Венера без вуали

Обычно спокойный, уравновешенный, Мстислав Всеволодович Келдыш был сильно взволнован. Еще вчера не знали, приедет ли он в Центр управления полетом на посадку «Венеры-9»: академик лежал дома больной. Ему позвонил председатель Государственной комиссии: «Мстислав Всеволодович! Получена панорама...» Не прошло и часа, как академик появился в ЦУПе. Перед ним положили еще «тепленькую» («первую в истории космонавтики», так потом напишут) панораму венерианской поверхности.

К Келдышу подошел заместитель главного конструктора:

— Как вы оказались правы, Мстислав Всеволодович!

— При чем тут я? Это вы прекрасно сработали. Поздравляю вас...

Разговор этот имел давнюю историю.

Однажды к М. В. Келдышу приехал Георгий Николаевич Бабакин с несколькими сотрудниками КБ, чтобы доложить президенту Академии наук о ходе очередных работ. Теоретик космонавтики был доволен докладами, совещание спокойно завершалось... И вдруг:

— Георгий Николаевич, а когда вы собираетесь передать «картинку» с поверхности Венеры?

Что и говорить, вопрос оказался неожиданным. Ведь, чтобы получить панораму, надо было создавать принципиально новую машину с принципиально новой радиоаппаратурой, способной передавать на Землю огромный объем информации с неизмеримо большей (в сотни и даже тысячу раз!) скоростью передачи. Но главным было не только это...

— Мстислав Всеволодович! Но там же, как считают планетологи, почти абсолютный мрак! Какое тут телевидение?

— Не знаю, не знаю... А может, они ошибаются, планетологи. Сколько раз уж бывало: предполагаем одно, а оказывается совсем другое. Ведь нельзя исключить, что освещенность там приличная. Давайте измерим при очередном пуске. Нет, «картинка» очень нужна...

Не будучи геологами, все, конечно же, понимали, какое, без преувеличения, революционное значение в деле исследования далекой планеты имеет получение изображения ее поверхности.

— Что ж, Мстислав Всеволодович, мы подумаем.

Тогда же начались первые прикидки этого смелого проекта. Но довести его до стадии эскизного Георгий Николаевич уже не успел. Дело продолжили его ученики и соратники во главе с Сергеем Сергеевичем Крюковым.

Сейчас мне кажется, что было это совсем недавно. Почти вчера...

То был на редкость удачный субботний жаркий день. Время от времени мы бросали взгляды на гигантские чаши антенн Центра дальней космической связи. Знали: через два часа им ловить слабые сигналы спускаемого аппарата, а мы с телеметрическими лентами в руках будем «выуживать» из них температуры и давления, скорость ветра и состав среды далекой планеты.

И было немного грустно. Ведь сегодня, 22 июля 1972 года, завершала полет «Венера-8», и вместе с ней завершало свою работу первое поколение советских венерианских межпланетных станций. Вспоминался весь их трудный путь...

«Венера-1» ушла в рейс с космодрома Байконур 12 февраля 1961 года. Помню, какое ликование охватило аудитории института, где я тогда учился. Профессора говорили: «Вам, коллеги, изумительно повезло. Наступили новые времена — времена непосредственных исследований небесных тел. И многие из вас примут в них участие». Связь со станцией поддерживалась на расстоянии нескольких миллионов километров. Для того времени это был рекорд дальней космической связи.

Ноябрь 1965 года застал меня на космодроме. Одна за другой стартовали вторая и третья «Венеры». В работе на этих станциях вместе с друзьями учился у королёвцев, перенимал опыт старших товарищей — ветеранов космической техники.

С приближением станций к планете температура в гермоотсеке возросла и превысила расчетные значения; радиосвязь со станциями нарушилась.

А начиная с «Венеры-4» наш коллектив испытателей принимал непосредственное участие в испытаниях и запусках венерианских машин. И даже сейчас с волнением вспоминаем тот октябрьский день 1967 года, когда спускаемый аппарат «Венеры-4» впервые совершил полуторачасовой плавный спуск на парашюте в небе планеты, впервые провел прямое зондирование ее атмосферы.

С тех пор в каждое астрономическое «окно», через каждые полтора года, стартовали наши станции, все глубже и глубже проникали в толщу венерианской атмосферы.

«Венера-7» произвела мягкую посадку на поверхность планеты. Следующая «Венера», восьмая, села на освещенном Солнцем полушарии. 50 минут вместо 30 расчетных шел репортаж с поверхности Венеры. 50 минут «шарик» работал в пекле, где плавятся цинк, олово, а давление, как на километровой глубине океана.

...Сигнал «задергался» и погас. Еще немного посидели в оцепенении. И над притихшим Центром разнеслось: «Работа окончена. Доклады служб в 15.30». На экспресс-анализ информации давалось два часа.

Собрались все в просторном и уютном зале технического руководства. Настроение, понятно, приподнятое. Доклады радистов, управленцев, парашютистов лаконичны, их работа налицо. Ученые были осторожны в высказываниях, не торопились с выводами и, как будто сговорившись, повторяли друг за другом, что информация требует тщательной и длительной обработки.

Вскоре зал опустел. Председатель Государственной комиссии и главный конструктор пошли в комнату связи подробно докладывать по инстанциям: министерство — Совет Министров — ЦК партии (короткую информацию наши руководители им дали еще раньше, сразу по окончании передачи с борта). Журналисты обступили заместителя Главного:

— Мы слышали,- что посадкой «Венеры-8» эта тема завершена. И нам очень хотелось бы знать, что дальше. Что имеется в вашем портфеле?

Возбужденный, еще не остывший от радости и работы, заместитель расхохотался:

— Вот это да. Еще не успели распробовать пирог, а уже спрашивают хозяев, есть ли что на десерт. Могу вас обрадовать: есть. Кое-что есть! Как раз сейчас идет «завязка» новой станции. Чтобы не путать в разговоре машины, мы новую давно называли «Большой Венерой», а старую «Малой». Хотя, понимаете, сколь относительны эти названия. Ведь «Венера-8» весила целую тонну. И доставить такой груз к планете, сообщить ему вторую космическую скорость — дело в буквальном смысле слова нелегкое. Но новая «Венера» станет тяжелее. Тяжелее в 5 раз! Конечно, придет время, когда и эта, новая, будет называться малой. Так что, идя навстречу пожеланиям вот этих трудящихся,— заместитель Главного указал на ученых, мы и создаем машину. Что она нам даст? Она даст нам первый искусственный спутник Венеры и спускаемый аппарат. Ясно, что мы начиним большую «Венеру» таким комплексом научной аппаратуры, о котором мы не могли и мечтать на малой машине.

Искушенные в космических делах журналисты обратились к радисту Андрею Платову:

— Как же вы сумеете передать столь обширный объем информации на Землю? Ведь сейчас скорость передачи со спускаемого аппарата составляла одну двоичную единицу в секунду. Откуда быть картинке?

— Ну, журналисты! Все ведь понимают. А Земля не будет принимать информацию с СА! Вот так-то, братцы. Для этого надо ставить сверхмощные передатчики и большие антенны. Сигнал с СА поступает на орбитальный блок, который летит «почти рядом». Скорость передачи будет больше в сотни раз! А уж орбитальный блок ретранслирует информацию на Землю. У него для этого — антенна-парабола да могучие передатчики.

— Ну, а спускаемый аппарат? Будет таким же шаром и так же станет спускаться на парашюте?

— На этот ваш вопрос,— сказал заместитель Главного,— лучше всех ответит Михаил Кириллович.— Он у нас — «идеолог посадки».

«Идеолог посадки», невысокого роста, в очках, очень симпатичный человек, ответил:

— Вы, конечно, знакомы со знаменитым русским сувениром — матрешкой. Разнимаешь одну матрешку на две половины, а там другая — поменьше. Так и наш СА. Шар в шаре. Зачем это нужно? А вот зачем. При входе в атмосферу Венеры со второй космической скоростью СА проходит барьер перегрузок. Они достигают 200 единиц. Наружная сфера первой принимает на себя удар атмосферы. Она обеспечивает эффективное торможение и ввод парашютной системы у верхней кромки облаков. Чтобы уменьшить амплитуду качания и боковые перегрузки при торможении, мы поместим в СА демпфер. Но вот перегрузки уменьшились. Высота 60—70 километров. При перегрузке в 40 единиц срабатывает датчик ускорений, от него запускается программно-временное устройство. Проходит 30 секунд, и отстреливается крышка парашютного отсека, увлекая вытяжной парашют увода. Высота немного уменьшилась. Пороховой заряд разрезает наружную сферу по окружности. Верхняя ее часть уносится парашютом увода. И тут же раскрывается тормозной парашют, включаются передатчики и научная аппаратура. Идет сигнал на орбитальный блок. Высота около 60 километров. Вот теперь отделяется нижняя наружная полусфера. Вводится основной трехкупольный парашют. На нем спускаемся до 50 километров. А затем и он отстреливается. И тут впервые СА опускается... без парашюта — на жестком металлическом аэродинамическом щитке — «зонтике».

Чтобы СА просуществовал как можно дольше на поверхности, мы перед подлетом к планете охлаждаем приборный отсек, применяем особую наружную теплоизоляцию.

— А что представляет собой спутник Венеры? — вопрос к заместителю Главного.

— Орбитальный аппарат вам знаком. Он позаимствован у марсианских станций. Но пришлось кое-что переделать. Почти вдвое сократился размер солнечных батарей, ведь теперь станция полетит к Солнцу, а не от него. Параболическая антенна тоже стала поменьше — до Венеры гораздо ближе, чем до Марса.

Спутник Венеры периодически оказывается в тени планеты. В это время орбитальный блок стабилизируется по сигналам гироскопов. На венерианском орбитальном блоке радиатор-нагреватель уменьшен в пять раз, зато радиатор-охладитель стал в два раз больше.

Вот такая будет машина. И осталось ждать совсем недолго.

Заместитель Главного взглянул на часы.

— Встретимся через три года. Могу даже назвать время.— Он чуть задумался.— В первой половине июня 1975 года станции запустим, а в двадцатых числах октября будем сажать их. Так что, до скорого свидания,— завершил он незапланированную пресс-конференцию.

Но до завершения эскизного проекта было еще далеко. Впервые аппарат должен был спускаться с пятидесятикилометровой высоты на поверхность планеты без парашюта — на металлическом «зонтике». «Зонтик» удобнее при посадке машины на поверхность со сложным рельефом, а, главное, парашют, даже небольшой, мог или совсем закрыть телефотометры, или надеть «шоры на глаза», тогда ни о какой полноценной картинке не могло бы идти и речи.

Для исследования устойчивости спускаемого аппарата в средах с различными плотностями были изготовлены его модели и конструкторские макеты, которые подвергались испытаниям в аэродинамических трубах и гидроканале. Продувки в аэродинамических трубах показали, что спускаемый аппарат в венерианском небе окажется неустойчивым. Задумались наши ведущие аэродинамики.

Выход нашли простой и оригинальный: в металлическом «зонтике» сделали небольшие вырезы и поставили легкие стабилизаторы. Теперь спускаемый аппарат стал устойчив, прекратились качка и вращение.

А потом — испытания в гидроканале. Был сооружен специальный водный канал, по берегам которого проложили рельсы. Над каналом по рельсам двигалась «дрезина» — специальная платформа, к «брюху» которой крепилась модель спускаемого аппарата, погруженная в воду. Все это чем-то напоминало мать-кенгуру, пробирающуюся сквозь высокую траву с младенцем в сумке. В гидроканале модель спускаемого аппарата также показала хорошую устойчивость.

«Он прошел огонь, воду и медные трубы»,— говорят о человеке, достойно прошедшем через многие и долгие испытания. Аппарат предварительные испытания водою прошел, впереди — окончательные. А затем уж и огнем. Но для этого нужны были экспериментальные образцы...

24 марта 1973 года Сергей Сергеевич Крюков утвердил эскизный проект новой автоматической межпланетной станции «Венера». Венерианской станции нового поколения.

Наш завод вместе с заводами смежных организаций приступил к изготовлению десятков экспериментальных машин и двух летных станций.

Больше всего трудностей доставили иллюминаторы. Телефотометры находились внутри герметичного, защищенного толстым слоем теплоизоляции приборного отсека. Но в корпусе пришлось сделать отверстия для иллюминаторов из прозрачного стекла. Такого стекла в мире еще не было. Его предстояло сотворить.

Стекло, согласно требованиям, должно было быть невиданно прочным во всех направлениях. Действительно, когда аппарат находится в космическом пространстве, снаружи — глубокий вакуум, а внутри отсека — давление, которое стремится выдавить стекло наружу. А после посадки снаружи уже давят 100 атмосфер. Но стекло должно быть еще и термостойким: при полете в космосе снаружи температура на иллюминаторе может опуститься значительно ниже нуля градусов, а после посадки достигнет... 500 градусов жары. И это не все. Стекло должно быть ударостойким — в момент посадки действуют значительные ударные перегрузки. Но и это еще не все...

Стекло должно противостоять довольно агрессивной среде атмосферы Венеры, состоящей на девяносто с лишним процентов из углекислого газа. И не мутнеть при этом! А о том, что сочетание венерианских факторов может привести к удивительным последствиям, мы уже знали.

На первых порах при испытаниях машин в КВД (камере высокого давления), где имитировались условия у поверхности Венеры, произошел прямо-таки курьезный случай. Вынимаем машину из камеры, а на ней... нет важного научного прибора. Куда пропал? Испарился! Кстати, совсем не маленький прибор, массой около трех килограммов, и изготовлен из титана. Смотрят разработчики и глазам поверить не могут: не мог же он в самом деле испариться! Но на его месте — только обугленная теплоизоляция да видны две оплавленные линзы. Причем прибор этот уже прошел все испытания на термостойкость. Да и потом, вместе со спускаемым аппаратом не раз побывал в термокамере, и ничего с ним не случилось. В чем же причина его таинственного исчезновения в данном случае? Прошла не одна неделя, прежде чем удалось установить истину. Оказывается, сочетание некоторых материалов при определенных изменениях компонентов венерианской атмосферы дает поразительный эффект. Титановый прибор в этом случае просто расплавился и испарился, и от него осталось лишь немного шлака. Пришлось внести необходимые изменения в прибор, изготовить новый. И снова в камеру!

Так что иллюминаторы должны были выдержать испытания и в «адовой» камере.

Как же сотворить такое стекло? Нашлись умельцы во ВНИИТС (Всесоюзном научно-исследовательском институте технического стекла) и на его производственной базе. Изготовили это чудо-стекло. Испытали на термостойкость, перегрузки, давления.

Не сразу прошли успешно испытания иллюминаторов в термокамере. Контроль показывал: стекло ведет себя внутри камеры нормально. Но после того как экспериментаторы вынимали иллюминаторы из камеры, они с изумлением обнаруживали, что стекло растрескалось! Но вскоре догадались: причина кроется в резком перепаде температур и давлений при извлечении узла из камеры наружу. А в «обычных», то есть венерианских, условиях они трудятся нормально.

Однако на этом злоключения иллюминаторов не кончились.

Необходимо было провести их комплексные испытания. На узлы действуют в этом случае все факторы вместе, включая ударные. Иллюминаторы помещали в камеру, где температура достигала 500 градусов, а давление 100 атмосфер. Эту камеру вместе с деталями сбрасывали с определенной высоты. Между прочим, на всех баллонах с газом, где давление обычно всего-то несколько атмосфер, всегда делаются надписи: «Не ударять, не бросать». А здесь сбрасывается термокамера, давление внутри которой 100 атмосфер. Чтобы обеспечить безопасность, эксперимент проводился в специальном бункере с помощью дистанционного управления.

Не менее сложной проблемой оказалась разработка уплотнителей, тех самых, что должны были обеспечивать абсолютную герметичность в месте установки иллюминаторов в корпусе посадочной станции. В космосе и на Венере конструкция должна гарантировать герметичность. Подобрать уплотнители из существующих оказалось невозможным: одни из них хорошо работают в вакууме, другие — при высоком давлении. Наилучшим материалом оказало сверхчистое золото. По особому заказу заводу поставили золото, имеющее npoбу 999,999.

После испытаний орбитальных аппаратов и фрагментов спускаемых аппаратов последние проверили в сборе. Опять вода. Затем огонь.

Да, активно применяется в испытаниях и вода. Она создает давление на аппарат, испытывая его на прочность.

Одно из самых трудных — испытание огнем. Когда спускаемый аппарат, как метеор, врывается в атмосферу Венеры, возникает страшной силы ударная волна. Температура этой волны в два раза превышает температуру на поверхности Солнца. Как такое явление повторить на Земле? Для этого используется плазмотрон. Из него вырывается струей яркое сине-зеленое пламя — плазма. Эту яростную огненную струю направляют на теплоизоляцию «шарика» — спускаемого аппарата межпланетной станции.

Существует еще одно испытание, не менее суровое — перегрузками. А они при входе станции в атмосферу очень велики. Каждый элемент «шарика» начинает весить в двести четыреста раз больше, чем на самом деле. С бешеной скоростью раскручивается похожая на карусель центрифуга. И если cpывается один-единственный болтик, он в мгновение ока превращается в кувалду, все сокрушающую на пути.

Спускаемый аппарат межпланетной станции «Венера-10» проходит проверку в безэховой каме- ре контрольно-испытательной станции. С его бор- та как и с борта спускаемого аппарата «Венеры-9», в октябре 1975 года были получены первые фотопанорамы поверхности «Утренней звезды»

Но на этом «муки» космической машины еще не заканчиваются. Ее нещадно трясут на вибростенде; проверяя работу парашютов, системы посадки, сбрасывают с вышек, самолетов и вертолетов на сушу и в море, на песок и бетон.

После экспериментальной отработки и заводских испытаний два орбитальных аппарата (они должны стать первыми искусственными спутниками Венеры) и два спускаемых аппарата были доставлены на космодром.

Жаркими июньскими днями станции покинули Землю и взяли курс на Венеру.

В их полетном задании одним из пунктов скромно значилось: получить данные по оптическим характеристикам поверхности планеты. А телефотометры, предназначенные для съемки ландшафта, осторожно назывались контрастомеры. Никто не был уверен в том, что из-за огромной толщи облаков, в условиях слабой освещенности, удастся получить удовлетворительные изображения. Несмотря на тщательную наземную отработку, не было также уверенности, что новая конструкция иллюминаторов, их крышек, стекло выдержат в тамошних адских условиях.

Октябрь 1975 года. Центр управления полетом. Наземная аппаратура «Волга» медленно «выдает» ленту. Это сигнал со спускаемого аппарата «Венеры-9» пришел на первый в мире искусственный спутник Венеры, а с него на Землю. Что там, на ленте, знают только операторы. Но вот по ЦУПу раздалось: «Есть сюжет!» Сюжет этот, или, как здесь говорят, картинка, необыкновенная.

Что мы ожидали увидеть? Согласно авторитетным суждениям — сглаженный неконтрастный рельеф (как результат мощной ветровой и химической эрозии). А тут — камни! Острые, плоские, со свежими изломами. Значит, планета молода! В геологическом отношении живая! Вероятно, там и сейчас грохочут вулканы, содрогается «земля».

Глядя на эти обожженные камни, я не мог не вспомнить без улыбки сахарный замок, который монтировали на «Венере-4»: дескать, если станция приводнится в океан, замок растворится, и антенна, раскрывшись, приподнимется над волнами.

При температуре плюс 485° С и давлении почти 90 атмосфер аппарат с маркой «Сделано в СССР» в течение 53 минут вел телерепортаж с поверхности Венеры.

...И вот теперь перед Мстиславом Всеволодовичем Келдышем лежал удивительный снимок, как бы доносящий дыхание далекого и загадочного мира. Россыпь молодых камней с острыми гранями...

...Завершился сеанс связи с «Венерой-9», затих ЦУП. В кабинете директора остались лишь М. В. Келдыш, председатель Госкомиссии, заместитель главного конструктора, руководители программы.

В креслах сидели безмерно счастливые и безмерно усталые от бессонной, полной тревог и волнений ночи люди, первыми из землян увидевшие далекий мир.

— Ну-с, друзья, а что дальше? — тихо произнес кто-то. В этом вопросе отразилась специфика создания машин для исследований дальнего космоса. Если создатели земной, авиационной техники или машин для ближнего космоса, хорошо знающие условия, в которых предстоит работать их творениям, могут, завершив проект, тут же приступать к разработке следующего, то проектанты станций дальнего космоса, как правило, лишены такой возможности. Тут, что ни полет — новые данные, и, только сориентировавшись на них, можно двигаться дальше.

Взоры всех присутствующих устремились к Келдышу.

— Вам самое время сейчас поспать, а не предаваться мечтам,— улыбнулся ученый.— Но, думаю, некоторые прикидки можно сделать и сейчас. Раз освещенность там вполне приличная, надо получать снимки более высокого качества и цветные. Да-да, цветные. Это ясно. Но главное — надо как следует «пощупать» тамошний грунт. Определить его химический состав. Не мне вам говорить, как это важно — сравнить его с земным.

— Мстислав Всеволодович,— в разговор включился заместитель Главного,— насколько мне известно, приборов для определения химсостава, которые могли бы работать в условиях Венеры, нет.

— Да, вы совершенно правы. Их нет, и вряд ли они будут созданы в ближайшем будущем. Есть, правда, один метод, который позволил бы провести исследования на борту. Но он требует разреженной среды. Говоря по-старому, в двести — двести пятьдесят миллиметров ртутного столба. Мне уж к паскалям, наверное, не привыкнуть,— улыбнулся академик.— Так вот, придется, видно, затаскивать грунт внутрь, а там уж исследовать.

— Вовнутрь? Да мы все силы бросили, чтобы не пустить жар внутрь! Тысячи ухищрений. В «шубу» какую толстую аппарат одели. Литий, бериллий...

— Но другого выхода у нас, наверное, нет. У вас же нетривиально мыслящие конструкторы. Поставьте перед ними эту задачу.

Фотографию на «фирму» привез из ЦУПа заместитель главного конструктора. Ее тут же прикрепили на доску объявлений КБ с краткой подписью: «Первая панорама Венеры». Создатели машины с большим интересом разглядывали острые камни, четко различимый горизонт. Сразу рухнули гипотезы о венерианской эрозии, о том, что поверхность планеты рыхлая и напоминает мелкие барханы в пустыне, а атмосфера сглаживает контрасты, словно молочный фильтр. Как говорится, лучше один раз увидеть.

Как-то смотрел я по телевизору фильм о новых «Венерах». Подсела дочка-третьеклассница. Когда аппарат, чуть качнувшись, замер на поверхности, дочка закричала:

— Смотри, фары зажглись! Как на «Жигулях»! Зачем они?

— Думали, там темно, как у нас в сумерки. Вот и решили осветить все вокруг, чтоб сфотографировать. А оказалось, там светло, как на Земле днем.

Факт значительной освещенности на поверхности Венеры позволил ученым сделать далеко идущий вывод: атмосфера планеты создает «парниковый эффект».

Но не только «картинками» был отмечен эксперимент. На панораме можно было видеть черный «молоточек». Это — радиационный плотномер, с помощью которого определялась плотность породы. Этот эксперимент помог объяснить природу мест посадки. Хорошо поработали также многоканальные гамма-спектрометры, определявшие содержание в породе урана, тория и калия, а также приборы, измерявшие скорость ветра, освещенность и другие параметры, характеризующие условия в атмосфере и на поверхности планеты.

Первые искусственные спутники Венеры представляли собой настоящие комплексные научные лаборатории.

Астрономы давно обнаружили собственное свечение атмосферы Венеры на ее ночной стороне (так называемый «пепельный свет» Венеры). Предполагалось, что возникновение этого явления связано с процессами типа полярных сияний. На станциях успешно работали специальные приборы, исследовавшие спектры «пепельного света». Они зафиксировали такие параметры ночного свечения, которые совершенно невозможно получить при наблюдениях с Земли. Это помогло раскрыть тайну «полярного сияния» Венеры. Оказалось, что оно не имеет ничего общего с природой полярных сияний нашей планеты. Спектр свечения ночного неба Венеры состоит из системы полос, возникающих только в смеси малых количеств кислорода с углекислым газом.

С борта станций проводились фотометрия, поляриметрия, спектроскопия, радиометрия окружающего Венеру пространства.

Воды на Венере оказалось в три тысячи раз меньше, чем на Земле. Венерианские облака состоят из капелек концентрированного раствора... серной кислоты.

Два года с орбиты Венеры шла ценная информация. Успех экспедиции был огромен. Мировая наука поздравляла нас.

В этой всеобщей праздничной атмосфере как-то прошло незамеченным одно загадочное событие. Взгляните на макет спускаемого аппарата «Венеры-9» («-10»), стоящий на ВДНХ. Или на его фотографию. Он симметричен. И панорама, снятая им, должна была быть круговой (360°), а оказалась вдвое меньше (180°), как будто смотрел он одним «глазом», а второй «глаз» у него был закрыт.

Так в действительности и произошло: каждый аппарат вел съемку одним открытым «глазом», а со второго почему-то не сбросилась предохранительная крышка. Загадка! Это была маленькая ложка дегтя в огромной бочке меда. Чтобы не портить настроения, событию не придали особого значения. Версии как следует не проработали, эксперименты всесторонние не провели. И это напомнило потом о себе и больно ударило по нам. Не могло не ударить. Ну что ж, огонь и воду аппарат прошел, а вот медные трубы — нет, вернее, мы.

После триумфа экспедиции 1975 года большая группа участников этой работы в 1976 году была награждена орденами и медалями. Заместитель главного конструктора по испытаниям (наш «шеф») И. Н. Селивохин в числе шести ученых и инженеров стал лауреатом Ленинской премии. Ряду товарищей была присуждена Государственная премия СССР.

Главный конструктор С. С. Крюков был награжден орденом Октябрьской революции, стал, лауреатом Государственной премии СССР.

А спустя год его освободили от занимаемой должности.

Что же стряслось?

Помните, в первой главе, рассматривая причины, из-за которых мы пятнадцать лет не летали к Марсу, я обещал рассказать об одной из них в третьей главе. Сейчас мы подошли к этому моменту.

После впечатляющих полетов наших лунников за образцами лунного грунта и получения выдающихся результатов их исследования в земных лабораториях ряд виднейших советских ученых выступил с мнением о необходимости проведения подобной экспедиции на Марс. Они убедительно доказывали, какое громадное значение для современной науки будет иметь доставка «марсианского камня» на Землю.

Поступили сведения из США о том, что американские ученые и конструкторы уже активно работают над подобным проектом, который начнет осуществляться после завершения программы «Викинг» (если, конечно, конгресс выделит необходимые средства).

Нашего Главного вызывали в различные высокие инстанции для обсуждения возможностей реализации экспедиции за марсианским грунтом. И он взялся за проект.

Сергей Сергеевич, конечно, прекрасно понимал всю необычайную сложность этого проекта. На его разработку он бросил самых лучших проектантов, конструкторов, испытателей.

Первые же расчеты показали, что экспедиция получится весьма длительной (многолетней) и дефицит массы огромен: станцию, способную решить поставленную задачу, одной ракетой-носителем «Протон» на орбиту не вывести. Тем не менее специалисты упорно искали выход.

Однако проект никак не «завязывался». Ради него свертывались другие темы: был отменен запуск уже изготовленного «Лунохода-3» (он сейчас выставлен в музее «фирмы»), долго не давали добро на работы с «Луной-24», недостаточно энергично велась подготовка новой экспедиции к Венере. Освобождающиеся специалисты подключались к марсианской разработке. Коллективу довольно реально грозило однотемье, а это небезопасно.

Известны случаи из жизни отдельных фирм, когда в интересах самой важной, самой главной, как представляется, темы свертываются другие, а эта самая важная по каким-то причинам не идет. Тут фирма может потерпеть крах.

Такой сложный период в своей истории наш коллектив уже однажды пережил. У основателя фирмы — Генерального конструктора — было два первых заместителя в ранге главных конструкторов. После смерти Генерального его пост занял один из них. Вскоре он свертывает одну за другой темы второго главного, остается со своей, единственной. А она как назло не идет. Не прошло и двух лет, тему закрыли, руководителя отправили заниматься научно-технической информацией в какой-то НИИ, а коллектив сильно пострадал, превратившись на три года в придаток одного из КБ. И только с назначением главным конструктором Г. Н. Бабакина коллектив КБ воспрял духом.

Помня это, многие ветераны с тревогой наблюдали за развитием событий. Они предупреждали Главного о серьезности последствий однотемья. Он и сам это стал понимать.

Тогда, чтобы усилить роль своих заместителей по направлениям (и сами направления), С. С. Крюков добился назначения их главными конструкторами по марсианской, венерианской, лунной и околоземной темам.

«Марсиане» вышли с предложением: два «Протона» — каждый с разгонным блоком «Д» и станцией — стартуют одновременно. На низкой околоземной орбите головные блоки (в данном случае имеется в виду связка из блока «Д» и марсианской станции) стыкуются между собой, затем тандем из двух блоков «Д» разгоняет станцию к Марсу. Только в этом случае проект укладывался в необходимую массу.

Но осуществление такого проекта в то время было нереально. «Стрелять» огромными ракетно-космическими комплексами дуплетом (а если на одном из них, в какой-то компоненте, что-то откажет?), стыковать два огромных комплекса, перестыковываться и разворачиваться на орбите, разгоняться тандемом — нет, это было уж слишком (запредельно) сложно.

Конечно, после многолетней отработки, на такой проект кто-нибудь и мог отважиться, но надежность его все равно оставалась бы крайне низкой.

Конструктор и космонавт, профессор К. П. Феоктистов в своей книге «Семь шагов в небо» вспоминает: «Главное ощущение от атмосферы наших споров и бесед, которое осталось в памяти,— это уверенность в том, что в технике можно все сделать, построить все, что захочется. Теперь у меня такой уверенности уже нет». (Выделено мною — Ю. М.).

Вот и с марсианским проектом, как выяснилось, было потеряно чувство реальности. Чтобы сократить сроки начальной стадии разработки, многие конструкторы (естественно, по указанию руководства) приступили к выпуску рабочих чертежей, не дожидаясь детальной проработки проекта. Когда же он развалился, оказалось, что понесены немалые моральные и материальные потери: напрасно израсходованы значительные средства, не получили развития другие направления.

Нужно было держать ответ.

Многие (и я в том числе) очень жалели об уходе Сергея Сергеевича. Но каждый понимал необходимость перемен.

В пятницу, 2 декабря 1977 года, вечером я зашел к С. С. Крюкову проститься. Хотя все было обставлено благопристойно: Сергей Сергеевич Крюков назначался первым заместителем главного конструктора ОКБ, основанного С. П. Королевым (он пришел к нам оттуда с должности начальника отдела), тем не менее выглядел он расстроенным. Он был обижен на своих заместителей, которых сам выдвинул в главные и которые вместо дружной работы «растаскивали» коллектив по своим темам.

И вот во вторник, 6 декабря 1977 года, в кабинет пришел его новый хозяин — главный конструктор Вячеслав Михайлович Ковтуненко.

Читатель, конечно, понимает, в какое нелегкое положение попадает автор этих записок, сотрудник КБ, продолжая свой рассказ о фирме и ее нынешнем Главном. Не говорить о нем нельзя: ничто существенное в организации, понятно, без него не делается. Хвалить Главного? Можно заподозрить в подхалимаже. Ругать? Сами понимаете...

И все же продолжим разговор о делах и людях нашего коллектива. Пусть результаты его труда говорят сами за себя.

О новом Главном нам было известно немногое. А коллектив, естественно, хотел знать о нем как можно больше. Партбюро КБ (вскоре преобразованное в партком по настоянию нового руководителя) поручило мне взять у него интервью. Интервью предполагалось опубликовать в новогоднем номере нашей стенной газеты КБ.

В. М. Ковтуненко, узнав, по какому поводу я звоню, принял меня поздно вечером того же дня, несмотря на чрезвычайную занятость в тот момент.

Привожу интервью полностью.

— Вячеслав Михайлович! Вы, конечно, представляете себе, как велик интерес всех работников КБ к перспективе, которая в эти дни начинает вырисовываться перед нами. Ясно также, что нашим читателям было бы очень интересно познакомиться с Вами, с Вашей точкой зрения по ряду основных вопросов, определяющих жизнь КБ.

— Да, такой интерес естествен и понятен. По-видимому, надо рассказать вначале немного о себе?

— Да, если можно.

— Пожалуйста. Я родился в 1921 году в городе Энгельсе Саратовской области. С детства мечтал об авиации. После окончания школы в 1939 году начал учиться в Рыбинском авиационном институте. Дальше 41-й год, война... Ушел добровольцем в армию. Немного подучили в Политической академии им. В. И. Ленина и — замполитом на фронт. С августа по октябрь 41-го — на передовой. Потом — ранение, раздроблена правая рука. Госпиталь в Ижевске. В сорок втором снова начал учиться. На этот раз — в Ленинградском университете, на механико-математическом факультете по специальности «аэромеханика». Кончил в сорок шестом году и по распределению стал работать в той организации, где тогда начинал свое новое направление Cepreй Павлович Королев. Работал вместе и был хорошо знаком с Г. Н. Бабакиным и eго сотрудниками, которые позднее перешли сюда, а я остался у Сергея Павловича.

В 1953 году защитил кандидатскую. В том же году уехал начальником сектора туда, куда позднее приехал Михаил Кузьмин Янгель (конструктор ракетно-космической техники, впоследствии академик, дважды Герой Социалистического Труда). К этому времени я уже был начальником проектного отдела. Михаил Кузьмич предложил мне остаться, назначил своим заместителем. К шестидесятому году нам удалось решить важную для страны задачу, решить успешно. В том же году я был удостоен звания лауреата Ленинской премии, а через год звания Героя Социалистического Труда. По предложению Михаила Кузьмича начал заниматься народнохозяйственными и научными направлениями нашей тогдашней тематики. Для этой цели было создано отдельное КБ. В 1960 году защитил (по совокупности работ) докторскую диссертацию. Тогда же организовал кафедру при физико-техническом факультете университета, стал профессором. С 1972 года — член-корреспондент АН УССР.

— Какова сфера Ваших личных научных интересов?

— Главный круг вопросов — аэродинамика и механика летательных аппаратов. Аэромеханика изделия в целом, ее воплощение в конструкцию. Важно довести задачу до конца. Увидеть, что получится.

— Какие качества Вы больше всего цените в сотрудниках?

— О, качеств должно быть очень много...

— И все же...

— Творческий подход к делу. Честность. Честность во всем: в отношениях с товарищами по работе, со смежниками... Вообще, порядочность. Непрерывное совершенствование, умение учиться: нельзя жить только старым багажом. Еще важна самостоятельность. С уважением отношусь к самостоятельным людям.

Традиционное новогоднее интервью для газеты КБ «За новую технику» дает главный конструк- тор Вячеслав Михайлович Ковтуненко. В роли журналиста — проектант В. А. Асюшкин

— Вы, наверное, уже знакомы с традициями нашего коллектива. Демократизм, доступность Главного...

— Да, я очень уважал и любил Георгия Николаевича. Впервые, помню, увидел его в 1947 году: слушал его доклад. Позже я узнал его ближе. Он был очень обаятельным человеком, вызывал большую симпатию своей общительностью, открытостью, своим умом. Мы много раз встречались с ним. Особенно запомнилась встреча в Ереване, на конгрессе.

Я слышал, что практически любой сотрудник КБ мог в любую минуту войти в кабинет к Георгию Николаевичу. Честно говоря, мне не очень верится, что это так и было. А кроме того, это, пожалуй, неправильно. Конечно, возможны исключения, когда дело не терпит ни минуты, но как система — это неверно. Ведь время Главного не принадлежит ему.

— Какой стиль в работе Вы предпочитаете?

— Только не кабинетный. Люблю производство, люблю там бывать. Кстати, первую «вылазку» я уже сделал. Но стараюсь не мешать и зря не вмешиваться. Сам я проектант и намерен регулярно посещать проектный зал, конечно, когда есть конкретное дело. А пока, к сожалению, не могу выйти из кабинета: идет выбор направления.

— Какими Вы видите взаимоотношения КБ и завода?

— Прежде всего тесное взаимодействие, основанное на взаимном уважении. Завод должен смотреть на КБ, как на мозговой центр, а КБ на завод, как на родственный коллектив, воплощающий в жизнь его идеи. Надо помогать заводу, понимать технологию, помогать ее развитию, не загружать производство лишними заданиями, выпускать качественную документацию.

КБ должно быть самостоятельной научной единицей.

— Допустим, рядовой инженер хочет поделиться какими-то своими идеями или о чем-то посоветоваться с Главным...

— Если дело несрочное, то до 10.00 прошу не беспокоить: идет самостоятельная работа. Главному тоже иногда надо подумать, да и почту посмотреть.

Но если что-то уж очень срочное, прошу и до 10.00. А обычно... записывайтесь в тетрадь у секретаря. Приглашу в тот же день, если, конечно, буду на месте.

— Возьмете ли Вы сюда бывшую Вашу тематику?

— Нет. Зачем же отнимать работу у другого коллектива. У нас же свои огромные задачи. Тематика хорошая. Только нельзя решать ее задачи разрозненно. Нужна унификация.

Сегодня же главное — подготовка очередных «Венер».

— Говорят, Вы собираетесь приглашать специалистов со стороны, частично со своей старой фирмы...

— Никого приглашать не намерен. Коллектив здесь сильный, давно показал свои возможности. Перестроимся. Поработаем. Если где-нибудь возникнет слабина и не увижу подходящего специалиста, то, может быть, одного-двух приглашу.

— Проекты мы разработаем... Но этого мало. Нужна решительность Главного...

— Решительность, конечно, непременное качество главного конструктора. И не только Главного. Вообще, я вижу три главные задачи главного конструктора:

1. Четко вырабатывать перспективу.

2. Определять однозначно генеральную линию.

3. Не допускать скатывания к одной теме — это гибельно.

— Что Вы хотели бы пожелать коллективу по случаю Нового года?

— Больших творческих успехов каждому и всем вместе. Обязательно семейного благополучия и счастья. Пусть все будет хорошо и в семье, и на работе.

— Есть предложение: встретиться через год — подвести итоги, вновь заглянуть в будущее...

— Предложение принимается.

От беседы осталось впечатление, что этот коммуникабельный, уверенный в себе человек знает, чего он хочет и что надо делать.

Действительно, с первых же дней новый Главный энергично приступил к работе. Он посещал цехи, стенды, экспериментальные базы, смежные организации, беседовал с проектантами и конструкторами, проводил частые немноголюдные краткие совещания.

А вскоре на собрании коммунистов КБ он выступил с сообщением, в котором изложил задачи коллектива на ближайшие годы. Согласно намеченной программе, тема по доставке марсианского грунта откладывалась надолго. До той поры, пока не будет достигнут новый, более высокий уровень науки и техники. Кстати, и американцы от подобного проекта также отказались «до лучших времен».

Поскольку созданный коллективом космический «носитель» (аппарат) зарекомендовал себя хорошо и далеко еще не исчерпал своих возможностей, необходимо разработать на его базе новые станции, например для радиолокации поверхности Венеры с орбиты ее искусственного спутника, для обеспечения функционирования больших и сложных телескопов на околоземных орбитах в целях глубоких астрофизических исследований и т.д.

А параллельно, пока разрабатываются и летают такие станции, можно создать унифицированную машину нового поколения с более широкими возможностями.

Унификация изделий, по словам Главного, необходима, ибо, распыляя свои силы на решение частных задач, коллектив не справится со всем объемом работ.

Необходимо также, подчеркнул руководитель, улучшить организацию труда. Если собрать тысячу талантов, хоть бы и академиков, и не организовать их, толку не будет. Нужно сочетать единство целей, правильную централизацию с интересами и работой каждого исполнителя.

А ближайшей и важнейшей задачей была в это время работа над одиннадцатой и двенадцатой «Венерами».

Но до конца «вытянуть» дела, как потом оказалось, не удалось. Вокруг машин по причинам, о которых уже говорилось, не был своевременно создан необходимый накал, что не могло не сказаться отрицательно на ходе дел. И хотя новый Главный бросил на эту тему много сил, выправить положение уже не хватало времени.

Какие же основные цели стояли перед венерианской экспедицией 1978 года? Выполнить задачи, сформулированные М. В. Келдышем: получить цветные снимки «Венеры», исследовать грунт.

Конечно, в процессе полета станций намечалось провести много новых интересных научных экспериментов, но главными были два: получение цветного изображения места посадки и проведение анализа венерианского грунта на борту спускаемого аппарата.

Стартовали станции «Венера-11» и «Венера-12» в сентябре 1978 года. Но об этом уже не узнал Мстислав Всеволодович Келдыш: 24 июля того же года на 68-м году жизни выдающийся ученый скоропостижно скончался. Теоретик космонавтики, как в первые годы космической эры называли его в печати без упоминания имени, внес неоценимый вклад в развитие советской космической науки и техники. Это была невосполнимая утрата для всех нас.

Но вернемся к его идеям. Нас буквально поражала непостижимая способность ученого ставить задачи на грани фантастики, но тем не менее реальные, решаемые лишь на пределе возможностей современной науки и техники. Определить такую грань может только большой ученый. Ведь еще чуть-чуть, и задача становится невыполнимой.

В декабре 1978 года спускаемые аппараты совершили посадку на планету.

Но ни тот, ни другой изображения не передали. Вот где сказалась та маленькая ложка дегтя! Не сбросились все четыре защитные крышки. Не удалось провести и анализ образцов венерианского грунта: не сработал, как требовалось, грунтозаборник.

Тогда же произошел анекдотический случай. 22 декабря газеты под торжественными заголовками типа: «Новый шаг в исследовании планет», «Новый успех советской науки» — дали информацию: «Спускаемый аппарат автоматической станции «Венера-12» — на поверхности планеты» и репортажи. Заголовки соответствовали действительности. Но о том, что два важных эксперимента не получились, умалчивалось. Ведь о программе экспериментов, как было принято тогда, заранее ничего не сообщалось. И вдруг «Гудок» — газета с большим тиражом и широкой «географией» — извещает своих читателей о «самом интересном»: есть панорамные снимки, взят венерианский грунт! Понятно, как это произошло. Текст был заготовлен газетой заранее, а при выпуске по ошибке не вычеркнули два абзаца. Вот они — издержки недостаточной гласности.

На съезде журналистов страны в 1987 году «космическое ведомство» было подвергнуто серьезной критике за ограничения в выдаче подробной информации. С тех пор многое изменилось, и читатель в полной мере это, наверное, почувствовал. Но мне все же хочется «защитить честь мундира». Ведь есть ведомства и повыше космического. Стиль такой закладывался не в нашем ведомстве...

Экспедиция 1978 года, с точки зрения ученых, принесла хорошие результаты: был проведен тонкий химический анализ атмосферы, обнаружена высокая грозовая активность на планете. Интенсивность электрических разрядов оказалась во много раз выше, чем на Земле. Высокая грозовая активность, предположили исследователи, объясняется наличием действующих вулканов.

Да, особые симпатии вызывал у нас этот небольшой прибор со звучным названием «Гроза». Он предназначался для поиска грозовых разрядов в небе Венеры.

Когда-то грозовые разряды в атмосфере Земли помогли А. С. Попову изобрести радио. Тогда они являлись единственными источниками радиосигналов. Но, сослужив свою великую службу, они превратились со временем в один из основных источников помех радиосвязи. Ныне грозовые разряды снова стали объектом исследования, помогающим изучать характеристики ионосферы.

Прибор «Гроза» поначалу доставлял нам немало хлопот. Не потому, что плохо работал. Нет, работал он хорошо. Мешали условия Земли, насыщенной до предела всевозможными радиоволнами.

Оператором прибора работал Федор Долгополин. Когда по громкой связи раздавалось: «Операторам занять свои места!», Долгополин делал серьезное лицо, трагическим голосом произносил:

— Иду на «Грозу»! — и решительным шагом выходил из комнаты.

Все уладилось, когда удалось создать специальные экранирующие устройства. Оставался открытым лишь главный вопрос: а есть ли на Венере грозы?

Спускаемый аппарат «Венеры-12» шел на посадку. И одним из первых пришло сообщение: «Поступает информация с прибора „Гроза”»! И затем: «Зафиксированы низкочастотные и высокочастотные грозовые разряды!»

Значит, есть, бушуют в небе Венеры грозы... Может, когда-нибудь мы услышим «голос» Венеры: громовые раскаты, вой ветра? Он о многом поведает ученым.

В те дни в беседах планетологов часто слышалось слово «аргон-36». Этот изотоп газа аргона присутствовал, как считают ученые, еще в том протопланетном облаке, из которого формировались планеты Солнечной системы. С тех пор запас его не пополнялся. За миллиарды лет он должен был практически исчезнуть и с Земли, и с Венеры.

И вот совершенно неожиданный факт: соотношение аргона-36 с другим изотопом, по данным последних станций, оказалось на Венере в 200—300 раз больше, чем на Земле. Отчего? Интересная научная загадка. Может быть, на Венере сохранился первоначальный (реликтовый) состав атмосферы? Или в той части протопланетного облака, из которого формировалась Венера, было больше аргона? А вдруг все не так, и там происходят необъяснимые, с точки зрения земной науки, процессы?

Вновь (в который раз!) планета тайн преподнесла ученым сюрприз.

Пролетные аппараты (космические носители), сбросив СА на планету, продолжали свой путь по гелиоцентрическим орбитам. Они были оснащены оригинальной научной аппаратурой, и у нас еще будет повод вернуться к ним.

Несмотря на то что упрекнуть нового Главного никто не был вправе, он заметно переживал относительную неудачу экспедиции и, когда отшумели первые после посадки дни, развил кипучую деятельность по анализу отказов. Были разработаны всевозможные версии, а потом целые программы по их проверке. Каждый узел и узелочек подвергался сверхжестким испытаниям.

Очередная экспедиция к Венере намечалась на 1981 год...

Конструкция крышек была «головной болью» наших конструкторов, технологов и экспериментаторов.

Грунтозаборное устройство создавали в конструкторском бюро Владимира Павловича Бармина, одного из тех, кто входил в легендарную шестерку главных конструкторов, составлявших первый королёвский Совет Главных. Естественно, в разработке самое деятельное участие принимали сотрудники нашей организации как головной по межпланетным станциям...

— На следующей неделе к нам поступит бур. Надо подготовить «наземку» да просмотреть еще раз документацию,— заместитель начальника КИСа, ведущий оперативку, не говорил, а, словно искры, высекал слова своим резким голосом.— Я к вам обращаюсь, Виктор Никифорович! Смотрите, чтобы не получилось: на охоту идти — собак кормить.

Опытный руководитель группы электриков миролюбиво пробасил:

— У меня, Сан Саныч, все готово. Да у нас там дел — чуть: включить двигатель да выключить.

— Посмотрим, как вы «включите да выключите»...

Этот краткий диалог напомнил мне, что откладывать дальше детальное изучение бура, правильнее — венерианского грунтозаборного устройства (ГЗУ), не следует.

На другой день, сразу после оперативки, я направился к нашим конструкторам. Борис Борисович Арустамов, живой, темноглазый, шумный, весело закричал:

— А, на ликбез пожаловал! Давно пора! Сейчас чертеж подпишу и займусь с тобой. Юрий Александрович,— крикнул он коллеге,— ты как, готов мне помочь?

Б. Б. Арустамов — опытный конструктор, специалист по приводам. Еще в 1965 году Г. Н. Бабакин упросил начальство НИИ, в котором работал Арустамов, перевести его к нам.

Окончательная сборка спускаемого аппарата станции «Венера-13» перед отправкой на космодром. В марте 1982 года спускаемые аппараты «Венеры-13 и -14» впервые взяли пробы грунта с поверхности планеты и провели их химический анализ, передали цветные панорамы места посадки

Юрий Александрович Онищенко, тоже конструктор с немалым стажем, подошел к кульману.

— Готов, Борис Борисович.

— Вариантов проработали много, а остановились вот на этом,— Онищенко развернул чертеж.

— Значит, так,— Арустамов энергично помогал себе карандашом,— садимся на Венеру, полминуты выжидаем, когда «улягутся» переходные процессы, и тогда включаем электродвигатель. Двигатель через редуктор и систему тросов — вот таким образом — вращает бур, опускает его на «землю» и с большим усилием прижимает к поверхности. Идет бурение... Потом — бах! — срабатывает пиропатрон перегрузки грунта, мембрана, говоря по-простому — перегородка, закрывающая вход в вакуумную емкость, прорывается. Получается «обыкновенный» пылесос: снаружи сто атмосфер, а внутри разрежение. Что происходит?

— Забуренный грунт со свистом всасывается в шлюз!

— Верно мыслишь... Тогда пойдем дальше. Теперь срабатывает второй пиропатрон, и шлюз со взятым грунтом отсекается от внешней среды, короче, герметизируется. Но какое давление в шлюзе? Те же сто атмосфер, а нам надо, помнишь, почти в триста раз меньше. Что делать?

— Надо сбросить давление...

— Правильно. Вот для этого срабатывает третий пиропатрон, и с его помощью маленький шлюз соединяется с большой десятилитровой емкостью. Какое в ней изначальное давление?

— Десять миллиметров ртутного столба.

— Венерианский газ, ворвавшийся в шлюз, растекается по всей емкости, давление падает. Вот теперь грунт можно подавать в зону анализа. Срабатывает, наконец, четвертый пиропатрон, и грунт, как на блюдечке, подается под светлые «очи» анализатора. Насчет блюдечка я немного загнул,— рассмеялся Арустамов,— пулей подается! Вот так. Вопросы есть?

Подошли совсем молодые конструкторы. Признаться, я давно их заметил в КБ и принимал за наших молодых специалистов. Приходили они на работу вместе с нами, а вот уходили позже. Теперь все прояснилось. Это были разработчики бура.

— Вас интересуют наземные испытания бура? — спросил один из них.— Пока прошли только автономные. А вот комплексные, в составе фрагментов и экспериментальных машин, будут проведены в камере с венерианскими условиями.

— А на какие породы рассчитан бур?

— Взять можем практически любую: от базальта, туфа и кончая песчаной.

— Как бы посмотреть бур «живьем»?

— Я после обеда иду на сборку, можешь присоединиться,— предложил Онищенко.

...Все чаще и чаще при встречах друг с другом мы спрашивали: «Ты не знаешь, когда сброс?» Сброс — испытание важное, заключительное и весьма эффектное. Так коротко называют наземные комплексные испытания спускаемого аппарата на ударные нагрузки. Машину, ничем не отличающуюся от летной, с работающей аппаратурой подвешивают на стреле, а потом с высоты в несколько метров сбрасывают на уклон — площадку из твердых плит. Тут проверяется многое: устойчивость машины при посадке, способность аппаратуры, всех узлов и механизмов, работающих в комплексе, выдержать удар.

При подготовке машины немало хлопот доставлял «Арахис». В отличие от земного этот «орешек» оказался твердым. «А-р-а-хи-с». Расшифровывается он так: автоматический рентгенорадиометрический анализатор химического состава. Помните, М. В. Келдыш говорил о методе. Вот этот прибор и позволял обнаруживать основные породообразующие и некоторые редкие элементы в грунте Венеры. Поданный для анализа грунт облучается радиоизотопным источником. Атомы химических элементов грунта, возбужденные облучением, начинают «светиться» — слабо люминесцировать. По интенсивности и спектру этого «свечения» и определяют состав грунта. Понятно, прибор сложный, со своей вычислительной машиной.

Каждый космический аппарат имеет свою «изюминку». На спускаемых аппаратах таких «изюминок» было, пожалуй, сразу три: «Арахис», бур и цветное телевидение.

Подготовкой ударной машины, или «восьмерки», как ее называли по последней цифре длинного номера, на КИСе непосредственно руководил Борис Панин. И вот «восьмерка», чем-то напоминающая гигантскую грушу, висит на огромной стреле. По громкоговорящей связи, как на старте, идет отсчет времени: «Готовность два часа! Двухчасовая готовность!» За центральным пультом — один из самых лучших операторов КИСа Володя Перегудов, сегодня ему поручено управление машиной. Постепенно пультовая заполняется специалистами всех систем. Надевает специальный костюм рабочий бортрасчета Виталий Волосков и сразу становится похожим на космонавта.

Прибыл заместитель Главного по конструкции В. Е. Ишевский. Подошел к пульту. «Все в норме, Валентин Евграфович!» — доложил Перегудов.

Кино- и фотооператоры еще раз проверяют свою технику. Наземные радиостанции уже принимают сигнал с аппарата, он сейчас как бы летит в атмосфере Утренней звезды. Скоро посадка.

Виталий Волосков поднимается по высокой стремянке к машине, отключает кабели, в последний раз перед сбросом осматривает аппарат, откатывает стремянку. Все готово к сбросу...

— Внимание! Сброс!

Аппарат летит вниз и с грохотом «прилипает» к земле.

— Сигнал нормальный, хорошего качества,— докладывает оператор наземной радиостанции.

30 секунд. Отстрелились крышки телефотометров. Иллюминаторы открыты. Началась съемка. На площадке специально разбросаны красные кирпичи и другие разноцветные предметы.

Заверещал двигатель бура. Сердито урча, он вгрызается в пенобетонную плиту. Один за другим срабатывают пиропатроны ГЗУ. Интересно, начался ли анализ грунта? Насколько точно «Арахис» определит, что ему «подсунуло» ГЗУ? Ответы на эти вопросы мы получили только через несколько часов после обработки информации. Кажется, все раскрылось. Все... кроме «Пропа» — прибора, непосредственно определяющего структурные механические свойства грунта. Такое предвидели и даже записали в программу: механизм выноса рассчитан на жаркие венерианские условия. Дефекта нет, и все же вид нераскрывшегося «Пропа» испытательский глаз не радует.

Эксперимент завершен. Начался тщательный анализ телеметрических записей. Все приборы сработали хорошо: и «Гроза», и «Сигма» — газовый хроматограф, и влагомер — ему определять влажность атмосферы...

Порадовал «Арахис» — он определил точно: в грунте присутствуют алюминий, кремний, кальций, прочие элементы.

— Вот так бы и на Венере! И чтоб «Проп» раскрылся,— подытожил Борис Панин.

О том, каким вниманием пользовался бур, говорит и такой эпизод.

Для подготовки грунтозаборного устройства к полету на космодром прибыла небольшая группа специалистов. В нее входили разработчики бура Анатолий Иванов и Николай Овчаров, а также Александр Махов и Юрий Онищенко.

Все службы докладывают: замечаний нет. Но мы видим, что-то смущает «буровиков»: подолгу сидят они над телеметрическими записями, шелестят схемами, нередко уединяются. У В. Ломанова, одного из руководителей испытаний, на такие вещи нюх тонкий:

— Что закручинились, мужики?

— Понимаете, какое дело... Замечаний нет, а все же неспокойно. И здесь, на космодроме, и на заводе потребление тока в норме. Даже в очень приличной норме. Но разница есть.

— Большая?

— Пять миллиампер.

— Это из шестисот-то?

— Да, мы понимаем. Но откуда, откуда она взялась?

Тут вспомнилась история, которую мне рассказал начальник производства. Все буры — и летные, и экспериментальные — собирал Виктор Хапудин. Но, когда Виктор был в отпуске, один бур собрал другой рабочий, тоже мастер своего дела. Бур работал нормально, однако возвратившемуся из отпуска Хапудину звук его работы показался чуть-чуть отличным от звуков, издаваемых прежними бурами. Виктор убедил начальника сборочного отделения разобрать бур, оказалось, одна деталь была установлена с едва заметным перекосом.

Может быть, о чем-то похожем и «пищат» те пять миллиампер?

Ломанов вызвал инженера-электрика Елену Пашкову.

— Ваше мнение?

— Все должно быть нормально, Валентин Мокеевич!

— Вы меня не успокаивайте, а просчитайте еще раз, пожалуйста, весь токовый баланс.

Мы возвращались с Валентином в гостиницу поздним вечером.

— Знаешь,— признался он,— не идет у меня из головы эта история с пятью миллиамперами. Я бы еще понимал, если бы потребление тока было больше: может, что-то мешает, а ток ведь меньше!

— Послушай,— Ломанов остановился, как вкопанный,— а, может быть, условия отличаются? И как мне раньше это в голову не пришло! С утра запрошу Москву.

На другой день все стало на свое место и изрядно развеселило нас. Москвичи долго вспоминали жаркое лето 81-го. Сколько сюрпризов оно принесло! Не забыло и про нас. Оказывается, и операторам, и машине было так жарко, что были включены дополнительные вентиляторы и кондиционеры. Это «чуть-чуть» и сказалось на результатах замеров!

Успех экспедиции был полным...

Какие цветные панорамы мы рассматривали! Какие данные по грунту мы получили! Безукоризненно сработала вся «наука», вся техника. А сколько было «впервые»!.. Приоритет за приоритетом.

Это был настоящий долгожданный праздник на нашей улице. На пресс-конференцию в пресс-центр МИД мы приехали большой группой — целым автобусом. Отметили также событие, собравшись коллективом испытателей отдела на квартире одного из наших телеметристов. Пели, танцевали, читали стихи:

Не каждый час творим открытья, Но каждый день идем вперед, Связав расчета прочной нитью Начало поисков и взлет.

Спустя месяц я встретился с доктором физико-математических наук, профессором, заведующим отделом физики планет Института космических исследований АН СССР В. И. Морозом и доктором физико-математических наук, профессором, заведующим лабораторией исследований планет Института геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского АН СССР, лауреатом Ленинской премии Ю. А. Сурковым. Вот запись той беседы.

— Давайте представим, что наша беседа происходит на Венере...— начинаю я.

В. И. Мороз. Стоим на шаре небольшого диаметра. Все в оранжевых тонах... Над нами безоблачное оранжевое небо. Очень темная поверхность с желто-оранжевыми оттенками. Довольно шумно, как на оживленной улице.

— «Небольшого диаметра» — это сколько?

— Ну, сотни метров, то есть стоим будто на вершине большого купола — так там резко «заваливается» горизонт. Это из-за аномальной рефракции световых волн.

— Василий Иванович, а почему не видны облака?

— Слишком внушительна оптическая толща атмосферы.

— А отчего все, как в песне, оранжевое?

Так выглядит венерианский пейзаж в окрестностях высокогорного плато Беты в области Феба. На панораме, полученной с борта спускаемого аппарата «Венеры-14», отчетливо видна многоярусная горизонтальная слоистость горных пород

— Венерианская атмосфера поглощает синие лучи, точнее, синюю часть спектра.

— А почему шумно?

— От ветра.

— Но скорость ветра невелика — всего полметра в секунду?

— Зато велика плотность атмосферы! Не забывайте про давление! По динамическому напору эта скорость эквивалентна земным ветрам — пять метров в секунду. Кстати, у аппарата были не только «глаза», но и «уши» — микрофоны. Они шум зафиксировали...

— В чем состоят основные итоги этой венерианской экспедиции?

В. И. Мороз. Впервые проведен анализ элементного состава грунта планеты. Этот эксперимент, проведенный в экстремальных условиях Венеры, является, пожалуй, самым впечатляющим из всех когда-либо проводившихся на поверхности других планет.

Ю. А. Сурков. Мы определили процентное содержание магния, алюминия, кремния, калия, кальция, титана, марганца, железа, основных летучих элементов — серы, хлора, фосфора. Теоретически, исходя из геохимических закономерностей, «получили» натрий — его там около полутора процентов.

— Можно ли, зная все это, «сварить» венерианский грунт?

— Сейчас мы готовим компоненты, чтобы приготовить аналог. Перемешаем их в нужных пропорциях, расплавим — получим «стекло», раздробим его в порошок, продолжим анализ. Второй путь — поиск земных аналогов. С составом пород «Венеры-14» легче: он соответствует широко распространенным на Земле океаническим базальтам. С «Венерой-13» сложнее: подобный тип глубинных базальтов встречается весьма редко, пожалуй, лишь в Средиземноморской вулканической провинции. Из Италии нам доставили кусок породы, довольно близкий по характеристикам...

В. И. Мороз. Впервые получены цветные панорамы поверхности Венеры. По качеству новые панорамы относятся к числу самых лучших среди переданных когда-либо с поверхности других тел Солнечной системы. Впервые проведены измерения ультрафиолетового потока солнечного излучения в атмосфере. Обнаружено, что значительная часть солнечного излучения поглощается выше шестидесяти километров. Это позволит в какой-то степени объяснить совершенно необычные характеристики движения атмосферы Венеры. Известно, что за четверо земных суток облака с завидным постоянством «обегают» планету.

Впервые определен изотопный состав неона, хорошо зафиксирован криптон и, видимо, ксенон. Эта информация является ключевой для разгадки тайны происхождения не только Венеры, но и всей Солнечной системы.

Ю. А. Сурков. Впервые проведены одновременные измерения содержания водяного пара прямыми и оптическими методами. История воды на Венере чрезвычайно волнует планетологов. Установлено, что водяного пара в атмосфере очень мало и его распределение по высоте весьма необычно. Оба эти факта также важны для понимания природы загадочной планеты.

Впервые прямыми исследованиями показано, что сера является основным элементом, определяющим состав облачного слоя.

— Часто спрашивают: верно ли, что холодный Марс — старость Земли, а жаркая Венера — ее юность?

В. И. Мороз. Образовались эти планеты, как и вся Солнечная система, примерно 4,5 миллиарда лет тому назад. Венера сформировалась чуть раньше Земли, Марс — чуть позже. Разбежка во времени «ничтожна»: всего около ста миллионов лет.

— Может ли Венера в процессе своей эволюции «превратиться» в Землю?

— В. И. Мороз. Нет, не может. Вот Земля может «превратиться» в Венеру при неразумной деятельности человека, если фреон, углекислый газ будут в возрастающих количествах выбрасываться в атмосферу.

— А каково значение изучения Венеры в интересах Земли?

В. И. Мороз. Большой интерес к этой планете связан прежде всего с тем, что она резко отличается от Земли по характеристикам атмосферы и климата, хотя имеет почти такие же размеры. Мы строим модель общей циркуляции атмосферы: на Земле все очень сложно — океаны «мешают», на Венере проще. Отсюда тянется нить, в частности, к метеорологии, экологии...

Ю. А. Сурков. Помимо атмосферно-климатологического аспекта исследований имеются еще два, не менее важных: геологический и космогонический.

Для геологии крайне необходимы данные о строении твердых тел всех планет земной группы: Меркурия, Венеры, Земли, Марса. Без этого невозможно восстановить картину ранних стадий формирования Земли, процессы образования полезных ископаемых.

Для космогонии нужны данные об инертных газах, особенностях строения недр и поверхности планет, которые несут информацию об эпохе формирования Солнечной системы.

— Давайте помечтаем. Когда начнется освоение Венеры?

В. И. Мороз. Логика развития человечества обязательно приведет к этому, причем, вероятно, раньше, чем мы предполагаем. Мог ли человек в 1880 году предположить, что через сто лет будем летать к планетам? Не исключено, что начнется освоение Венеры в XXI веке.

Ю. А. Сурков. Во всяком случае, там есть все, что нужно человеческой цивилизации. Уверен, полезными ископаемыми, самыми разнообразными, Венера не обделена. В связанном состоянии должна быть вода. Мешают только высокая температура и большое давление. Возить руду с Венеры будет дороговато. Более выгодно создавать на месте обогатительные фабрики и заводы по переработке сырья.

— Есть ли элементы научности в предложении известного американского астронома Карла Сагана о «переделке» атмосферы Венеры с помощью хлореллы? Как полагает Саган, эти водоросли, доставленные в нежаркие слои атмосферы Венеры, довольно быстро могут разложить углекислый газ. Атмосфера планеты обогатится кислородом, ослабеет действие парникового эффекта — понизится температура, станет приемлемым давление. Воду люди добудут, и тогда Венера превратится в обитаемую планету...

В. И. Мороз. Элементы научности есть. Но, скорее всего, к началу освоения планеты появятся и другие, не менее остроумные проекты преобразования атмосферы Венеры.

Спустя год я вновь побывал в лаборатории Ю. А. Суркова.

Я держу в руках кусочек черного, тускло поблескивающего на изломах стекла, очень твердого (на обычном стекле оно оставляет глубокие царапины) и тяжелого. На первый взгляд, стекло как стекло, впрочем, на второй и третий — тоже.

Передо мной на журнальном полированном столике баночки с серо-зеленым мелким песком — тем же стеклом, но раздробленным в порошок. И тоже ничего необычного.

Если, конечно, не знать заранее, что, наверное, во всей Вселенной такая порода есть лишь в двух местах. Здесь, в Институте геохимии и аналитической химии им. В. И. Вернадского АН СССР (где «стекло» сварили, а потом раздробили). И еще за 128 миллионов километров от московских Ленинских гор. Именно на таком расстоянии от Земли 29 мая 1983 года находилась Венера.

Венерианский грунт был получен учеными недавно. На это ушел целый год напряженной работы лаборатории исследования планет института.

— Юрий Александрович, исследование венерианского грунта было, как известно, главной задачей обеих станций. Очевидно, и место посадки выбиралось поэтому не в последнюю очередь с учетом ваших пожеланий?

— Да, конечно. Посмотрите,— Ю. А. Сурков протягивает глянцевую цветную карту, радиолокационный «фотоснимок», сделанный в 1978 году американской станцией «Пионер — Венера».— Примерно две трети поверхности планеты составляют холмистые возвышенности, около четверти ее — гладкие низменности, и лишь одну десятую — горные районы. Так что мы намеренно посадили «Венеру-13» на холмистую местность, а «Венеру-14» — на гладкую. Другими словами, если предположить, что аппараты попали в типичные венерианские условия, мы можем представить себе едва ли не 90 процентов поверхности планеты. Причем, как мы определили, возвышенности — территории более древние, остаток первичной коры Венеры. Нам это особенно интересно, потому что «у себя дома» мы видим уже окончательно сформировавшуюся планету, а здесь можем «заглянуть» в свою историю почти на четыре миллиарда лет назад. Это поможет нам лучше понять закономерности породообразования не только на Венере...

— Что же передали нам станции с поверхности Венеры? Что за породы перед нами?

— «Венера-14» передала состав грунта, напоминающего земные океанические толеитовые базальты, «Венера-13» — тоже близкие к базальтовым щелочные габброиды.

— Где-нибудь на Земле есть похожие породы?

— Со дна Атлантики мы достали грунт, сопоставимый с грунтом венерианских низменностей. Значительно труднее оказалось найти что-то похожее на породы, составляющие на Венере холмы. На Земле подобные породы встречаются очень редко, у нас это породы глубинные, причем даже образцы из рифтовых зон, из вулканических островов очень отличаются от венерианских... Но в результате нечто похожее мы все-таки обнаружили — в районе Байкала... При этом надо сказать, что грунт на Венере значительно менее плотный — почти в два раза — нежели подобный земной, не кристаллический, не монолитный, а пористый. По-видимому, все венерианские породы — вулканического происхождения, вещество в виде пепла слой за слоем ложилось на поверхность планеты.

— Юрий Александрович, расскажите, пожалуйста, поподробнее, как вы «готовили» эти образцы. Итак, станции передали вам состав элементов грунта...

— Собственно, работа эта началась намного раньше, еще даже до старта станций с Земли. Мы заранее создали целую «библиотеку» спектрограмм земных пород — 200 образцов, тысяча спектров!..

— Простите, а по какому принципу вы отбирали именно эти породы, а не какие-то другие?

— Прежде всего мы брали то, что ожидали увидеть и на Венере.

— И ваши ожидания оправдались?

— В общем-то, да. Что касается пород, исследованных «Венерой-14»,— толеитовые базальты в «библиотеку» мы включили сразу. А вот с «Венерой-13» оказалось значительно сложнее... Так вот, когда мы уже получили данные с самой планеты, компьютер из наших двухсот отобрал десять наиболее похожих спектров, потом сузил выбор до трех. С ними мы и начали работать.

— Каким образом?

— Одновременно мы шли двумя путями. Первый — чисто теоретический: компьютер «корректировал» спектр земной породы, «добавляя» в него «вещества» до совпадения картинки с венерианской. И второй путь — экспериментальный. Определив процентное содержание породообразующих элементов в грунте Венеры, мы смешивали их в необходимых пропорциях, постепенно добавляя необходимые окислы. При этом надо было учесть влияние температуры (500°!), ввести массу других поправок, «добавить» необходимые летучие компоненты — серу, хлор, фтор, и только после этого мы смогли «испечь» аналог венерианской породы. Уверяю вас, это была очень и очень трудоемкая задача.

— И сколько же вариантов грунта пришлось вам создать на пути к этому, окончательному?

— Многие десятки.

— И каким общим весом?

— Во всяком случае, речь идет о килограммах...

— Простите, Юрий Александрович, но насколько точно соответствует ваш грунт настоящему? Можно ли быть уверенным, что вы не ошиблись?

— Перед полетом станций наши приборы проверяла очень серьезная комиссия. Были проанализированы так называемые темные пробы. Нам предложили породы, о составе которых мы абсолютно ничего не знали, мы сняли спектрограммы, и породы увезли. Можете представить, в каком напряжении была вся лаборатория: даже случайная ошибка могла перечеркнуть многолетнюю работу... Но наши приборы сработали четко.

— Могут спросить: но что дают нам, землянам, эти исследования чужой планеты — за миллионы километров от нас и наших проблем?

— Не согласен. К нашим земным проблемам эти исследования имеют самое непосредственное отношение. Благодаря им мы сможем ответить на исключительно важные именно для нас вопросы. Назову только один из них, может быть, и не самый главный. Как известно, 70% полезных ископаемых на Земле сформировались в первый миллиард лет существования планеты. Каким образом? На Земле мы этого не узнаем, Венера же или Луна такую возможность дают...

— И последний вопрос, Юрий Александрович. Очевидно, «грунт с Венеры» — первый в мире грунт, воссозданный в лабораторных условиях?

— Да. С искусственно созданными породами ученые никогда еще не работали. Даже лунный грунт исследовался «натуральный» — доставленный на Землю советскими автоматическими станциями и американскими экспедициями. Нам пришлось создать совершенно новые методики, тем радостнее, что эта работа завершилась так успешно.

Незадолго до этой встречи Ю. А. Сурков вернулся из Хьюстона, с XIV лунно-планетной конференции. Доклад советских ученых об их исследованиях Венеры стал там одним из важнейших событий.

Между прочим, само слово «базальт» произошло от греческого, обозначающего «пробный камень». Сейчас «пробные камни» с Венеры начинают работать на Земле.

...Работает на земле чудо-стекло. Компактный и высокоинформативный хроматограф «Сигма», созданный для венерианских исследований, получил прописку на газо- и нефтепромыслах страны. Космическая технология помогает земной...

Да, подобные факты вызывали бы законную гордость, если бы являлись обычным правилом.

Когда же ракетно-космические разработки спустятся на Землю? Такой вопрос все чаще ставят экономисты, журналисты, рядовые труженики.

Вот номер «Правды» от 22 января 1989 года. Заметки писателя Бориса Екимова под названием «Пора долги отдавать». Пронзительные рассказы этого колоритного представителя «деревенской» прозы, живущего в Волгоградской области, нельзя читать без саднящей боли. За его творчеством слежу с особым вниманием и потому, что он мой ровесник и однокашник и наше с ним детство прошло в далекой заполярной Игарке. Так вот, он, в частности, пишет: «Так все-таки какой на дворе век? Когда смотришь, как механическая рука где-нибудь на Луне и дальше, послушная сигналам с Земли, трудится, восхищению нет предела. Но отведите от телевизора взгляд — вот он, крестьянин, с косой да лопатой. Словно хлеб всех ученых людей, всех людей заводских, умелых и мудрых,— он с полей марсианских, а не с этих вот, на которых трудится их крестьянский брат».

Но разве космонавтика, открывающая новые горизонты науке и технике, виновата в том, что ее достижения так слабо внедряются в народное хозяйство?

Январь 1989 года. Большой зал Дома ученых АН СССР. Идут XIII научные чтения по космонавтике. На трибуне — главный конструктор ракеты-носителя «Энергия» Б. И. Губанов. Он сообщает, что творцами ракетно-космической системы «Энергия» — «Буран» предложено более 600 разработок, которые хоть сейчас могут быть использованы в народном хозяйстве. Это новые конструкционные материалы, перспективные системы и приборы, совершенные технологии, программы ЭВМ и прочее, и прочее. Но кто их применит? Видимо, только перевод народного хозяйства на экономические рельсы товарно-рыночных отношений радикально изменит ситуацию.

Пятнадцать лет мы не летали к Марсу. Почти столько же к Луне. Пришел час расставания и с Венерой. Двадцать лет, скрывая свой лик под вуалью, была она для нас и таинственной незнакомкой, и суровым экзаменатором.

До свидания, Венера! Мы не скоро увидимся с тобой.

Впереди нас ждали новые сложные проблемы.