НА УЛИЦЕ КОСМОНАВТА ПОПОВИЧА

Л. СТАРКОВ
Фото А. ГОСТЕВА

В

от уже второй день хожу из дома в дом вулицей Першотравневой — Первомайской, — бывшей Бессарабской, на которой родился и вырос Космонавт-Четыре¹.

¹ Сейчас этой улице присвоено имя космонавта Поповича.

Тут он для всех Павлик, Павлуша, Павлù.

В самом начале улицы, в доме № 2, райком партии. Я заглянул сюда в удачный для себя час. Секретарь райкома Яков Данилович Мышелов, сам учитель биологии, собрал учителей Павлика Поповича. Пришли Ольга Гавриловна Романенко — украинский язык и литература, Сергей Федорович Гайков, историк, Николай Моисеевич Бондаренко, бывший директор школы... Нет Варвары Михайловны Воскобойник, учительницы начальных классов. Она в отпуске, в Сочи, со дня на день должна вернуться. Но я уже не смогу ее дождаться. Жаль. Говорят, это замечательная учительница. 28 лет пестует узинских малят с первого по четвертый класс, передавая их затем на руки учителям-предметникам.

Но Павлика и его сверстников не передала, то есть передала с большим опозданием. Они кончили четвертый класс за месяц до начала войны, а в пятый пошли через три года, осенью 1944-го, после изгнания оккупантов с Киевщины.

— Хлопцы были уже переростки. Кому четырнадцать-пятнадцать, а кому все шестнадцать. Взрослые! И не так по возрасту, как по жизненному своему опыту, по количеству горя, которого они повидали и хлебнули вдосталь. Это были ребята, отличные от нынешних. Нет, я нынешних не хаю. Слава богу, что сытые, холеные. Но ведь и с ленцой и не очень-то порой ценят то, что имеют. А у тех было так: из света в тьму, в рабство, а из тьмы снова к свету... Скажу тривиальными, но в данном случае очень точными словами: они жаждали знаний. Дорожили каждым уроком, чтобы наверстать потерянное. Школьного здания не было. Занимались в полуразрушенном жилом помещении. Столы, табуретки ребята натаскали из дому. Сначала ни учебников, ни тетрадей. Писали на бумажной мешковине с сахарного завода. Чернила? Какие там чернила! Нашли немецкие аэродромные ракеты, в них светящаяся смесь, разводили ее, вот вам и красные чернила... Каждая вещь приобретала особое значение. Вот пионерский галстук. Не обыкновенный пионерский галстук, а захованный при немцах так, чтобы его не нашли полицаи, потом вытащенный из подполья, отстиранный матерью, поблекший немножко, но все равно червонный, убереженный от врага. Такой галстук был и у Павлика...

Это говорит Сергей Федорович Гайков. В шестом классе он преподавал историю древнего мира. А жизнь самого Гайкова — современная история. История комсомольца с 1918 года (у него сохранился билет того времени), комиссара учительской семинарии, председателя волостной ячейки РКП(б), красноармейца, командира продотряда, чоновца. И, наверно, это было нарушением учебной программы, но в историю пунических войн вторгался вдруг эпизод из боев с Деникиным под Тулой, а в изложение земельной реформы братьев Гракхов — рассказ о борьбе с кулачеством на Украине. На уроке — восстание Спартака, а после уроков — Трипольская трагедия. Хлопцы переживали, конечно, гибель Спартака, как он, раненный, продолжал сражаться, стоя на одном колене. Но село Триполье рядышком, в 50 километрах от Узина, и там сохранились колодцы, в которых топили героев-комсомольцев... Ребята знали про беду своего учителя в эту войну: окружение под Киевом, плен, побег из Дарницкого лагеря, снова плен. Знали, что у него нет сейчас партбилета, но считали коммунистом, верили, что такому человеку должны вернуть партийный билет...

— Дуже гарный був хлопець...

Это про Павлушу Поповича — Ольга Гавриловна Романенко, учительница украиньской мовы и литературы.

— Дуже гарный! Спокийный такий, розсудливый, прынцыповый. А який почерк! Ривный, крупный шрифт. Кожния буковка як надрукована. А колы почерк ясный, то и людына така... Чистота у тетрадке дивоча!

Из школы секретарю райкома принесли классный журнал за 1945/46 учебный год. «6-а» класс. Под номером 18 — Попович Павлù. Ольга Гавриловна сразу нашла его и повела по графе отметок.

— Ой! Двийка...

— Чья же это беспощадная рука вывела будущему космонавту двойку? — спрашивает Мышелов. — Чья? — показывает он на подпись внизу странички.

— Моя, — в некоторой растерянности говорит Ольга Гавриловна. — Моя, Яков Даниловым... Яко ж було завданне? А, «Суфиксы глаголив». Це ж важка тема!

Она быстро пролистывает страницы и восклицает:

— Подывытися, Яков Данилович, подывыти-ся сюды, будь ласка! О тут богато п'ятирок. Бачите? Вот пысьмова справа «Льотчик Молодчий», п'ять. Пысьмовый переказ «Як партизаны спалыли 18 немецьких литакив», п'ять! Другий переклад, «Бойовый шлях героя», теж п'ять. Ни, вин гарный, добрий був ученик у мени. А та двийка — случайная видмитка. Це може злучитися з кожним...

В кабинете секретаря райкома набилось народу. Идут и идут люди, знавшие Павло. Вот сразу пятеро. Яков Данилович знакомит меня с ними: приятели, дружки Павла из одного класса. Александр Ищенко, хирург районной больницы; Григорий Мищенко, юрист, приехал в отпуск из Харькова; Владимир Кривша, слушатель военной академии, тоже в отпуске; третий отпускник — Виктор Ткаченко, инженер, и Степан Шевченко, инструктор райкома партии. Увидели на столе старый классный журнал, начали листать. Первый — Мищенко, увидел единицу против своей фамилии, всплеснул руками.

— Вот беда на мою голову. Полное разоблачение. Де це, — показал на журнал, — раскопали?

Они все были очень дружные в классе. Но самые неразлучные — тройка: Павлик Попович, Грицько Мищенко, Володя Кривша. Один учебник на троих, одна сумка с тетрадями, которую они таскали по очереди. На троих одна мечта: в артисты. Они были премьерами в школьном драмкружке, на главных ролях. А премьерша — Оля Березовская, нынешняя учительница английского языка... Ставили как-то пьесу из партизанской жизни. Всего три роли, и все главные: партизан, партизанка и гестаповец, которого первые двое ловят и вешают. Партизан — Володя, гестаповец — Грицько. Павлик на этот раз без роли. Но вдруг заболела Оля — партизанка. Кто заменит? Вызвался Павло, заговорил на репетиции девичьим голосом, вполне заменит. Только как быть с косой, где раздобыть косу для партизанки-красавицы? И тут на великую жертву во имя искусства пошла тетя Фрося, мать Грицька. Она отрезала свою великолепную толстую косу и отдала Павлуше. Теперь он был девушкой-партизанкой с переливчатым звонким голосом, с чудесной русой косой. Все шло хорошо по ходу спектакля. Гестаповец выслежен, схвачен, приближается казнь. Зал замер. Руки фашисту — за спину, связали, в рот — кляп, на шею-веревку. «Партизан» и «партизанка» здорово действуют. А бедный Грицько-«гестаповец» уже задыхается и даже крикнуть не может — во рту тряпка, только хрипит. Зрители довольны: замечательно играет Грицько! А притащили за сцену, чуть живой, глаза на выкате. После этого спектакля Гриша Мищенко передумал что-то идти в артисты, стал юристом. Впрочем, Павлик и Володя тоже не стали актерами.

Павел Попович, студент 1-го курса индустриального техникума. Из семейного альбома.

Почти вся семья в сборе: нет только двух сыновей — Петра и Павла.

Учителя Павла: Ольга Гавриловна Романенко. Сергей Федорович Гайков, Николай Моисеевич Бондаренко.

Бабушкины яблоки.

...Иду из дома в дом улицей Первомайской. В каждом узнаю что-нибудь новое о космонавте. Здесь все его знают. В доме шофера Семяновского хозяин рассказывает, как они вместе поступали в ремесленное, Павло и он, Анатолий. Перешли в седьмой класс, но только с месяц проучились, обстоятельства заставили бросить школу. Год-то был тяжкий, послевоенный: семье Семяновских жилось трудно, а Поповичам еще трудней. На семерых один работник — отец. Павло — старший из трех братьев: Петр моложе его на семь лет, а Микола только народился. И еще две сестры. Старшая, Мария, с полгода как вернулась из Германии. Угнана была с эшелоном «гражданских пленных», «цивилыефангенэ», как говорили фашисты. Попала в город Нейхауз, в Тюрингии, в лагерь при военном заводе. Дважды убегала, дважды была поймана, бита и брошена в бункер. Лагерный номер у нее был 641. И синяя бирка с тремя буквами «ost». Она привезла эту бирку домой. Она только на три года старше Павла, но там, в Тюрингии, постарела на десять. Работает, но больше болеет. Тяжко больна и маленькая сестричка Надя: полиомиелит, парализованы ноги. Врачи говорят, требуется усиленное питание. А кормилец на семерых один. Надо помогать отцу. И Павло оставил школу, седьмой класс. Вместе с Толей Семяновским поехал в Белую Церковь, в ремесленное училище. А там уже закончился набор. Можно лишь в группу второго года обучения. С условием, чтобы сдать к январю за первый. «Не вытянем», — сказал Толя. «Вытянем, что ты!» — сказал Павло.

— Учились на столяров-краснодеревщиков. Вытянули. А Павлик еще и за седьмой класс сдал. Ну, на это меня уже не хватило. Жилка слабже оказалась. Меня из ремесленного на завод в Белой Церкви. А Павла, как отличника, в Магнитогорск, в индустриальный техникум трудовых резервов. Все точно как у Гагарина, помните? Только тот техник-литейщик. А Павлù — строитель. И тоже, как Гагарин, пока учился в техникуме, аэроклуб посещал. По одной дорожке шли. После техникума — в военное авиационное училище. На истребителя. Как Гагарин, как Титов.

По улице Першотравневой — из дома в дом. Вот я уже в конце ее, в доме № 22-а — у Поповичей. Собственно, это два дома: старенькая, но в добром еще состоянии хата-мазанка и небольшой ладный кирпичный домок. Вокруг сад: яблони, груши, вишни, сморода.

В хате живет дочь Мария с мужем, с двумя девочками — Таней и Олей. Третья внучка, Наташа, дочь Павла, тоже недавно была здесь, гостила с матерью у стариков. Жаль, уехала, не дождавшись фруктов, нынче они поздние... Зять Поповичей, муж Марии, Владимир Кондратьевич Ткаченко — инструктор парашютного дела, мастер спорта, мировой рекордсмен. Рекорды — коллективные, на точность группового приземления. Прыгали девять человек: днем — с высоты тысяча метров, ночью — с 2 тысяч. Днем среднее отклонение от заданной точки — 8 метров 16 сантиметров, ночью — 24.97. А у Володи — соответственно 3 метра и 4. Молодец, зятек! С золотыми медалями. Вон ом, коренастенький, у колодца, приехал, брызжется, фыркает, обтирается мохнатым рушником.

В кирпичном домике — старики с дочкой Наденькой, которая так и не поднялась с постели, и с поскребышем своим Миколой, окончившим 9-й класс. Братья его — в армии, офицеры. Павло давненько не был в Узине. Лейтенант Петро, хотя и служит поближе, — тоже редкий гость. Но сегодня старики ждут его к вечеру.

Романа Порфирьевича я зря называю стариком. Крепкий, как говорят украинцы, вгодованый, с пышными, холеными запорожскими усами, с розовым, как у молодицы, лицом. Левая щека заметно темней правой. Это от огня. Сорок лет стоит Порфирьич у котельных топок левой стороной к пламени, с ломиком в руках. Впрочем, сейчас уже без ломика и не у топки — у газовых горелок, но тоже в кочегарке. Кочегар он знаменитый, первостатейный, дипломированный. Я видел его диплом, выданный 40 лет чазад:

«Москва. Всероссийский Совет Народного Хозяйства.

Тройка по обучению кочегаров.

Свидетельство № 53146.

Настоящее выдано тройкой по обучению кочегаров гр. Поповичу Роману Порфирьевичу в том, что, согласно постановлению Совета Труда и Обороны от 13.IХ.20, обучался инструктором и экзаменационной комиссией допущен к исполнению обязанностей кочегара...»

Не только огнем топок опалено лицо у Порфирьича. Было и другое пламя — летом 1941 года. Враг вошел в Узин, вокруг городка на полях полегло много воинов наших. Порфкрьич и еще несколько смельчаков выходили ночью в поля и тайком от немцев хоронили убитых. Документы их прятали у себя дома, после войны все они были переданы властям, и родные павших получили похоронные... В августе над Узином был сбит наш штурмовик. Падая, он врезался в здание больницы, разворотил стену и повис. Немцы оцепили дом, оттесняя сбежавшихся жителей. Но Порфирьич и его товарищи прорвались все-таки к самолету, который мог вот-вот взорваться. Тело летчика вытащили быстро, а стрелка-радиста вытащить не удавалось. Для этого надо было подобраться к самолету изнутри разрушенного здания. Полезли Порфирьич и еще четверо. Тело стрелка было зажато, стали тянуть. И в эту минуту взорвался бак. Порфирьича выбросило через окно, обожгло лицо, руки. Двое из пятерки были убиты. Их похоронили в лесу вместе с летчиком сгоревшего самолета. Летчик был родом из воронежской области. После войны приезжали его отец и брат. Зашли к Порфирьичу, благодарили...

— Что же ты, Алеша Попович, не сказал, что у тебя пра-праправнук космонавт? Рисунок В. Воеводина.

И еще раз его опалило. Это когда горела хата Насти Софийчук, солдатской вдовы. Он первый залез на крышу и, подхватывая ведра, которые подавали снизу, гасил лламя.

Это отец.

Мать, Феодосья Касьяновна, чуть старше мужа. Годы отложились на ее лице явственней. Заботы, горе оставили свою печать из морщин. Горя было немало: Марусю угоняли в чужеземелье, меньшая так и не может встать на ноженьки. Да и сама Касьяновна болеет, что-то не ладится с глазами. Но живая она, общительная.

Старики догадывались, можно даже сказать, знали, что старший сын — Космонавт.

Феодосья Касьяновна:

— Павло напысав Миколе. Каже, колы буде идти фильм, бери тата з мамою и подывытися. Пишлы до клубу, дывымось. Пока якись центрифуги, воны вси у скафандрах, так я никого не пизнаю. А потем воны все пишлы у форми. И я дыблюсь: прямо на меня иде Павлуша. Я на вись зал: «Павлик», — а чоловик мий под бик мене тыче и каже: «Цыть!»

Роман Порфирьевич:

— Оно звистно, жинка!

Феодосья Касьяновна:

— Мисяць спаты не могла. Под ногтями штрикае. Зворошусь, зворошусь, похожу по кимнате, лягаю. До дида гукаю. Спыть!

Потом пришла «Красная звезда». Старики выписывают эту газету: старшие-то сынки — военные. Первой прочитывает газеты Надя, а потом самое интересное — вслух отцу с матерью. Тут она крикнула:

— Тату, мамо! Слухайте!..

На первой странице статья под названием «Бейся, сердце!» — про космонавтов. Корреспондент побывал у них на тренировках и описывает свои впечатления.

«Первым, кого мы тут встретили, — читала Надя, — был космонавт — секретарь парторганизации Романыч, как попросту называют его друзья. Широкой кости, светловолосый...»

— Слышишь, мать, Романыч... — сказал Роман Порфирьевич, оглаживая свои запорожские усы. — Так це ж наш Павло, ясно дило...

А Надя продолжала читать:

— «Романыч занимает место. Закрывает глаза. Опытные руки врачей тотчас же облачают его в датчики. Всеслышащие уши приборов теперь приставлены к сердцу, к виску, к предплечью... Стихли голоса. Выключен свет... И вдруг рождается негромкий стрекот, потом слабый звон, который переходит в тугой натужный гул...»

Мать прижала к подбородку кулак с платком и чуть склонила набок голову, будто и в самом деле слышит эти звуки.

— «Электромотор начал вращать центрифугу... Она все ускоряет свой лет... Свистит рассекаемый балкой воздух. Скорость все нарастает... Кресло почти исчезает из виду. Человека на нем уже различить невозможно. Врезываясь в воздух, он словно растворяется в его звенящем потоке...»

Мать сидит, не шевелясь, только платок в ее кулаке подползает все ближе к глазам.

— «Центрифуге сообщается дополнительное ускорение... Трудно человеку. Сердце, кровь, мозг отяжелели... На грудь будто навалилась чугунная глыба. Дышать тяжело... Металл сатанеет. А человек держится. А сердце бьется!»

— Ох! — вырывается у матери, и платок уже совсем закрыл глаза.

— «Время отсчитывает последние секунды, — торжественно читает Надя. — Облегченно зарокотал мотор. Уже различается замедлившая бег балка... Вспыхивает свет. Подходим к Космонавту. Он пока лежит недвижно. Ему нужен покой. Он устало улыбается, по-свойски подмигивает: мол, все хорошо».

— Слышишь, мать, — говорит Порфирьич. — Усе гарно!

Они были как-то в гостях у сына. Приехали в неурочный час. Звонили-звонили, стучали, никто не открывал. Присели на вещички тут же, на лестнице, дожидаются. Вдруг открылась дверь в квартиру напротив. Вышел человек в белой рубашке, спрашивает:

— Вы не Пашины ли будете родичи?

— Мы батькы его, — сказал Роман Порфирьевич.

— О, так проходите, проходите, пожалуйста. Я вам открою. Марина ключ для вас оставила. Она побежала в садик за Наташей, сейчас придут. А Павел, понимаете, в срочной командировке, должен вот-вот вернуться. Так вы проходите, проходите...

Внимательный такой, обходительный. Провел стариков в комнаты, показал, где что в квартире находится, включил телевизор. И ушел.

— Чуешь, мать, хто це був? Не чуешь. Це був Гагарин...

Микола тоже побывал у брата. Ему повезло: Павло был свободен целую неделю, ездил с Миколой в Москву, познакомил с Гагариным. Космонавт-Один, подарил братишке Космонавта-Четыре свою книгу «Дорога в космос» с надписью: «Поповичу Николаю. В память о первом космическом полете с наилучшими пожеланиями. Гагарин».

...Утром мы уезжали из Узина, из этого зеленого украинского городка. Сидим уже в автобусе на Киев, шофер собирает деньги. И вдруг вижу в окно соседку Поповичей. Бежит с кошелкой к автобусу. Я подумал, что вот расспрошу ее кое о чем в пути. Но она не собиралась ехать.

— Ой, застала я вас, застала. А то Феодосья Касьяновна так волнуется. Приезжал к Наденьке врач из Пашиной части. Касьяновна передала ему мешочек с яблоками для Павлуши, для Наташи, для Марины... Взял. А ночью, собираясь в дорогу, забыл в гостинице. Принесли их оттуда. И Феодосья Касьяновна так заволновалась, так заволновалась. «Неужели, — говорит, — мои яблоки не дойдут к сыну, к внучке...» И мы вспомнили про вас. Вы же, наверно, увидите Павла, когда он приземлится... Пожалуйста, передайте ему эту посылку.

Автобус тронулся, и я увидел на повороте Касьяновну. Она махала нам рукой. Ей хотелось самой увидеть, как ее яблоки едут к сыну...

И вот мы стучимся в дверь, за которой слышен женский голос.

— Наташенька, открой!

Мы в квартире Космонавта-Четыре. Ремонт. Вся мебель, вещи стащены в одну комнату. В другой, где ремонт уже закончен, хозяйка моет пол. Я видел ее раньше. Верней, не ее, а ее самолет. Да и вы, должно быть, видели эту машину в кино. Помните воздушный парад в Тушине? В воздухе женская девятка высшего пилотажа. Голос диктора: «Больше всех, наверно, волнуется из девятки летчица Марина Попович. За ней придирчиво наблюдает с земли муж летчик Павел Попович».

Дома, в фартуке, она не похожа на летчицу. Тут она мать, у которой немножко прихворнула девчурка: кашляет. Дома она жена, которая ждет мужа из дальней командировки, из космоса...

А яблоки хороши! Надо их разделить поровну.

— Это папе. Это тебе, мама. Это мне... Подумала и прибавила к папиным еще одно яблоко.

Теперь мы должны выслушать стихи. Собственного сочинения. Сначала резкая, критическая струя в мамин адрес:

Пошла мама в магазин Покупать мне апельсин. Апельсина не купила: У ней денег не хватило.

Потом, как это бывает и у других поэтов, некоторая лакировка действительности:

А купила эскимо, Очень вкусное оно.

А яблоки лежат на столе.

Папа вернется домой и сразу, на пороге, услышит их запах. Запах бабушкиных яблок.

далее