вернёмся в начало?

„Подари мне лунный камень“

— Нет, не будет такого! Чтоб Луну забурить да назад прилететь? Ты посмотри: с Земли стартуем — ракету точнехонько выставляем. Да все равно мимо Луны мажем. Орбитку-то корректируем. А на Луне, кто выставлять будет? А назад, значит, без коррекции? И в какой лихой голове такие мысли появились?

Так выговаривал мне, советуя перейти на другую тематику, Виктор Петрович Доронин, старейший и уважаемый наш мастер, отдавший летательным аппаратам — сначала авиационным, потом космическим — без малого пятьдесят лет жизни.

Петрович среди летчиков и «технарей» слыл пророком. Когда в ангаре появлялся новый, опытный самолет, Доронин первым обследовал его, ощупывал, простукивал. Другие стояли поодаль, молча наблюдали и только после того как Доронин неторопливо отходил от машины, задумчиво вытирая ветошью руки, бросались к нему: «Ну как, Петрович?» Тот ронял:

— Полетит.

Или не менее категорично:

— Не полетит, шаланда...

И редко ошибался.

...Тогда я отшутился: «Петрович, сейчас же не время фанерных самолетов, а век ЭВМ и точных расчетов»... Но, когда с проектом автоматической доставки грунта с Луны ознакомились наши оппоненты — представители другой головной организации, имевшей немалый опыт в космических делах, и когда многие из них высказали аргументированное мнение, что проект значительно опережает время, а возможности современной техники не позволяют его осуществить и, значит, он обречен на неудачу, я не на шутку расстроился. Но отступать было поздно, да и, по правде говоря, не хотелось.

---

О том, как мы работали над «Луной-16», писать труднее всего. Потому что все долгие месяцы слились в один непрерывный, раскаленный добела день, когда для нас не существовало праздников, выходных, когда за огромными окнами цеха или монтажно-испытательного корпуса незаметно темнело, потом рассветало и вновь темнело...

Выделить что-то нелегко. Но вот смежаю веки, переношу себя в те дни. Из памяти высвечиваются люди, машины, сплетения труб, жгутов, и вот зазвучали голоса...

---

Мы стоим с Николаем Александровичем у новой автоматической станции, которую через несколько дней отправляем на космодром. У нее пока обычный заводской номер. И долгий путь, прежде чем она станет «Луной-16». Николай Александрович — бывший военный летчик, ныне активный пропагандист советской космонавтики. Мы беседуем с ним об аппарате, о его системах и о том, какие новые задачи предстоит решить во время его почти двухнедельного космического рейса.

— Да, сложно все это, очень сложно, — вздыхает Николай Александрович. — Одних только систем не один десяток. Но скажи, что самое важное в этой машине?

Я вначале полушутя — полусерьезно говорю ему, что его столь трудный вопрос задан, пожалуй, не по адресу: если бы он обратился к инженеру-управленцу Рубцову или его начальнику Владимиру Павловичу, то те сходу бы ему ответили, что в этой машине если и есть что-нибудь достойное внимания, так это, конечно, система управления, а остальное... Но я комплексник и ответить так не могу.

— И все же: что самое важное в этом аппарате?

---

Когда я подхожу к аппарату, только что поступившему к нам на испытания из сборочного цеха, и он стоит, сверкающий полированными поверхностями, отливающий белизной, я воспринимаю его не как диковинную металлическую конструкцию, а как живое, мыслящее существо. Я подолгу стою около него, осматриваю со всех сторон, и мне хочется угадать, какой у него будет характер, каким он окажется в отработке.

Что такое отработка нового космического аппарата?

В некоторых кинофильмах нашу работу обычно изображают так: в белых накрахмаленных халатах сидят испытатели за пультами, выполненными по всем правилам технической эстетики, включают разные тумблеры, кнопки, клавиши, а на пультах переливаются транспаранты, вспыхивают разноцветные лампочки, высвечиваются всевозможные табло, мигают электрические цифры, колышутся стрелки индикаторов.

Да, все это есть — и халаты, и кнопки, и разноцветные лампочки. Сидим мы и за пультами, но больше — ломаем голову над составлением программ управления и контроля, ползаем по схемам, осциллографируем переходные процессы, расшифровываем и анализируем телеметрические записи, ищем проклятый «корпус»*, устраняем завязки, развязываем узелки, ликвидируем дефекты, решаем большие и малые задачи, которые ежечасно преподносит нам хитроумная машина. Одним словом, учим ее работать так, как задумано. Это коротко и называется отработкой. Машины в отработке, как люди в жизни, бывают разными: у каждой свой нрав, свой характер. Встречаются, к сожалению, машины упрямые, неподатливые, строптивые. Только отшлифуешь одну систему, глядишь — разладилась другая. Настроил ее — третья забарахлила. Но на машину не махнешь рукой (как, бывает порой, махнут рукой на нерадивое дитя), ее надо воспитать и заставить работать честно. Но, если заставил и научил, такие машины служат хорошо. Такой упрямой и строптивой была «Венера-5», но зато не подвела своих создателей. Бывают машины легкие от рождения. Работа с ними идет споро, ладно. Ведут себя дружелюбно и на испытаниях, и в полете. Такой была «Венера-6».

* «Корпус» — пониженное сопротивление изоляции какой-либо электрической цепи (разговорн., в обиходе испытателей).

Но самые дорогие — это те, что даются долгим и упорным трудом: измучают тебя, ты измучаешь их. Но все испытатели знают, что «мученые» машины летают лучше всех. Такой стала будущая «Луна-16».

Но не только «характером» космический аппарат напоминает человека. Посылая в неизведанные дали свое творение, человек хочет, чтобы космический автомат много знал и много умел. И аппарат действительно многое знает, многое умеет делать, «стремится» быть похожим на своего создателя, а кое в чем превосходить его.

«Глаза» станции — ее система астроориентации. С помощью оптических приборов автомат «видит» Солнце, Землю, Луну, «свою» звезду. С их помощью станция ориентируется в полете, находит путь к планетам. Если бы вдруг отказала система астроориентации (станция бы «ослепла»), нам не удалось бы, к примеру, скорректировать траекторию «Луны» и выбрать заданный район посадки.

Радиоприемники с антенно-фидерным устройством — это «уши» корабля. С их помощью аппарат «слышит», «чувствует» волю человека, получает его помощь и поддержку. (К примеру, манипулятор забора грунта на «Луне-16» работал по радиокомандам с Земли). Если бы почему-либо испортился «слух» аппарата, то команды с Земли не находили бы адресата, а значит, полет закончился бы неудачей.

Ракетные двигатели станции меняют его орбиту, переводят с одной траектории на другую. Без них станция не смогла бы «ходить» в космическом пространстве. Топливо, которым перед полетом заправляют двигатель, — это «пища» станции, пища здоровая и весьма-весьма калорийная, приготовленная особо искусными «поварами»!

Автомату для жизни, как и человеку, нужны определенные условия. Их создает система терморегулирования. Если аппарат перегрелся на солнышке и ему жарко, система терморегулирования включает вентиляторы (веера). А чтобы аппарат не переохладился (и не перегрелся), его укутывают в «шубу» — теплоизоляцию. Очень часто аппарат при перелете ведет себя по отношению к солнышку, как турист у костра, равномерно подставляя свои, «аппаратные» бока солнечным лучам.

Мозг автомата, его сложнейшая часть, — система управления. От всех систем и датчиков по специальным проводам — нервам сюда сбегаются сигналы. Система управления «обдумывает» все, что принесла ей нервная система, то есть обрабатывает полученную информацию и выдает управляющие команды, которые включают в работу «мускулатуру» объекта, заставляя его работать согласно логике полета.

Автомат «разговаривает» с человеком с помощью телеметрии. Без телеметрии мы бы не разобрались, отчего с аппаратом вдруг приключилась беда, как функционировали при этом разные системы. Без телеметрии аппарат был бы «нем» и никогда не рассказал о том, что он видит и знает.

Кроме этих систем-органов «Луна-16» имеет еще чуткие рабочие «руки». Манипулятор и буровой станок грунтозаборного устройства — вот умные руки, которые взяли керн лунной породы, бережно и точно вложили его в контейнер и надежно загерметизировали, предохраняя от разрушительного тепла и перегрузок при входе спускаемого аппарата со второй космической скоростью в атмосферу Земли.

Но космический аппарат не мог бы «видеть», «слышать», «ходить» и «думать» — словом, «жить», если бы не система электропитания. Источники питания (химические аккумуляторы, преобразователи) — это сердце корабля. По многочисленным силовым проводам — «кровеносным сосудам» — разносится во все уголки автомата его «кровь» — электроэнергия.

Читатель, не видевший «Луны-16» на ВДНХ (ее копию, естественно), пробежав глазами эти строчки, вполне может представить ее в виде человекоподобного робота — с головой, руками, ногами, ушами. И... ошибется.

Человек, не имеющий непосредственного отношения к созданию станции и увидевший ее в цехе, так описал свое знакомство с ней: «Передо мною возвышалось нечто напоминающее ажурную металлическую пирамиду. Ее венчал шар. Матово-коричневый, он походил на кокосовый орех, только огромный, больше футбольного мяча. Под ним, как постамент, блестел цилиндр. Ниже цилиндра начиналась такая головоломная путаница из шаров, цилиндров, конусов, труб и спиралей, словно какому-то гениальному геометру удалось лабиринт помножить на самого себя. Путаница в квадрате!

Только сверкающий раструб сопла, обнаруженный посреди основания, намекал, как расположится станция на траектории перед посадкой на Луну»*.

* Мост в космос. М.: «Известия», 1976, с. 433

И все же наша «Луна-16» — робот, хотя «лицом и не вышла».

Что ж, пусть, как говорится, менее симпатично, но более полезно.

И если бы я был гидом, легко бы отыскал и показал и «сердце» робота, хотя выглядело бы оно в виде двух светло-серых продолговатых ящиков, и «мозг», хотя он предстал бы как множество черных ящичков, вставленных в «пчелиные соты».

---

Истинный знаток поэзии по нескольким, даже не знакомым строчкам всегда отличит Пушкина от Лермонтова, Тютчева от Блока. Любитель живописи, увидев картину, тотчас скажет, чьей кисти она принадлежит: Шишкина или Куинджи. А человек, сведущий в авиации, взглянув на новый самолет, без труда определит, в недрах какого КБ он родился: Туполева, Ильюшина или Антонова.

С космическими аппаратами дело сложнее. И не только потому, что они не похожи ни на что существующее в природе, а похожи только сами на себя. И не только потому, что условия, царящие на небесных телах и диктующие, какими быть этим аппаратам, столь несхожи, что лунная станция мало чем напоминает венерианскую, а та в свою очередь, марсианскую... Это потому, что при создании ее надо отыскать тысячи компромиссов. Чтобы удовлетворить и «антенщиков» — им бы подальше вынести свои антенны и сделать их побольше. И оптиков — для них антенны — досадная помеха. И прочнистов — им бы больше массы «вогнать» в конструкцию, чтоб крепче была. И прибористов — им позарез нужна эта масса для своих приборов, и чтоб работали в комфортабельных условиях... Вот и получается диковинная конструкция.

И все же, если бы я даже не знал, кто проектировал «Луну-16», глядя на эту станцию, непременно угадал бы: руки Федора Ильича Николаева. Угадал бы по строгой логичности и отточенности конструкции, по удобству подходов к любому блоку — что для эксплуатационника первостепенное дело, и по изяществу компоновки.

В нашем, в общем-то не бедном на примечательные личности, конструкторском бюро Федор Ильич — человек особо уважаемый. Многие аппараты, ставшие потом этапными и принесшие заслуженную славу не только фирме, но и стране, начинались с линии, проведенной Федором Ильичем, проектантом редкой технической эрудиции, удивительной работоспособности, конструктором с поразительно развитым чувством перспективы и реализма. Его толстенные рабочие тетради в серо-зеленых картонных переплетах — хранители сотен важнейших проработок, его логарифмическая линейка метровой длины, хорошо знакомые людям, имеющим доступ в святая святых фирмы — проектный отдел, — вошли в устный «фирменный» фольклор.

Не знаю, сколько вариантов рассчитал Николаев, сколько затратил он дней и ночей, прежде чем разработанная им компоновка воплотилась в металл и теперь стояла перед изумленным испытателем, поражая своим совершенством и безукоризненностью форм...

Ну что ж, как ни хороша машина, но дальше любоваться ею времени нет. Пора «жгутовать». Собирать схему испытаний.

---

С первых же дней автономных испытаний удивился деятельному участию в них Юрия Владимировича Давыдова. Каждое утро он исправно являлся на оперативки, разбирался в замечаниях, вызывал смежников, старался во всем помочь испытателям. Юрий Владимирович считался чистым теоретиком, превосходным математиком, практической отработкой аппаратов не занимался. Мое недоумение быстро рассеял Валя Рубцов.

— А ты знаешь, заметил как-то Валя, — кто сказал?! «Эврика!»? Давыдов.

После этого я проникся к Юрию Владимировичу еще большим уважением, видя в нем не только автора идеи, но и ревностного бойца за нее. Да, именно ему было суждено открыть «зеленую улицу» перед «Луной-16». Произошло это так.

Федор Ильич Николаев и его коллеги, выполняя задание Главного конструктора, скомпоновали станцию. В ней было все: и система астроориентации, и система управления, и двигатель, и радиовысотомер, и допплеровская аппаратура, способные скорректировать траекторию, затормозить станцию у Луны — сделать ее спутником Луны, плавно посадить в заданный район. В ней была и грунтозаборная установка, способная забрать лунный керн и загрузить его в возвращаемый аппарат. И вот обратный путь. Стартовать с неподготовленной площадки. Лететь к Земле. Опять нужны и система астроориентации, и управления, и двигатель, чтобы скорректировать траекторию возвращения и попасть на Землю. Ясно нужны! Как же можно иначе? Любой здравомыслящий специалист ответил бы так. В этом ни у кого не было сомнений, и Федор Ильич с товарищами просчитали массу, выжимая все возможное и невозможное из систем. И, как говорится, подсчитали — прослезились. Оказалось, что на «одной ракете» — даже новой, мощной, которую выделили нам, — «далеко не уедешь». Задача зашла в тупик. Казалось, выхода не было.

И вдруг... Нашелся человек, который доказал, что если выполнить три условия: посадку в заранее заданный район Луны, обратный старт в определенное время и отсечку (выключение) двигателя в расчетный момент, то можно попасть на Землю без коррекции траектории возврата. Сразу отпадала надобность и в системе ориентации, и в больших запасах топлива на борту возвращаемой ракеты. Станция вошла в заданную массу. Задача доставки лунного грунта стала реальной.

Это предложил Юрий Владимирович Давыдов.

---

А дальше, как повествует легенда, Бабакин позвонил М. В. Келдышу. Тот несказанно обрадовался:

— Ну молодцы, ребята! На Землю? Без коррекции? Жду Вас немедленно. Посмотрю в своем институте, со своими академиками.

Посмотрел, убедился. И... закрутилось дело. Да так, что небу жарко стало. Когда станция стала «завязываться», пригласили специалистов поисково-спасательного комплекса.

— Ну как, сможете отыскать на Земле наш шарик? Естественно, передатчики на нем будут.

— Какой разговор! Отыщем и в Москву доставим в лучшем виде! Только вернитесь... — И, выразительно помолчав, добавили:

— Если в океан, куда попадет или в горы безлюдные, даже акула проглотит — это все нестрашно: лишь бы голос подавал.

— Ну, а если, скажем, в дебри Амазонки угодит?

— Нет уж, ребята, постарайтесь в Советский Союз.

Пришел Георгий Николаевич к баллистикам.

— Надо возвращаться в Советский Союз.

— Да мы сами стараемся...

И рассчитали славные баллистики, чтоб трасса завершалась в Советском Союзе.

Опять пригласили поисковиков.

— Вот теперь совсем другое дело! Теперь, как пить дать, отыщем и в Москву доставим. Но знаете, друзья, вот, например, прилетит шарик на Памир, покатится по хребтам-горам да в трещину закатится. Вы нервничаете, ученые ждут, когда он в их лабораториях окажется, а мы по горам лазаем, в трещины заглядываем. Нет, найти-то найдем. Какой разговор. Но... А нельзя ли, чтоб он в казахстанские степи приземлялся? Там и ровнехонько, как на столе. Обеспечение все есть. Через считанные часы у вас будет. И вам спокойно, и нам хорошо.

И что вы думаете? И эту задачу решили наши баллистики. Уж сколько лет с той поры прошло, а как встречаем тех ребят, что трассу рассчитали, шапки перед ними снимаем.

---

Никто еще до нас никогда не бурил Луну. Поэтому с нетерпением ждали, когда грунтозаборная установка поступит к нам на испытания. Чтобы лучше подготовиться к приему бура, а по правде говоря, меня разбирало любопытство, отправился в экспериментальную лабораторию к Вадиму Антоновичу Ионову, конструктору нашего КБ, который курировал смежников, разрабатывающих лунный бур.

Вадим Антонович, спокойный, неторопливый, очень точный во всем, расстелил чертежи бура. И отложил в сторону неизменную трость (он сильно хромает, и хотя знаком с ним давно, о причине хромоты не знал, спросить не решался. И, может быть, не узнал бы никогда, не появись в нашей стенной газете воспоминаний фронтовиков и в их числе заметки Ионова. Оказалось, что он, двадцатилетним пареньком, был командиром роты пулеметчиков. А, как известно, на войне место пулеметчиков в самом пекле).

— Понимаешь, какая сложность, — говорил, как всегда очень медленно и очень тихо, Вадим Антонович. — Уж больно широк диапазон прочности пород: от несвязанного сыпучего грунта до скальных горных пород. Разрабатывали несколько вариантов, в том числе многоковшовый экскаватор в миниатюре. Пришлось от него отказаться: «сыпучку-то» он возьмет, а если базальты попадутся? Тогда только чиркать будут ковшики по Луне, так сказать, царапать поверхность. Пришлось остановиться на трубке с коронкой резцов на кончике. Она, конечно, любую породу возьмет.

— А если все же сыпучка? Тогда взять-то возьмет, а как только приподымется — грунт обратно высыпется.

— Ты прав и не прав. Это, брат, предусмотрели. Загляни-ка в трубку.

Заглянул. Но ничего особенного не увидел. Ствол как ствол. Что ружейный. Блики играют. Захотелось пальцем пощупать.

— Что ты делаешь! — Вадим Антонович вырвал из моих рук трубку. — Один уже попробовал. Пришлось

бур на станке разрезать, чтоб палец освободить. — И, пояснил, — там же для удержания порошка насечка специальная сделана — механизм захвата.

— Здорово придумали.

— Ну, а теперь посмотрим, каков он в работе.

На пульте засветилась лампочка «Питание». Ионов нажал кнопку. Голова «богомола» стала медленно склоняться к очередному образцу породы. Бур, недовольно урча, вгрызается в камень, постепенно внедряется в него все глубже и глубже.

---

Георгий Николаевич с его мягким характером никогда не устраивал разносы, не ругал, а недоумевал. Ему всегда казалось, что если человек совершил ошибку, то он просто чего-то не понял, не уяснил, вовремя не спросил.

...Это были исключительно напряженные, необыкновенно трудные, но удивительно интересные дни и ночи.

Задачи, поставленные перед коллективом, казались поначалу фантастическими и практически невыполнимыми, они поразили нас и своей трудностью, и необычайностью. Этакие неприступные горные хребты в тумане.

Готовилась к запуску лунная станция для доставки грунта Селены на Землю.

Параллельно создавался луноход.

Одна за другой уходили к поверхности Венеры наши автоматические станции. На пергамин ложились тонкие линии «Марсов». Всем было нелегко. Но особенно тяжело сложились дела у наших смежников, создававших одну из сложнейших систем управления. Испытания шли несколько месяцев. Отказы, дефекты, замечания сыпались, как из рога изобилия. «Мы рубили им головы, но словно в страшной сказке, вместо отрубленных тотчас вырастали новые. И все множились, множились». (Так говорил Бережков, герой романа А. Бека, вспоминая доводку авиадвигателя). И что особенно нас тревожило, многие «закрытые» замечания появлялись вновь, т. е. принимаемые меры оказывались неэффективными. Мы не раз выставляли нашим смежникам претензии, хотя всячески им помогали и понимали, насколько трудна их задача. В один из прекрасных, как говорится, дней Георгий Николаевич вынужден был пригласить к себе главного конструктора системы управления для серьезного разговора.

Кабинет Бабакина. По одну сторону «совещательного» стола сидит Николай Петрович, главный конструктор системы, со своими помощниками, напротив — Георгий Николаевич и несколько наших управленцев. Мы ждем: сейчас Георгий Николаевич начнет разнос.

— Николай Петрович, дорогой ты мой! Ты знаешь, мои ребята вконец замучились с твоей аппаратурой. Им же и потанцевать хочется, и на свидание с девчонками сбегать. А они у меня забыли, как это делается!..

— И мои забыли.

— Значит, плохие мы с тобой главные.

— Да нет, не такие уж плохие. Просто дела у нас с тобой — трудней, наверное, не сыскать. А сроки какие! Давай, выкладывай все твои претензии.

И мы стали выкладывать. Николай Петрович подробно записывал, тут же давал указания своим товарищам, уезжая, обещал сделать все, что в его силах.

Вот и весь «серьезный разговор».

Справедливости ради необходимо отметить: никто, пожалуй, не смог бы лучше фирмы Николая Петровича в такие сроки создать систему, которая в полете не имела ни одного отказа, ни одного замечания. После успешного завершения полета станции «Луна-16» главному конструктору системы управления по праву была присуждена Ленинская премия.

---

— Юрий Михайлович! А правду говорят, что бур гранит взять может? — блестит цыганскими глазами Вася Федоров.

— Правду.

— Ну, тогда бетон запросто возьмет!

— Возьмет. — Отвечаю осторожно (с Васей надо держать ухо востро), но еще не догадываюсь, куда он клонит.

— А можно нам в полу дырку сделать? Керн взять. На память.

— Можно. Только проверьте документы: бур технологический или летный. Ежели технологический — валяйте!

Вася убегает в техархив.

Василий Федоров — телеметрист. Высокого роста, широкоплечий, с черными, живыми глазами и черными кудрями, то и дело спадающими на лоб. Характер стремительный, напористый, удалой. В нашем деле много необходимых «формальностей»: чтобы приступить к последующей операции, нужно обязательно закрыть предыдущую, надо получить разрешение ОТК и т. д. Вася умеет преодолевать помехи, мешающие делу. Его иногда зовут «партизаном», но знают, что любая работа спорится в его руках.

Прибегает огорченный.

— Летный! Ну ничего, дождемся технологического. А керн все равно возьмем.

---

В пылу укрощения системы управления незаметно подошел типовой одиннадцатый сеанс испытаний. Так в инструкции назывался сеанс забора грунта. Мы прекрасно понимали, что здесь нас могут ожидать неприятности. И не ошиблись. Одно за другим сыпались замечания... Один за другим приходили невеселые доклады операторов:

— Заклинило бур!.. Рассыпался ударный механизм!.. Выпадение трубы... Сработала токовая защита!

И с каждым замечанием до тонкостей разбирались, устраняли и шли дальше. Не помню, уж сколько раз гоняли этот сеанс.

Много хлопот доставила токовая защита. Собственно, как потом оказалось, она была ни при чем. Грунтозаборное устройство предназначалось для работы на Луне, и все механизмы, естественно, рассчитывались из лунных условий. А здесь, на Земле, чтобы электромеханика функционировала нормально, приходилось проводить обезвешивание (как бы специальное облегчение) силовых элементов, что само по себе дело мудреное. Вот и срабатывала токовая защита, пока не научились точно выдерживать лунное тяготение. А оно в шесть раз меньше земного.

---

Георгий Николаевич обладал удивительной инженерной интуицией. Как правило, какой-либо дефект заявляет о себе не сразу и докопаться до причин, породивших его, бывает нелегко.

Так вот, Георгий Николаевич, по всей вероятности интуитивно (ибо другого ничего не оставалось думать), ощущал, где дефект. Серьезный ли, или это всего лишь незначительная ошибка.

...Бывало, как поздно ни уходишь с испытаний, а за час до начала утренней смены должен быть опять у машины, ведь в 8.30 неизменно раздается звонок Георгия Николаевича: «Как дела?»

Вспоминается такой обычный доклад в обычное утро, когда шли испытания «Луны-16». В ответ на его вопрос говорю в трубку телефона:

— Проведены: сеанс торможения и сеансы с одиннадцатого по тринадцатый. Есть замечания: привод радиовысотомера за пять минут шестнадцать секунд отрабатывает тридцать семь градусов сорок минут вместо тридцати девяти градусов тридцати минут; по метке Т52 загорелся транспарант «Тангаж-1» вместо «Тангаж-2»; БУСП (блок усилителей системы приведения) вошел в автоколебательный режим; при «старте» ракеты возврата в полнакала горит транспарант «КП» (контакт подъема)...

— Понял тебя. По «КП» позвоню Семену Крупнову, чувствую, наверно, его ребята немного дали маху: схема в этом месте сложная, все может быть. Приводом радиовысотомера займутся у Владимира Павловича. Думаю, такая ошибка в отработке возможна и допустима. БУСПом займусь сам. Что-то мне очень это не нравится. С тангажом и остальными замечаниями разберись сам с ребятами.

И что поражало: именно тот вопрос, решение которого брал на себя Главный, оказывался действительно сложнейшим, «генеральским», как мы называем вопросы, которые лично решал Главный.

Нам, испытателям, казалось, что он, пожалуй, только и занимается испытаниями (о стиле его работы в какой-то мере говорит указанный диалог). Проектантам же казалось, что он не выходит от них. Но больше всех его считали своим управленцы. Он всюду успевал, для всех был доступен.

...А что касается блока усилителей системы приведения, то его история, мне кажется, интересной сама по себе и заслуживает того, чтобы о ней хотя бы вкратце рассказать. Она примечательна тем, что показывает, с какими психологическими моментами сталкиваются иногда создатели космических аппаратов.

Снимаем БУСП с борта, проверяем на стенде. Выполнено все согласно схеме. Просматриваем схему. Выполнена согласно расчетам. Разработчики анализируют расчеты. И тут оказывается, что в одну из формул цифра подставлена не лунная, а земная.

— Голуба, — спрашивает расчетчика Георгий Николаевич. — Как же ты мог так ошибиться?

— Вы знаете, Георгий Николаевич, — оправдывается специалист, — я привык «стартовать» с Земли, а тут — старт с Луны. Непривычно уж больно. Вот я и применил по привычке земной коэффициент.

(Эпизод сознательно изложен просто, но, поверьте, докопаться до истины было весьма непросто).

---

Июль 1969 года. Жара. Страшная, изнуряющая жара на космодроме. Горячее, предпусковое время автоматической станции «Луна-15». В сообщении ТАСС говорилось: «Станция «Луна-15» отличается от предыдущих автоматических станций «Луна-9» и «Луна-13» возможностью осуществления посадки в различных районах лунной поверхности за счет изменения селеноцентрической орбиты. Два таких изменения орбиты были проведены 18 и 19 июля этого года. При этом были испытаны новые автоматические навигационные системы.

21 июля в 18 часов 47 минут была включена тормозная двигательная установка, станция сошла с орбиты и достигла поверхности Луны в заданном районе. Работа со станцией «Луна-15» закончилась в 18 часов 51 минуту. За время полета по орбите спутника Луны проведен ряд научных исследований в окололунном пространстве и получены важные опытные данные о работе конструкций и бортовых систем. Результаты измерений обрабатываются».

Да, внимательный читатель мог вполне понять, что в Советском Союзе создана лунная станция нового поколения. Действительно, «Луна-15» стала предшественницей знаменитой шестнадцатой.

Ох, если бы не та злополучная лунная гора...

Когда готовилось сообщение ТАСС, еще не знали причину внезапного прекращения работы станции.

Анализ был долгим, скрупулезным. Далеко не розами усыпан путь наших аппаратов. Если бы не та гора...

Мы привезли лунный грунт только через год.

Конечно, этот год никто не сидел сложа руки. Селенологи с баллистиками прокладывали перспективные трассы. Совершенствовалась ракета-носитель. Да и наши конструкторы и схемники вводили ряд новшеств: полет первой станции третьего поколения, естественно, дал много пищи для размышления, и не все, понятно, удовлетворило разработчиков.

Этот год сильно разредил ряды «лунных» испытателей. Одних направили на венерианские аппараты, другие готовились принимать марсианские аппараты. Оказались и такие, правда, немногие, которые, уверовав в прогноз старика Доронина, попросились на другую тематику.

Кто без колебаний оставался верным лунным машинам до конца — так это Николай Князев.

Впервые я увидел его на заснеженной, продуваемой насквозь степными ветрами стартовой площадке. Плотный, коренастый человек — в унтах, меховой куртке и меховых штанах, весь какой-то упругий, этакий сгусток энергии, с решительным, сосредоточенным, суровым лицом и жесткими карими глазами, он уверенно руководил подготовкой машины к пуску. От его уверенных действий возникало ощущение его постоянного целесообразного, нужного всем присутствия. И когда получались заминки и кому-либо требовалась помощь, оказавшийся тут же рядом — его никогда не надо было звать, просить, тем более разыскивать — Князев на месте уже принимал меры.

За много лет близкой, совместной работы я узнал его хорошо. Видел в различных ситуациях, видел расстроенным и усталым, но никогда — опустившим руки.

---

Станция вздрогнула, на мгновенье замерла, как спринтер перед поднятым пистолетом, и... ринулась вниз. Она пронеслась над Морем Спокойствия, мелькнула над горной грядой и вышла на простор Моря Изобилия.

Все ближе и ближе лунные кратеры. Большие и малые, и совсем маленькие. Сработал высотомер... Отработал «допплер»... Теперь все зависит от системы управления.

От системы...

Для меня система — это человек. Не какой-то незнакомый, абстрактный человек, а свой, давно знакомый, давно полюбившийся. И хотя прекрасно понимаю, сколь субъективно это чувство, и хотя превосходно знаю, как много людей создавало, пестовало эту систему, и вклад того человека, быть может, не больше, чем у других (хотя, существуют ли весы, способные его измерить?), для меня именно он — олицетворение той системы. И когда станция очень плавно, очень мягко, опустилась на поверхность Луны и, чуть качнувшись, замерла, я воскликнул: «Молодец, Рубцов!»

Когда же бур стал яростно вгрызаться в лунную твердь, вдруг будто в темени ночи увидел Ионова, поднимающего пулеметчиков в свою последнюю атаку.

Но вот полегчало и буру, и людям. И неожиданно резко и мощно ворвалась песня не дожившего до этих дней Аркадия Островского. С потрясающей страстью звучал голос певца:

Отломи кусочек крайний

Самой грустной из планет.

Подари мне лунный камень.

Подари мне лунный свет.

В тот момент мне казалось, что певец обращается к нашей умнице и любимице шестнадцатой «Луне»: «Подари мне лунный камень...»

Станция взлетела над Селеной, прощально качнула круглыми баками и помчалась к родной Земле. Скоро стало ясно: станция — в объятиях земного притяжения, уверенно идет в заданный район — раздольную, ровную, как стадион, казахстанскую степь. «Ну что, Юрий Владимирович? Эврика!» Шарик ворвался в небо Земли. Раскаленная плазма поглотила его. Сигнала в эти секунды нет. Цифры электронных табло, обычно ужасно быстро и бесстрастно отсчитывающие время, будто замерли. И я мысленно говорил Саше Дяблову: «Скажи что-нибудь, скажи поскорей. Только не молчи». И когда шарик «заговорил» и вертолетчики доложили, что сопровождают объект и сигнал мощный и устойчивый, облегченно вздохнул: «Все!»

В день возвращения нашего лунника я написал о тех минутах так: «Когда «Луна-16» отлично трудилась на поверхности, когда она, как верная птица, полетела назад к своему дому, я подумал, что она послушна не только сухому и четкому коду радиокоманд, а еще особым сигналам, идущим из души ее создателей. Я думал о своих друзьях, которые вложили в нее столько сил, столько сердца, которые страстно желали ей счастливого пути,- и она ответила добром».

Так что, спрашиваете, самое важное в этой машине? Самое важное это — «душа» и труд ее создателей.

---

Пошли дни, полные радости. Наше письмо ЦК и Советскому правительству... Приветствие от руководителей партии и правительства... Митинг на заводе. Говорили много хороших слов от души. Георгий Николаевич отвечал на вопросы корреспондентов с нескрываемым удовольствием.

— Опять — «наибольшие трудности»? А в нашем деле ничего легкого нет. Все трудно. Но некоторые вещи дались особенно тяжело. В первую очередь это, конечно, механизмы, которые работали на Луне. Вот в таких диапазонах — от минус 150 до плюс 150 — предстояло провести испытание всех механизмов, которые должны работать с высокой точностью. Например, манипулятор должен автоматически провести укладку грунта и полную герметизацию капсулы. Для этого ему нужно работать в автоматическом режиме с ошибками, не превышающими малые доли миллиметра. При таком разбросе температур это не простая задача. А к этому надо добавить, что работать автомат должен в глубоком вакууме, в котором подвижные части могут намертво срастись.

— Как были организованы наземные испытания? Один из наших конструкторов сказал: «По принципу технического издевательства над машиной».

Шутки шутками, но мы действительно старались создать максимально тяжелые условия испытаний. Одних только спускаемых аппаратов изготовили несколько штук. Их раскручивали на центрифуге с огромными перегрузками, безжалостно трясли на вибростенде; сбрасывали с самолетов на больших и малых высотах — на море, в лес, горы, поля, кустарники, пустыню; обжигали на плазменных установках. Конечно, не все испытания спускаемый аппарат выдерживал сразу. Не вынес он, например, вначале «плазменную атаку». Чтобы выдержать напор «плазменного резака», теплоизоляционную шубу в идеале надо было бы сделать вообще без швов. Но, увы, это невозможно: во-первых, необходима отделяемая крышка парашютного отсека, которая должна отстрелиться и выпустить парашют. Кроме того, имеется отверстие, через которое закладывается грунт. Оно потом герметично закрывается крышкой, однако шероховатость, конечно, определенная остается, и она опасна. Но, как говорится, на все можно «найти управу», если потрудиться.

— Были во время полета «острые ситуации»?

«Острые»... они бывают в каждом полете любого нового аппарата. Всегда сердце испытателя учащенно бьется, когда выполняются те или иные операции...

Когда мы поняли, что на Луне стоит станция, что на ней движется механизм, опускается на поверхность Луны и начинает бурение, мы замерли. Перед нами на командном пункте стоял маленький макетик станции на столе. Глядя на него, мы представляли, как, допустим, какие-нибудь «лунатики» могут смотреть на наш загадочный аппарат, где нет ни одного живого существа и на нем что-то движется, поворачивается, что-то куда-то перекладывается.

И вдруг в это время сообщают, что в приборном отсеке быстрее, чем предполагалось по расчетам, начала падать температура. Конечно, начинаешь волноваться. Ведь впервые в истории космонавтики лунной ночью активно функционировал космический аппарат. В остальном, пожалуй, не было таких острых ситуаций. Впрочем, разве можно не назвать острой ситуацией старт ракеты с Луны? Когда ракета стартовала, на командном пункте взрослые люди целовались, смеялись, как малые дети...

— И вновь о распределении ролей между человеком и автоматом? Я приверженец автоматов.

Мы высоко оцениваем результаты американской программы «Аполлон». Однако, на наш взгляд, в настоящее время путь исследования Луны автоматами более рационален. Это, конечно, моя личная точка зрения, но вообще-то в любых оценках соображения экономичности должны играть не последнюю роль.

Я думаю, что в будущем мы сможем углубиться в лунную кору не только на 350 миллиметров, как сейчас, а значительно дальше.

Вполне реально создание на Луне автоматически действующих обсерваторий.

Разве космонавт выдержит условия Венеры, где на поверхности давление почти сто атмосфер и температура около пятисот градусов? Или возьмем, к примеру, Юпитер или Сатурн. Когда они будут доступны человеку? Может быть, только нашим внукам. Даже в исследованиях такой относительно благоприятной для человека планеты, как Марс, по-моему, автоматам типа «Луна-16» должна отводиться главная роль. Они могут, например, в конце концов дать ответ на древний вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?»

Словом, да здравствуют автоматы!

---

В сборочный цех привезли и поставили под стеклом лунный грунт. Ходили смотреть. Каждый день. Темно-серый, черноватый разнозернистый порошок. Всего-то чуть более 100 граммов. А сколько тайн поведали они! (Ведь, анализ ведется современными методами без расходования материала, и десятка граммов вполне достаточно для всесторонних исследований. Вскоре наша Академия наук поделилась бесценным «лунитом» с рядом зарубежных Академий наук, потом вышли толстенные академические тома, рассказывающие об исследованиях, проведенных с этой горстью лунной породы, и результатах изучения реголита).

Стоял вместе с товарищами. Разглядывал. Хотелось потрогать. Нельзя. Герметически закупорено. Думал: пройдут годы... Между Землей и Луной, как между Европой и Америкой, точно по расписанию будут летать космические лайнеры... сновать легкие и тяжелые автоматические «катера», доставляя почту, материалы...

Неужели мы, привыкнув к межпланетному транспорту, вспоминая «Луну-16», когда-нибудь скажем: «Как кустарно мы летали...»? Нет. Уверен, так не скажем ни мы, ни молодые люди, которым первый искусственный спутник кажется таким же далеким, как для нас первый паровоз. Скорее удивятся: «Надо же: еще в 1970 году наши предки посылали аппарат на Луну, и он возвращался с грунтом!»

Да, «Луна-16» впитала в себя наивысшие достижения науки и техники своего времени. И впитав, стала их вершиной.

---

Есть редкий снимок. В специальной герметичной камере только что вскрыта ампула с грунтом. Георгий Николаевич смотрит в ее иллюминатор. За его толстым стеклом — лунный грунт. Георгий Николаевич выглядит на много лет старше, чем на самом деле. Конструктор в свой звездный час. Удивительны глаза. Глаза бесконечно усталого человека. Глаза безгранично счастливого человека.

в начало назад