журнал "Огонёк" №5
Февраль 2001

ЕСЛИ ТЫ УВЕРЕН, ЧТО ПОГИБНЕШЬ...

В длинной веренице чрезвычайных космических происшествий, неизменно, как все земные события подчиняются закону Ньютона, подчиняющихся короткому правилу космонавта Владимира Ляхова («все будет не так» — не так, как планирует руководство и предполагает готовящийся к полету в неизведанное человек), есть одно, напрочь из нее выпавшее. К сожалению, закончившееся трагедией. Гибель космонавта Владимира Комарова. К великому несчастью, у него все случилось именно так, как он предчувствовал.

Почему-то этот печальный день — солнечный весенний день 24 апреля 1967 года — из всех многочисленных потрясений того времени врезался в мою память особенно четко. Я учился в шестом классе и прекрасно помню, как о случившемся нам объявила — прямо на уроке — учительница русского языка и литературы, пожалуй, самая моя любимая учительница в той школе. Занятия прекратили, в школе организовали митинг, и на нем (а потом и в разговорах родителей и других взрослых) я всеми струнами своей души ощущал неподдельную всеобщую скорбь и настоящее, большое горе. Быть может, потому, что это была первая человеческая трагедия в шестилетней эйфории советских космических побед. А может, просто оттого, что имя этого человека воспринималось и произносилось людьми с какой-то особой теплотой и любовью...

За соответствующими случившемуся высокопарными словами о подвиге в космосе, геройской кончине при исполнении своего служебного долга и последующими посмертными высшими наградами как-то не детализировалась причина гибели Комарова. А уж тем более никто и не задумывался о том, как повел себя в той чрезвычайной ситуации в полете этот человек, как и какую он встретил смерть. Неважно, что смерть его фактически произошла на земле, когда на высоте 10 километров отказала парашютная система спускаемой капсулы, и она, подобная стремительному горящему метеору, так и пролетев до поверхности планеты, почти не затормаживаясь, ударилась о землю со скоростью около 150 километров в час, отчего разрушилась, возник пожар, в котором практически дотла и сгорел Володя... Неважно, что случилось это уже на земле, по столь нередкой и в докосмическую эру причине, как нераскрытие парашюта, — эта трагедия произошла именно в космическом полете и из-за рокового отказа новой космической техники (он ее и испытывал в нем), когда от человека уже ничего не зависело.

Переживания, чувства, мотивы и действия того или иного индивида — будь то событие его внутреннего мира или трагическая смерть при исполнении профессионального долга — не являлись предметом особого внимания в Советском государстве, если они, конечно, не были связаны с прославлением существующего строя и обслуживанием тоталитарной идеологии. В лучшем случае ими интересовались психологи или друзья и близкие. Потому об этой стороне гибели Комарова советскому народу тогда ничего не рассказывали. Кое-какие новые сведения стали просачиваться к людям много позже. Когда не стало уже ни тоталитарного строя, ни могучего Советского государства, а главные свидетели или носители тех тайн либо ушли из этого мира совсем, либо — на пенсию.

Например, известный военный журналист из газеты «Красная звезда» Михаил Ребров, специализирующийся на космической тематике, имеющий доступ ко многим закрытым источникам и, несомненно, знающий из этой области очень многое, попытался приоткрыть завесу секретности и замалчивания о Комарове и других космических происшествиях лишь в 1993 году в небольшой книжке «Космические катастрофы». Однако и он, похоже, не сумел сказать всей правды — либо в силу своих корней из того же тоталитарного коммунистического строя, либо из-за неполного знания тех событий, либо в силу каких-то еще причин.

Так, цитируя некоторые вышедшие в последнее время западные книги на эту тему («Предсмертные крики Комарова зафиксировали американские наблюдательные станции. Он знал об обреченности еще на орбите, и американцы записали его душераздирающие разговоры с женой, Косыгиным, а также с друзьями из группы космонавтов. Когда начался смертельный спуск корабля на Землю, он только отметил нарастание температуры, и после этого были слышны только его стоны и, похоже, плач...»), он называет написанное в них одурачиванием людей, деланием на сенсационных сведениях денег или имени. Правда, довольно точно передает политическую и техническую обстановку, сложившуюся в стране перед полетом Комарова, и связанные с ним космические эксперименты, но при этом напрочь забывает о самом важном, имеющем отношение к чувствам, мыслям и действиям главного действующего лица той трагедии.

Новые, куда более интересные истинно сенсационные сведения о гибели Комарова просочились на всеобщее обозрение благодаря откровениям перед журналистами бывшего офицера КГБ Вениамина Русяева, выполнявшего первые несколько лет после полета Гагарина функции его телохранителя, опекуна, советчика и бывшего просто его другом. Любопытно, что неизвестные сведения о Комарове стали известны в связи с разбором другого, куда более запутанного, дела — о трагической смерти первого космонавта Юрия Гагарина. Истории, которая до сей поры полна тайн, недосказанностей и домыслов.

Признаюсь, когда я только начал исследовать эту тему и в длинной цепочке поведения человека в экстремальных ситуациях искал место гибели Комарова, мне наиболее важными казались последние минуты жизни этого космонавта. Те самые две-три запредельные для обычного человека минуты, которые пережил в тесном пространстве спускаемого аппарата до удара о землю Владимир Комаров, когда, завершая свой второй космический полет, он ясно понял, что у него не сработал парашют, он со страшной скоростью «свистит» к земле, никто и ничто ему уже не может помочь, и — вот она, смерть!

Я слышал о какой-то таинственной записи его реплик в эти минуты — надорванных криков, чуть ли не матом в адрес всех и вся, якобы случайно пойманных в эфире то ли английским радиолюбителем, то ли какой-то радиостанцией. Слышал о будто бы имеющемся в наших космических архивах, куда более выдержанном его репортаже о происходящем с ним в эти роковые минуты... Однако первого мне нигде найти не удалось, а второго мне никто не показал.

Но вот преданные огласке бывшим телохранителем Гагарина сведения о гибели Комарова показали, что задолго до этих действительно страшных минут — когда он оказался в физической ситуации, в которой человек и впрямь может потерять рассудок и наговорить-накричать чего угодно, находясь уже в нечеловеческом состоянии, — судьба поставила его в куда более страшную и неразрешимую моральную ситуацию. Экстремальную моральную ситуацию, в которой в отличие от последующей страшной физической ситуации, где у него уже не было выбора, он оказался перед сложнейшей проблемой нравственного выбора. Выбора между жизнью и смертью. Причем не только своей, но и другого человека... — Юрия Гагарина. И он осознанно сделал этот выбор.

Как известно, полет Комарова открывал новую серию трехместных кораблей «Союз» — на них, кстати, летают и по сей день, но тогда это была принципиально новая, неизведанная космическая техника. Он намечался на конец апреля — как всегда, спешили к очередному большому празднику, на этот раз Первомаю, а дублером был Гагарин. И вот Русяев рассказывает, что за месяц-полтора до рокового старта Комаров пригласил его с женой к себе в гости познакомиться с семьей. Уже вечером, когда гости стали уходить, Владимир вышел их провожать. И на лестничной клетке, подождав, когда они останутся одни, вдруг сказал Русяеву:

- Ты знаешь, а я ведь из этого полета не вернусь...

Тот просто опешил и попытался ему возразить: мол, над новым кораблем работали сотни высококлассных профессионалов, каждый узел и агрегат проверяются десятки раз.

- Поверь мне, я знаю, о чем говорю, — настаивал Комаров.

И вдруг он... расплакался. Русяев был просто поражен: бесстрашный, волевой человек, побывавший во всевозможных передрягах летчик-испытатель — и такая реакция! Понимая, что его собеседник имеет в виду какие-то серьезные недоработки в новой машине, Русяев единственное, что нашелся на это сказать:

- Если ты так уверен, что погибнешь, то откажись от полета.

- Нет. Ты же знаешь, — без тени иронии или обреченности, но жестко и серьезно возразил его собеседник, — откажусь я, полетит первый. А его надо беречь...

Первый — это Юрий Гагарин, дублер Комарова. Вот она, тяжелейшая, запредельная моральная ситуация, в которую был поставлен этот человек социальными, политическими обстоятельствами и просто своей гражданской позицией, по которой жизнь первого в истории космонавта, принадлежащая всему человечеству, он изначально ставил выше своей собственной. А еще, наверное, судьбой...

Понятно, освоение космоса — такое рискованное дело, что любой полет может закончиться трагически. История с выходом в открытый космос Леонова лишний раз подтверждает это. Наверное, и Сергей Павлович Королев умер явно раньше времени в большой мере от того, что перед каждым запуском «туда» своих «ореликов» сильно переживал за них, частенько кляня себя за то, что что-то еще можно и нужно было сделать лучше, отработать четче, подстраховать надежней... Космос — это не земля. Это постоянный риск.

Да... и к этому полету Комарова Сергея Павловича уже не было в живых — некому было столь же ревностно биться за своих ребят, используя свое положение и влияние. Но и Владимир Комаров не шел обреченно на это заклание — он посвятил во все Гагарина. В итоге первый космонавт организовал большую группу из разных специалистов, которые обладали достаточной квалификацией, чтобы сделать решительный вывод: «Союз-1» к полету не готов, и значит, запуск его следует во что бы то ни стало отложить... Он был доведен до сведения первых лиц космической отрасли, и даже предприняли попытку передать его лично Брежневу. Неизвестно, читал ли его последний, но с прискорбием следует признать, что опять возобладало желание отрапортовать о новом космическом успехе к очередному празднику... Победила надежда не на здравый смысл и многократный расчет, а на русское «авось» — авось пронесет... Не пронесло!

Серьезные проблемы начались у конструкторов с новым «Союзом-1» еще на земле. Конечно, сведения об этом тщательно скрывались, но до журналистов дошло, что за несколько дней до старта во время одной из проверок корабля произошел серьезный отказ клапана наддува азотных баков, потом проявился еще какой-то дефект... Не надо, ох, не надо было лететь этому кораблю!

Состояние Комарова во все эти дни, когда решалось — полетит корабль вообще или нет, — думаю, поймет каждый. И когда все же было принято роковое решение лететь, он, как человек военный, подчинился приказу, с достоинством и без паники приняв свою судьбу. Как утверждают видевшие его перед стартом журналисты, внешне был довольно спокоен, а голос его тверд.

- Самочувствие отличное, — доложил он сразу после посадки в корабль, — Закрепился в кресле, у меня все в порядке. Дайте сверку времени.

Да, у него все было в порядке. С совестью, чувством долга — профессионального и человеческого. И с выдержкой — тоже все в порядке. А вот что творилось тогда у него в душе — этого уже не узнает никто...

Неразрешимые сложности у Комарова с новой техникой возникли уже на орбите, когда не раскрылась одна из солнечных батарей — с ее включением был связан последующий эксперимент по пристыковке к «Союзу-1» другого корабля «Союз-2» и переходом двух из трех его космонавтов к Комарову. Но отсутствие этой батареи перечеркивало возможность стыковки и совместного полета двух кораблей. Владимир понимал все происходящее, сильно расстраивался и пытался собственными силами открыть злополучную батарею, стуча ногами в то место корабля, где с внешней стороны располагалась пружина той солнечной батареи, но это не помогло. Кто знает, возможно, от этих ударов и повредился механизм парашюта. Ах, если бы ему не стучать тогда... Впрочем, от судьбы не уйдешь, ее не обманешь.

Было принято решение: эксперимент по стыковке отложить, а Комарова возвращать на Землю. Через 27 часов после старта он затормозился где-то над Африкой и помчался вниз — навстречу своей смерти. Когда вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения, с одной из них доложили: «Объект прошел зону. Время видимости две секунды». Некоторых из присутствующих в ЦУПе специалистов озадачила эта информация: «Почему две секунды? Локаторы должны вести его дольше — ведь спуск на парашюте длится куда больше!»

Сигнал бедствия из района приземления стал ответом на эти вопросы...

Я не знаю, как себя вел, что говорил или кричал в эфир или только себе космонавт в последние минуты жизни, когда узнал, что парашют спускаемого аппарата не раскрылся и он несется навстречу земле со скоростью курьерского поезда. Думаю, невозможно вообразить себе весь ужас, охватывающий человека, когда вместо спасительного рывка парашюта он продолжает ощущать стремительное падение сквозь атмосферу со все большим разогревом стенок — до пламени на обшивке от трения о плотную атмосферу — и отчетливым осознанием близкого конца... Но я знаю, что Владимир Комаров с честью выдержал куда более трудный экзамен. Он сделал истинно великий шаг в тяжелейшей моральной ситуации, когда перед ним отчетливо встал вопрос о его вероятной смерти ради спасения жизни своего коллеги по отряду космонавтов и одновременно человека, ставшего достоянием всего мира. Он мог, мог отказаться от вероятной смерти, мог выбрать. И он сделал свой выбор. И вечная ему память в сердцах людей за профессиональный подвиг и этот великий человеческий поступок.

Однако — о, эти непредсказуемые совпадения, в которых тем не менее явно существует какой-то если не событийный, то астральный смысл, — хотя бы отчасти мы можем проследить, как себя вел и что чувствовал Комаров в подобной критической обстановке в космосе. Поскольку волею судьбы еще один космонавт оказался в очень похожей ситуации при спуске на Землю, пройдя, быть может, половину того пути к смерти, который прошел Комаров и чудом спасшийся в самый последний момент. А люди эти замешены из одного теста.

В январе 1969 года космонавт Борис Волынов поднялся в космос на корабле «Союз-5» вместе с космонавтами Елисеевым и Хруновым. Они благополучно состыковались со взлетевшим за сутки до них «Союзом-4» с космонавтом Шаталовым, двое перешли в этот корабль, а Волынов приготовился в одиночестве к спуску на Землю. Нормально отстыковался от другого корабля. После чего прошло торможение, а следом должно было произойти разделение спускаемого аппарата одновременно с бытовым и приборно-агрегатным отсеками.

К сожалению, оно прошло не совсем удачно: когда взрывом отделился бытовой отсек, взрывная волна легла на крышку люка, металлическая балка, на которой крепится его штурвал, слегка прогнулась. Из-за этого крышка люка отошла внутрь и со щелчком легла назад. Произошел так называемый прохлоп крышки люка. Великое счастье, что в ненадолго образовавшийся зазор не попали плавающие в немалом количестве в невесомости в аппарате всякие шайбочки, контровочные проволочки — тогда вообще вся атмосфера могла уйти за несколько секунд. Но и за эти доли секунды за счет короткой разгерметизации корабля из него вышла часть воздуха, и давление внутри разом упало на 100 миллиметров ртутного столба. Будто в долю секунды космонавта забросило с поверхности моря на высоту шести километров. Ощущения не самые приятные, особенно если учесть, что он находился без защитного скафандра.

Но, как выяснилось, это были только цветочки. Чуть только Волынов опомнился от случившегося и отошел от бароудара, он глянул в иллюминатор. И — обомлел! Совсем рядом, за рожками антенн, торчали крылья солнечных батарей. Но их же на спускаемом аппарате быть не должно! Они есть только на приборно-агрегатном отсеке, который в полете корабля на орбите питает его электроэнергией. А это означает, что он по какой-то причине не отстрелился от спускаемого аппарата вместе с бытовым. И корабль его не аэродинамически спускается к Земле жаростойким днищем, которое благодаря своей специально рассчитанной форме помогает затормаживать при падении, а какой-то другой, незащищенной частью — ведь из-за присутствия в его конструкции незапланированного для этой части полета тяжелого приборно-агрегатного отсека он имеет другой центр тяжести и форму.

Космонавта пронзил холодный пот, поскольку все это означало только одно: до столкновения с землей остается 30 минут. Это если до той недалекой поры он не сгорит в раскаленном от трения о плотный воздух аппарате. Земля, как и бывает в подобных ситуациях, заткнулась сразу же после его короткого доклада о стрясшемся ЧП и перестала выдавать какие бы то ни было команды... Ему оставалось надеяться только на судьбу.

И, как Комаров еще на земле, он тоже оказался перед выбором, но в космосе, в страшной ситуации, в которой от него уже ничего не зависело. Он мог орать, вопить, сходить с ума, биться головой о стенки аппарата. Но он выбрал другое. Дабы хоть что-нибудь осталось после того, как не останется его. Волынов включил магнитофон и спокойно, без дрожи в голосе, начал диктовать происходящее на пленку:

- При разделении отсеков от взрывной волны произошел сдвиг крышки люка с последующим возвращением ее на место. За это время давление в аппарате упало на 100 миллиметров... Не отделился приборно-агрегатный отсек — вижу в иллюминаторе крылья его батарей. Корабль идет к земле выходным люком. Возрастают перегрузки в нестандартных направлениях...

Тут начался разогрев аппарата, и вскоре он уже диктовал, хрипя от жары и собственного бессилия:

- Вижу, как языки пламени лижут стекла иллюминатора — горит боковая обшивка. В аппарате все труднее дышать...

Находящиеся в этот момент в ЦУПе некоторые его коллеги по отряду космонавтов, все слышавшие и понимавшие, плакали от кошмара этой ситуации и поведения товарища в ней — горит, вот-вот погибнет, но продолжает вести репортаж!

И тут произошло самое страшное, что могло случиться для находящегося в этих обстоятельствах человека: раздался такой взрыв, что ему показалось, будто спускаемый аппарат полностью разорвало и прячущееся в нем от смерти двуногое существо заглатывает космическая бездна. «Это конец, — мелькнула мысль, естественно, не записавшись на пленку. — И так рано...»

Но предполагаемый «конец» оказался, как нередко бывает, спасением — это от перегрева взорвались топливные баки приборно-агрегатного отсека, а от них, видимо, сработали и термодатчики, призванные в случае отказа этой штатной операции дать команду на подрыв соединений отсеков при сильном подъеме температуры. Космонавт в этот момент уже не думал о подобном спасении, и оба эти взрыва произошли практически одновременно, удвоив его ощущения конца. Итак, разделение отсеков произошло принудительно, и одновременно со взрывом отсоединился наконец сам злосчастный отсек. На высоте примерно 80 километров от Земли он отлетел от аппарата — вернее, аппарат от него, поскольку весит намного меньше, — как пинг-понговый мячик от ракетки. Спускаемую капсулу бешено закрутило, но все-таки развернуло днищем навстречу страшному потоку воздуха. Волынов даже не заметил, когда выбросился парашют. Парашют хоть и был спасением, но все же не мог полностью погасить набранную огромную скорость спускаемого аппарата.

Удар о землю получился такой силы, что стационарно закрепленный около кресла магнитофон, в который он и надиктовывал свои последние слова, мгновенно оторвало и мимо коленей швырнуло в днище подобно снаряду из пушки. Космонавту показалось, что раскололся его череп, но то была иллюзия — от сильного удара произошел перелом корней части верхних зубов, и они откололись.

Сел он в нерасчетной точке, где корабль никто не ждал. Когда сам открыл выходной люк, то увидел жуткую картину: жаропрочная сталь от перегрева превратилась в пенообразную шапку. Посидел немного — вроде все нормально. Ну за исключением отлетевших зубов и сильных ушибов на теле.

А потом были десять дней торжеств по случаю счастливого — вот уж действительно счастливого! — возвращения. А потом — 20 дней в военном госпитале, где вставляли потерянные зубы. Но он был жив, жив, несмотря ни на что!

После этой посадки врачи сказали, что летать он больше не будет. Психологи заявили: такой психологический барьер никто еще не проходил и вряд ли пройдет. Его назначили на административную должность в отряде космонавтов. Но он потихоньку отошел, начал летать на истребителе: сначала на спарке, а затем и в одиночку. А потом летом 1976 года снова поднялся в космос и вместе с Жолобовым проработал на станции «Салют-5» более полутора месяцев...

Говорят, что когда в апреле 1967 года в Москву в маленьком цинковом гробике привезли то, что осталось от Владимира Комарова после его страшной посадки, то тогдашний главком ВВС К. Вершинин распорядился показать это летавшим и нелетавшим членам отряда космонавтов, чтобы не строили иллюзий и шли в полет осознанно. Среди них был и Борис Волынов. Его, как видим, это не остановило. Не уверен, что остановило и кого-то другого.

Валерий ШАРОВ

На фотографиях: