаточна, и после коррекции высота апогея новой орбиты составила несколько тысяч километров -со всеми вытекающими отсюда последствиями. Потребовалась дополнительная, третья коррекция. И неизвестно было, включится ли двигатель - он был рассчитан на одноразовую работу.

Кроме этих жизненно важных проблем была еще масса “мелких” неприятностей - нештатные ситуации сыпались как из рога изобилия. И, конечно, все они были непредвиденными.

На Земле много тяжелых и опасных профессий, но тут все это сошлось вместе в своей самой концентрированной форме. Причем космонавт не только работает, но и живет (теперь уже - месяцами!) в постоянном контакте с опасностью: от космоса со всеми его “неприятными” свойствами и возможными сюрпризами отделяет хоть и надежная, но все же тоненькая стеночка...

И истина состоит в том, что летчик знает - из каждого полета он может не вернуться. Так же, как космонавт.

Дистанция огромного размера!

Есть еще одна драматическая черта у этой профессии, по крайней мере в нашей социальной действительности. Учиться на летчика человек приходит со школьной скамьи и знает, что, окончив училище, станет летчиком. Если же необходимых для этого качеств окажется у него недостаточно, то особой трагедии, как правило, не происходит: он может приобрести другую профессию.

А в космонавты люди приходят уже “в годах”, имея профессию и стаж профессиональной работы - летчики, инженеры, врачи, ученые. На этапе общекосмической подготовки, которая сейчас продолжается два года, они называются кандидатами в космонавты, а по завершении ее переводятся в категорию космонавтов. Так и записывается в соответствующих документах: должность - космонавт.

Вначале это было как бы для внутреннего пользования, а сейчас все, кто закончил курс общекосмической подготовки, официально называются космонавтами. Решением Межведомственной квалификационной комиссии им присваивается квалификация космонавта-испытателя или космонавта-исследователя (не путать со званием “Летчик-космонавт СССР” или теперь РФ).

Но я остаюсь на своей позиции: космонавты - это те, кто летал в космос.

Когда меня называют космонавтом, что в последнее время иногда случается, я испытываю неловкость и оправдываюсь: я не настоящий космонавт, в космос не летала. Часто люди удивляются: как так, космонавт - и не летала? И мне странно, что они не знают, что летала тогда одна только Терешкова. Да, Утро Космической Эры все плотней затягивается дымкой времени...

После общекосмической начинается этап непосредственной подготовки, то есть подготовка к конкретному полету. И вот тут...

На подготовку затрачиваются многие годы жизни и колоссальные усилия, духовные и физические, а реализуются они или нет, неизвестно до самого последнего момента. Ты можешь уже сидеть в корабле на стартовой позиции - и даже тогда не знаешь, станешь ли космонавтом.

Быковский вот из-за отказа на ракете-носителе просидел в корабле перед своим первым полетом больше пяти часов, и кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы не удалось устранить отказ и полет в этот день не состоялся...

Так было на Заре Космической Эры, так и сейчас. В космонавты трудно “пробиться”, очень трудно наработать необходимые профессиональные навыки и развить необходимые личностные качества и еще трудней, освоив профессию, реализовать ее - жесткий отбор идет все время, на всех ступенях постижения профессии.

Конечно, отбор есть и в других профессиях, но в них существует много градаций профессионального успеха (не обязательно быть летчиком-испытателем, можно водить пассажирские лайнеры или летать в сельскохозяйственной авиации - ты все равно летчик!). А в космической профессии ступенек всего две: слетал или не слетал, и между ними - дистанция огромного размера]

Это слово - “слетал” - имеет широкое хождение не только в Центре, оно попало и в прессу. Я очень не люблю это слово: оно кажется легковесным, но содержание имеет глубокое.

“Слетал” - это граница между тем, что было, и тем, что будет. “Слетал” - значит, цель достигнута, ты поднимаешься на новый, качественно отличный уровень жизни, работы, общения. “Слетал” - это трамплин, с которого можно прыгнуть очень высоко. “Слетал” - это звездный час, это вершина жизни.

А если говорят “Он так и не слетал”, ты понимаешь, что, значит, он - неудачник: обретя новую профессию, так и не сумел ее реализовать. И чаще всего - по не зависящим от него обстоятельствам...

Я не знаю, как там у американцев, а у нас в Центре много “нелетавших” космонавтов (“нелетавший” - тоже термин, и он полон своего драматизма).

Многие из них долгие годы поддерживали тренированность и совершенствовались в составе групп, как и мы в свое время. И никто не ушел из отряда - к прежней, оставленной профессии через много лет вернуться не так-то просто, как не просто найти новую профессиональную нишу. И не так просто сломать налаженный быт. И - безусловно, это так! - до самого последнего момента брезжит надежда: а вдруг!

Сердце, как известно, рассудка не слушает...

“Я не извозчик, я водитель кобылы!”

Любая новая профессия, сколько их ни возникло с начала времен, в конце концов становится доступной если не всем, то многим. Профессия космонавта не относится к числу массовых, она уникальна и останется таковой очень долго.

Она уникальна не только в том смысле, что за сорок лет истории космонавтики на всем земном шаре только считанное число людей овладело ею, но и по целому ряду присущих ей особенностей и черт. И обстоятельств, сопутствовавших ее развитию. Она уникальна потому, что каждый полет является уникальным экспериментом. Уникальна по комплексу требований, которые предъявляются к представителям этой профессии. Это единственная, пожалуй, профессия, в которой наработка необходимых навыков происходит в условиях, существенно отличающихся от тех, в которых затем придется работать.

По своей сущности это операторская профессия: космонавт должен работать с большим количеством бортовых систем и научного оборудования - принимать решения на управление, выбирать режимы работы аппаратуры, участвовать в процедуре выхода из возможных нештатных ситуаций, считывать и осмысливать показания приборов, нажимать кнопки, включать и выключать тумблеры и так далее и тому подобное. Человека, который выполняет такую работу, называют оператором.

Этот термин - “оператор” - в современном понимании стал употребляться во второй половине XX века с появлением сложных управляемых систем, таких, как космический аппарат, атомная электростанция, другие системы. Так же, как в начале девятнадцатого века (или, может, в конце восемнадцатого) с появлением паровозов и автомобилей возникли слова “машинист”, “водитель”. В те времена отнести эти слова к себе было престижно и приятно: “Я не извозчик, я водитель кобылы!” - говорит Леонид Утесов, предваряя известную “Песенку извозчика”.

Работа космонавта на борту сложна и многообразна, требует большого объема знаний и умения ими пользоваться - многие науки, прикладные и фундаментальные, заинтересованы в проведении исследований на орбите, многим отраслям хозяйства необходима информация из космоса. И большая часть работ в космосе имеет такой характер, что космонавты должны понимать существо происходящих процессов, чтобы квалифицированно ими управлять. Поэтому они должны знать многое о многом. Число экзаменов по различным наукам, которые космонавтам приходится сдавать при подготовке к полету, переваливает за сотню, и, сдавая очередной экзамен, они ворчат: “Безобразие - отбирали по здоровью, а спрашивают по уму!”

Третье измерение

Космическая профессия стоит особняком в ряду всех прочих профессий и потому, что космонавтам (так же, как и летчикам) приходится работать в трехмерном пространстве, и не просто работать, как, например, монтажникам-высотникам, а взаимодействовать и общаться с Пространством.

Ведь только представить себе - что почувствует человек на Луне, в этом перевернутом мире, где Луна большая, а Земля маленькая и светит с ночного неба!

Эта трансформация привычной, сформировавшейся за многие тысячелетия картины мира так же, как “игры” с тяготением (перегрузки и невесомость) и многое другое, что есть в космосе, воздействуя на психику, изменяет человека и дает ему сокровенное знание - о себе, о космосе, о жизни. Но понимание этого только-только еще начинает брезжить...

Очень хорошо сказал об этом любимый мой друг и советчик Сент-Экс: “Мы склонялись над далекой Землей, как над музейной витриной. И там мы узнавали о самих себе больше, чем узнали бы за десять лет размышлений”. Мне очень понятны эти его слова - когда в ночном полете я смотрела на землю из кабины Як-18, очень странное у меня возникало чувство, которое я никак не могла ни понять, ни назвать. Земля действительно “как музейная витрина”... И чернота во всем мире, мерцание приборов, блики на фонаре... Немного таинственно, немного жутко и еще что-то... И какими-то нитями я со всем этим связана. Много раз я возвращалась мыслью к этому своему ощущению, но оно так и осталось неназванным. Несказанным.

И это знание, хоть его и невозможно выразить словами, передается на уровне подсознания (так я думаю) “земным” людям, существам все-таки “плоскостным” - несмотря на двенадцатые и пятнадцатые этажи наших домов и на путешествия на высоте десять тысяч метров, мы все (все-таки!) живем в двух измерениях, а третья координата пространства для подавляющего большинства людей является понятием преимущественно теоретическим. Потому, наверно, “на заре авиации” в массовом сознании и сформировалось восторженное, эйфорическое отношение к летчикам. Так же как “на заре космонавтики” к космонавтам.

В “те времена” профессия космонавта была, конечно, самой престижной: работа и жизнь космонавтов были на виду. Они оставались объектом внимания широких масс и после полета - и каждому было лестно быть знакомым, увидеться, общаться с космонавтом.

Я иногда задумывалась - почему так? Ведь есть же такая не менее сложная и опасная профессия - подводник. Я имела в виду не только тех, кто плавает на подводных лодках, но в первую очередь исследователей, опускающихся в батискафах на умопомрачительную глубину. Это ведь тоже очень важно - в океане есть и пища, и полезные ископаемые (если они так называются), и, наверное, многое другое. Почему пресса о них не кричит? И почему профессия космонавта столь престижна и почитаема, а об исследователях океанских глубин мы почти ничего не знаем? Только лишь потому, что Хрущев оказался “гениальным пропагандистом космоса”?

Как-то однажды я неосторожно сказала, что летчики рискуют больше, чем космонавты, потому что летают каждый день. Моим друзьям-космонавтам это не понравилось. Да и как понравится? У космонавтов бытовала (я думаю, бытует и сейчас) убежденность, что профессия космонавта - это развитие и более высокая ступень профессии летчика, шаг вперед, как от “водителя кобылы” к водителю автобуса.

Пропаганда на Заре Космической Эры немало потрудилась, чтобы утвердить в общественном сознании мысль о первостепенной значимости профессии космонавта. Теперь, когда пропагандистская шелуха отпала, эта профессия предстает перед обществом в своем истинном значении. Она по-прежнему остается одной из самых престижных по многим своим чертам и свойствам, но, мне кажется, самая важная черта этой профессии, а именно ее роль в формировании “пространственной” компоненты мироощущения, ни массовым сознанием, ни руководителями космических программ, ни самими космонавтами до конца еще не осознана.

Почему человек любит свою профессию?

Любовь к профессии кажется мне чем-то загадочным и необъяснимым. “Любая настоящая профессия превращается в инстинкт”, - сказал Маяковский. А что мы знаем об инстинктах? Наверное, только то, что они есть. И ими часто пытаются объяснить необъяснимое, недоступное рассудку. Так же и с профессией.

И вот парадокс - чем сложней и опасней профессия, тем сильней человек ее любит. И вообще профессия - она своя, как кожа, а кожу меняют только змеи. Часто ли представители опасных профессий - моряки, летчики, космонавты, подводники - меняют ее? Сколько бы сами ее ни ругали!

По утверждению специалистов, космическая профессия (так же, как и летная) представляет фундаментальную вредность для человека, и в этом плане мы сейчас не все еще знаем.

И летчик, и космонавт работают за счет истощения ресурсов своего организма. Конечно, зрение и слух, кровь и сердце, и все, что у нас есть, дано нам для того, чтобы этим пользоваться и расходовать. Мы и расходуем это в течение жизни. Но космонавты, можно сказать, расходуют свои “ресурсы” сверх меры, и стрелка их биологических часов бежит быстрей. “Бери, что хочешь, и плати за это”, - неувядающая мудрость восточного базара. И непреложный закон жизни...

Во времена оно опасная профессия, наверное, была только одна - военная. Но наша техногенная цивилизация, развиваясь, все плодит и плодит новые. Недавно вот еще одна опасная профессия появилась - журналист. И спасатель.

Остается только удивляться, почему люди выбирают такие профессии - тяжелые, опасные, с повышенной вредностью. Хотя, если подумать, неизвестно еще, кто кого выбирает - мы профессию или профессия нас...

Самое любопытное - человек привыкает к тому, что его работа связана с риском, и перестает думать об этом. Живет себе каждый день как все - трудится, отдыхает, растит детей. Грозный час приходит не ко всем... И мы тоже, готовясь к полету, не брали это в голову. И если бы нам сказали, что вероятность вернуться на Землю, например, пятьдесят процентов, кто-нибудь из нас (я имею в виду девчонок) отказался бы от полета? Боюсь, что нет.

Я бы не отказалась - уповая, что авось пронесет. Не отказалась бы и сейчас - горбатого могила исправит... А что? Летаем же мы самолетами Аэрофлота, хотя и знаем, что они иногда падают. И на автомобилях ездим... Век такой.

Но это вовсе не означает, что я безоговорочно принимаю риск в любой его форме.

Вспоминаю, однажды к нам в городок приехал какой-то спортивный босс, может быть, Сергей Павлов, космонавты с ним очень дружили. Он рассказывал об очередных Олимпийских играх - какие герои наши спортсмены. Один из них едва не умер, завоевывая рекорд для своей Родины; другой с температурой 38 градусов бежал марафонскую дистанцию, и его потом “едва откачали”.

Не знаю, как у других, а у меня эта похвальба вызвала крайнее возмущение: никакие рекорды, даже для нашей Родины, не стоят человеческой жизни!

Парадокс? Я ведь тоже, образно говоря, бегала с температурой на марафонскую дистанцию, только по своим дорожкам. По-видимому, у каждого человека (или сообщества людей, как спортсмены, космонавты, журналисты) существует своя сфера жизни и деятельности, в которой он считает такие отношения с действительностью естественными, но удивляется, встречая у других. Мне вот странно, что можно рисковать ради рекорда или репортажа. Но в этом, в рекорде и репортаже, и состоит жизнь спортсмена и журналиста.

Интересно, возможна ли такая жизнь, в которой совсем не будет риска? Не знаю. Наверно, это была бы скучная жизнь... И все-таки я не приемлю риск ради риска, например, рискованную езду на автомобиле - это какие-то безобразные игры с жизнью, и не только со своей.

А память коварно шепчет в ухо: “А как ты относишься к лихачеству в воздухе?” Ох, мир наш противоречив, и все мы, грешные, сотканы из противоречий... Восхищалась я, восхищалась и завидовала, потому что мне это было не свойственно, а может, и недоступно: я летала аккуратно. У меня всегда подспудно присутствовала мысль - сколько же будет неприятностей моему инструктору и другим людям, если я разобью самолет!

Штрихи к портрету

В космонавты приходят разные люди - веселые и хмурые, открытые и замкнутые, “физики” и “лирики”, импульсивные и сдержанные, честолюбивые и скромные, азартные и рассудительные. Полный спектр человеческих качеств с разнообразнейшими оттенками представлен сообществом космонавтов. Но все они должны удовлетворять требованиям, которые предъявляет профессия.

А требования весьма и весьма жестки.

Это готовность к риску и чувство высочайшей ответственности - космонавту доверено завершить сложнейшую и многотрудную работу тысяч и тысяч людей; способность к сложной работе в тяжелых условиях и высокая надежность операторской деятельности; высокоразвитый интеллект и физическая выносливость. И не только этих, но еще и многих других, порой неожиданных качеств требует от своих представителей эта профессия.

Вспоминается давным-давно читанная фантастическая повесть, в которой рассказывается об испытаниях при отборе кандидатов для полетов в дальний космос. Тесты строились на сказочных сюжетах: полет на ковре-самолете, сражение с семиглавым драконом, погоня за Кощеем Бессмертным и многое другое. Испытуемый был в соответствии с сюжетом то царевичем, то богатырем, то еще каким-нибудь сказочным героем.

Начиналось все с Синей Бороды: уезжая куда-то в тридевятое царство, он вручал царевичу (в той книге это был царевич) ключи от дворцовых покоев с запрещением открывать только одну дверь - маленькую стальную дверь в подземелье. Что было дальше - известно: царевич, не преодолев искушения, открыл запретную дверь, “замести следы” не удалось, и возвращение Синей Бороды сулит жестокую кару. Сумевшие избежать этой кары и не “погибнуть”, признавались годными и попадали в следующую сказку. А некоторые и не помышляли нарушить запрет: “Царевич так и не вошел в комнату Синей Бороды...”

Эта фраза кажется мне афористичной: он так и не вошел, не рискнул, не захотел узнать - а что там? И, значит, нечего ему делать на дальних планетах - не по Сеньке шапка...

И этими качествами тоже должен обладать космонавт - любопытством и умением нарушить запрет.

На первый взгляд это кажется странным: на протяжении всей подготовки в сознание космонавта настойчиво внедряется мысль о категорической непререкаемости Инструкции. У летчиков эта мысль присутствует изначально - они знают: инструкции и наставления по производству полетов написаны кровью...

Но инструкции хороши тогда, когда все идет штатно.

Конечно, при разработке космического аппарата проводится детальный анализ безопасности полета, выявляются и исследуются возможные аварийные ситуации. Методики выхода из них разрабатываются заранее, и космонавты проходят соответствующую подготовку.

Но предусмотреть все, разумеется, невозможно.

“Даже если мы отработаем три тысячи нештатных ситуаций, в полете все равно будет три тысячи первая”, - сказал как-то Алексей Леонов. То есть - непредвиденная. И неотработанная. И космонавт должен сам распознать ее, спрогнозировать развитие и найти выход.

Так что способность действовать в нештатных ситуациях - это особое качество. Для этого нужно обладать внутренней свободой (в том числе и по отношению к Инструкции), интуицией, способностью к нетривиальным решениям и нестандартным действиям.

В экстремальной ситуации от этих качеств зависит сама жизнь космонавта. Сергей Павлович Королев прекрасно понимал это и свое видение профессионального портрета космонавта выразил короткой и емкой фразой: в космонавты надо набирать не дисциплинированных, а умных.

(Замечу в скобках: умных, но недисциплинированных потом из отряда выгоняли.)

Такой вот получился у меня Экстра-Супер-Мен. Кто поверит? Тем не менее это так - не зря же я в самом начале рассказала о полетах “Восхода-2” и “Аполлона-13”. Но эти примеры - лишь малая толика того, что можно рассказать о существовании и о работе космонавтов на орбите. Говорю о существовании, а не о жизни: “Выжить можно, а жить нельзя”, - сказал один из обитателей станции “Салют”.

Конечно, не в каждом полете космонавты чудом (и ценой безупречного самообладания и героических усилий) спасают себя от гибели, но каждый полет требует колоссального напряжения сил и мобилизации всех резервов интеллекта и организма.

Сергей Павлович неоднократно повторял нам слова летчика-испытателя Седова: “Если вы готовитесь к подвигу, значит, к полету вы не готовы”.

Такой категории - “подвиг” - не было в нашем обиходе ни в разговорах, ни, думаю, в мыслях. О подвиге начинала кричать пресса. Потом и в Центре стали говорить “подвиг”: подвиг Гагарина, подвиг Терешковой. Но мне кажется, это скорее был штамп, ставший привычным.

Гагарин, когда после полета на него обрушилась лавина наград и поздравлений, не принял их на свой счет и сказал: “Если подвиг, то подвиг не столько мой, сколько всего советского народа, всех инженеров, техников, представителей науки”.

Сейчас, глядя назад и осмысливая прошедшие десятилетия, думаю - то, что космонавты совершили, особенно первые, и есть подвиг в самом высоком и чистом смысле этого слова. Эти слова принадлежат американцу К.Гэтланду, автору книги “Космическая техника”, но ничего лучше я не смогла придумать.

И сегодня, через столько лет, я утверждаю - это был подвиг.

вперёд