вернёмся в библиотеку?

"Изобретатель" №4-1929

Изобретатель Кибальчич

Статья Ил. Полтавского

Путь изобретателя во все времена и у всех народов требовал героизма.

Наиболее типичную и яркую фигуру русского изобретателя-революционера в царские дни представляет Н. И. Кибальчич, один из тех, кого исполнительный комитет Народной Воли вместе с Желябовым и Перовской послал на дело 1 марта 1881 года.

В наши дни кажется очевидным, что путь революции — это не единоличный террор, а массовое восстание. Но в далекие дни Народной Воли даже и наиболее проницательные кз революционеров считали казнь царя крупнейшим революционным достижением.

Впервые на жизнь и смерть схватились между собой в те дни два лагеря: один — самодержавие — располагал бесчисленными силами, гигантским государственным аппаратом; другой — представлял собой крошечную горсть людей, обладавших только беззаветной преданностью революции.

Победили в этой схватке революционеры. Не дешево досталась эта победа. Одно покушение за другим организуется на всесильного самодержца. Число покушений дошло уже до семи. Уже 21 виселица выросла в результате провалов. Но группа Желябова, в которой выступает Н. И. Кибальчич, снова берется за дело, — и вот прозвучал на всю Россию взрыв

Н. И. Кибальчич

1 марта. Залитые кровью клочья разорванного мяса — это все, что осталось от самодержца всероссийского.

«Тот, кто не пережил с нами периода после 1 марта, — взволнованно рассказывает в своих «Воспоминаниях» поныне здравствующая Вера Фигнер, — тот никогда не составит себе понятия о всем значении этого события для революционной партии. Когда я в то утро вошла к друзьям, которые еще ничего не подозревали, то от волнения едва могла выговорить, что царь убит. Я плакала, как и многие другие: тяжелый кошмар, давивший молодую Россию, был прерван. Ужасы тюрьмы и ссылки, насилия и жестокости над сотнями тысяч наших единомышленников, кровь наших мучеников, — все искупала эта минута, эта пролитая нами царская кровь!»

Н. И. Кибальчич, чья изобретательность создала метательные снаряды, взорвавшие самодержца, — техник, химик, ученый. Это — фанатик изобретательского дела. Единственное, что дорого и важно ему, это — его чертежи, его колбы и реторты, его лаборатория. «Ту изобретательность, которую я проявил по отношению к метательным снарядам, — говорит на суде Кибальчич, — я, конечно, с радостью употребил бы на изучение производств, на улучшение способа обработки земли, на устройство новых машин!..»

Изобретательство — это главная, основная, единственная страсть Кибальчича. Но пока существует самодержавие — какое бы то ни было изобретательство безнадежно. «Россия, — говорит Кибальчич, — обратилась бы в стоячее болото, если бы в ней не появились люди, с самоотвержением заявляющие свой протест. Без этого для России наступила бы нравственная смерть»,

Соловьем заливается на процессе первомартовцев экзаменующийся на злобу и резвость молодой прокурор, в будущем — министр юстиции, Н. В. Муравьев: «Язва революции — это язва неорганическая! — уверяет он: — Это недуг наносный, пришлый, преходящий, русскому уму не свойственный, русскому чувству противный. Социализм вырос на Западе, у нас ему неоткуда взяться. Многомиллионная масса русского народа никогда не поймет социалистических идей».

«Революционеры, — продолжает прокурор, требуя виселицы для подсудимых, — это люди, растерявшие остатки здравого смысла, совести, человечности, стыда. Людьми отвергнутые, отечеством проклятые, пусть они умрут и дадут всевышнему богу ответ в своих злодеяниях. Их кровавые замыслы и злодейства разобьются о верную русскую грудь!»

Подсудимые уже чувствуют веревку на своей шее, но пышная речь прокурора вызывает улыбку на их устах. Они смеются, смертники на скамье подсудимых.

— Так и должно быть, — гремит обиженный прокурор: — Ведь когда люди плачут — Желябовы смеються!

Первомартовцы на суде не пытаются уменьшить своей роли. Каждый из них четко и гордо подчеркивает свои революционные заслуги: «Я участвовал в покушениях на царя и под Москвой, и в Александровске, и под Одессой, — заявляет Н. И. Кибальчич: — Всякий раз, когда являлась надобность приготовлять динамит, я участвовал в этом».

Это вовсе не бравада, не демонстрация. Такие черты не в характере Кибальчича. Он — флегматичен. Говорит он всегда медленно, «как будто по складам», и мало, но уж то, что скажет, — сказано по-настоящему и навсегда.

Какой-то особенной искренностью, правдивостью отличается эта хрустальная душа. Кибальчич необычайно доверчив. Всех без исключения считает он хорошими людьми. Ему и в голову не приходит, что его могут обмануть.

Кибальчич никогда не знал личной жизни, личного счастья. По его словам, он «никогда не ощущал в этом потребности». Женщин он не знает: «Все они любят, чтобы ими занимались и ухаживали за ними», — медленно, с расстановкой, объясняет Кибальчич, — «я не понимаю. Да и времени у меня на это нет.»

Чертежи Н. Кибальчича к изобретенному им воздухоплавательному прибору (Из материалов Центрархива)

Все интересы Кибальчича целиком отданы его изобретательским идеям. Воистину, только самодержавие и могло из этого человека сделать террориста. И после того, как его арестовали, он по-прежнему занят своими чертежами. Он работает над проектом воздушной лодки. Дело срочное. Когда тюремщики отказывали в бумаге, Кибальчич принимался чертить прямо на стене тюремной камеры. Защитник его, В. Н. Герард, вспоминает: «Когда я явился к Кибальчичу в качестве его адвоката, меня поразило, что он интересуется не своим процессом, не ожидающей его судьбой, а только изыскания в области изобретенного им воздухоплавательного снаряда».

В деле покорения воздушной стихии Кибальчич оказался на много десятилетий впереди технической мысли своего времени. Но в практической жизни этот человек до крайности непрактичен и беспомощен. Геся Гельфман не может удержаться от хохота, рассказывая о Кибальчиче:

«Собралось как-то несколько наших, и все были голодны. Кибальчичу поручили принести съестного. После долгих поисков он умудрился принести ... красной смородины. Больше ничего так и не придумал.

Но этот беспомощный, отличающийся поразительной рассеянностью человек на суде проявляет совершенно исключительное мужество.

— Это я сделал все части метательных снарядов, которыми была взорвана карета царя, — заявляет он: — Изобретение устройства этих снарядов принадлежит также мне. Динамит и прочие взрывчатые вещества также сделаны мною.

Сообщая все эти подробности, обеспечивающие ему виселицу, Кибальчич спешит перейти к главному: «Я должен сделать заявление о своем воздухоплавательном аппарате» — настаивает он во время судебного процесса. Об этом говорит он и в своем последнем слове. Только об этом, о своем изобретении заботится он и после произнесения смертного приговора, в ожидании казни: «Мой проект, в подробном изложении, с рисунками и вычислениями, находится у моего защитника. Прошу командировать в мою камеру кого-либо из членов технического комитета, чтобы я мог объяснить ему все подробности моего воздухоплавательного аппарата.

«Оставить без последствий», — гласит резолюция министра внутренних дел на этом предсмертном прошении Кибальчича. Царское правительство решило, что как бы ценно и значительно ни было «изобретение государственного преступника», оно, в случае передачи его на рассмотрение ученых может вызвать неуместные толки».

Неуместных толков сумели избежать. Изумительный проект Кибальчича со всеми чертежами запечатали казенной печатью, подшили к делу и так и оставили. Только после революции, через 35 лет, когда аэропланы и дирижабли уже бороздили воздух по всему свету, „Дело об изобретении Н.И. Кибальчича" была найдено в архиве департамента полиции.

Кибальчича повесили. Казнь первомартовцев была обставлена помпезно. Вопреки традиции, повешение производится среди бела дня, всенародно, на Семеновском плацу, в заранее назначенный день.

Высокие Колесницы, на которых везут осужденных сопровождаются оркестром музыки. На груди у каждого черная доска с надписью — «Цареубийца».

Неумолчно бьют барабаны, взвизгивают флейты. «Музыка эта, — рассказывает в своих «Воспоминаниях» Г. К. Градовский, — казалась каким-то адским призывом к позорному делу. — Спешите! Сбегайтесь смотреть, как мы, толпой, вооруженные, будем издеваться над беззащитными и станем всенародно душить их, не щадя и женщины, Софии Перовской. Редкое зрелище, пожалуйте! Не пропустите случая! Останетесь довольны!

Выкрашенный в черную краску эшафот окружен войсками. Вся площадь залита толпой. Многоликий, бесцветный обыватель пришел смотреть, как будут удавливать намыленной веревкой тех, кто умеет отдавать свою жизнь за революцию.

На особой платформе — «почетные места». Здесь не только сановники со своими дамами, но еще и члены посольских миссий, представители дипломатического корпуса. Так именно туземцы в Гонолулу и Тимбукту угощают «знатных иностранцев» занимательным зрелищем казни своих сограждан.

Вспоминать ли, как вешали Кибальчича? За полстолетия до этого, когда вешали декабристов, гнилые веревки порвались. «Э-эх, даже и повесить-то у нас в России не умеют!» — воскликнул, крепко выругавшись, сорвавшийся с петли С. Муравьев.

И теперь, во время казни первомартовцев, снова оказались гнилы казенные веревки. Четыре раза вешали несчастного Михайлова. Кибальчичу — повезло. «От быстрого и резкого выдергивания ступенек из-под ног и тяжести тела произошло повреждение шейных позвонков, и смерть была моментальной, без судорог», — говорит протокол о казни.

Казнь окончена. Почтеннейшая публика расходится по домам. У эшафота толпятся только «привилегированные», обладающие почетными билетами сановники, кавалергарды и члены дипломатического корпуса. Они стараются добыть у палача свежий кусок веревки от повешенного: «в карты очень с этаким амулетом везет!»

Они живы и в наши дни, образы казненных. Память о них не умрет.

— Русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, — говорили они о себе на суде: — И в нашей деятельности была юность розовая, мечтательная.

Обаятельные образы Н. И. Кибальчича и его сотоварищей относятся к этому именно периоду «розовой мечтательной юности» русской революции. Наивность тех дней была так велика, что Кибальчич, напр., в дни перед казнью оставил на время работу над своим изобретением для того, чтобы обратиться к сыну Александра II, убитого сделанной им бомбой. Предсмертное письмо Кибальчича царю Александру III написано отнюдь не во имя личных интересов. Его задача — объяснить царю положение, убедить его. Как будто можно было в чем-нибудь убедить лютого врага! Нужно навсегда оставить систему преследования за пропаганду социалистических идей, — пишет здесь Кибальчич. — Социальная партия, вместо разрушительной работы, принялась бы тогда за мирную созидательную деятельность».

«Фантазия больного воображения» — гласит резолюция Александра III на этом письме Кибальчича: «Видна во всем фальшивая точка зрения, на которой стоят эти социалисты, жалкие сыны отечества».

Давно миновала «розовая, мечтательная юность» революции. Не путем «убеждения», а героической борьбой добились новые поколения возможности взяться за созидательную работу, И эта творческая созидательная деятельность революции в наши дни требует не меньшего героизма, чем борьба с самодержавием во дни первомартовцев.

Советской стране, чтобы догнать и опередить капиталистические страны, нужна мобилизация всех сил коллективного, массового гения народа.

Изобретательство, которому так страстно отдавал свои силы Кибальчич, сделалось в наши дни явлением массовым.

Оно преследует реальные, практические цели, наше изобретательство. Но в основе своей оно насыщено тем же героизмом, яркий образец которого представлял Н. Кибальчич в эпоху «розовой, мечтательной юности» русской революции.

Ил. Полтавский