ПОДГОТОВКА

---

По решению ЦК КПСС 11 января 1960 года была издана директива о формировании Центра подготовки космонавтов.

Теперь отобранных кандидатов требовалось готовить к полету. Но до этого нужно было решить, где их готовить, а главное—в чем, собственно, эта подготовка должна заключаться. Вопросы, которые сегодня кажутся самоочевидными, тогда вырастали в серьезные проблемы, хотя бы потому, что никто никогда никаких космонавтов не готовил.

«Кто возглавит будущих летчиков-космонавтов, явится в Звездном городке начальником, воспитателем и в то же время смелым экспериментатором?—писал позднее в своей книге «Летчики и космонавты» Н. П. Каманин.— На эту должность у нас появилось несколько кандидатур. Остановились на видном специалисте в области авиационной медицины Евгении Анатольевиче Карпове. Немало лет проработал он с летчиками, хорошо знает их душу и летный характер. Евгений Анатольевич с первых дней загорелся новой работой, перспективой, мечтой».

Итак, 24 февраля Карпов был назначен начальником Центра подготовки космонавтов, а точнее, начальником того, что этому начальнику надлежало создать. Карпов, тогда, скорее, чувствующий, чем до конца понимающий всю перспективность и масштабность нового дела, начал со штатного расписания на 250 человек. Заместитель главкома ВВС Ф. А. Агальцов улыбнулся, оценив смелость 38-летнего полковника, и сократил штат до 70 человек. Карпов пошел к главкому. Маршал К. А. Вершинин выслушал сначала полковника, потом генерал-полковника и сказал Агальцову:

— Ты, Филипп Александрович, не понимаешь, как их готовить, и он не понимает,—маршал кивнул на Карпова,— но берется! Это надо ценить!

И утвердил 250 человек.

В этот момент у Карпова из всех положенных по штату сотрудников в наличии было два: заведующий отделом кадров Андрей Власюк и Федор Демчук— завгар, он же шофер, он же автослесарь. Но вскоре появились надежные опытные заместители: по летной подготовке—Евстафий Евсеевич Целикин, по политработе—Николай Федорович Никерясов. Очень помогал Карпову в организационных делах кадровый политработник генерал-лейтенант Василий Яковлевич Клоков.

В начале марта в Москву начали съезжаться первые из двадцати отобранных космонавтов (формально рассуждая, называть их так нельзя; они пока только кандидаты в космонавты, космонавтами некоторые из них станут лишь через несколько лет, а некоторые так и не полетят в космос. Но давайте договоримся, что мы будем всех их так называть). Первым приехал Павел Попович. Три дня они с Мариной жили вдвоем. Потом появился Валерий Быковский. Следом стали подтягиваться остальные: Аникеев, Гагарин, Горбатко, Нелюбов, Николаев, Титов, Хрунов, Шонин. Еще через четыре дня—Леонов. Временно их разместили в маленьком двухэтажном домике спортбазы ЦСКА на территории Центрального аэродрома им. М.В.Фрунзе. Сделать это было нелегко, ведь приезжали с женами, детьми. Позднее для семейных космонавтов Карпов получил квартиры на Ленинском проспекте (улыбка судьбы: из окон этих квартир сегодня виден памятник Юрию Гагарину на площади его имени), но жили там недолго, поскольку уже к лету Н. П. Каманин, Е.А.Карпов, В.И.Яздовский и В.Я Клоков подыскали для будущего Центра подготовки космонавтов подходящее место неподалеку от районного центра Щелково, в 40 километрах от Москвы. И далеко, и близко. И места для будущего строительства хватало. И железная дорога рядом. И природа прекрасная. Короче, очень удачное место выбрали. В ту пору был там у них двухэтажный домик—один в трех лицах: управление, столовая, учебный корпус. Он и сейчас цел, этот домик, и надо, чтобы остался цел, ибо он—история и наши внуки будут им гордиться...

Но это было уже летом, а первое занятие космонавтов началось в 9 часов утра 14 марта 1960 года. Сначала Яздовский прочел вводную лекцию. Как вспоминал потом Юрий Гагарин, он «обстоятельно рассказал нам о факторах, с которыми встречается живой организм при полетах в космическое пространство». Медики детально объясняли действие перегрузок, невесомости, вводили в курс своих проблем. Космонавты заскучали: «Звали летать на новой технике, а тут какой-то медпросвет...» «Лекции специалистов авиационной и космической медицины я слушал без особого внимания, считая эту дисциплину второстепенной»,— признался потом Герман Титов. Узнав о том, что занятия с космонавтами ограничиваются лишь медико-биологической тематикой, С. П. Королев очень разгневался и немедленно отрядил целую группу своих людей для чтения специальных курсов: по ракетной технике, динамике полета, конструкции корабля и отдельным его системам. «Мы изучали астрофизику, геофизику, медицину, космическую связь и многое узкоспециальное»,— вспоминает Алексей Леонов.

Лекции эти читали как ближайшие соратники Сергея Павловича: К.Д.Бушуев, М.К.Тихонравов, Б.В.Раушенбах, так и молодые, но уже опытные инженеры: К.П.Феоктистов, О.Г.Макаров, В.И.Севастьянов, А.С.Елисеев, которые через несколько лет сами стали космонавтами. С.М.Алексеев прочел лекцию об устройстве космического скафандра. Летной и парашютной подготовкой занимались тоже большие мастера своего дела: И.М.Дзюба, Н.К.Никитин, А.К.Стариков, К.Д.Таюрский и др. Наконец, помня о том, что праздность — мать всех пороков, Карпов все свободное время, особенно в первые дни, когда расписание занятий еще не отвердело, отдавал физкультуре. Борис Владимирович Легоньков — физрук — был человеком неутомимым и безжалостным. Всякое отлынивание от занятий немедленно и беспощадно пресекалось, равно как и диспуты о бесполезности кроссов и бега на длинные дистанции для будущих командиров космических кораблей. Легоньков начинал день с часовой зарядки на открытом воздухе в любую погоду, а дальше заполнял все паузы в аудиториях занятиями бегом, прыжками, плаванием, нырянием с вышки, гимнастическими снарядами, волейболом, баскетболом—на выдумку он был неистощим. В играх быстро определялась команда «морячков», то есть летчиков, прежде служивших в морской авиации: Аникеев, Беляев, Гагарин, Нелюбов, Шонин. В баскетболе у «морячков» лидировал Гагарин, и они часто брали верх над «сухопутчиками».

Окончился монтаж сурдобарокамеры, испытать ее вызвался Валерий Быковский, и после обстоятельного инструктажа 6 апреля его поместили туда, решив продлить эксперимент до 15 суток, о чем он, естественно, не знал. Валерий сидел еще в сурдобарокамере, когда остальные космонавты вылетели на парашютные прыжки. К этому времени весь отряд в Москве еще не собрался. Беляев, Бондаренко, Варламов, Карташов, Комаров, Рафиков, Филатьев не успели приехать в Москву из своих частей, и на прыжки улетели без них. Быковский и Заикин присоединились к группе позднее, когда Валерий вылез из сурдобарокамеры.

Заслуженный мастер спорта Николай Константинович Никитин, парашютист-виртуоз, быстро понял, что все они совсем «зеленые»: количество прыжков измерялось единицами (на счету Гагарина, например, было пять прыжков, были в отряде и такие, которые ни разу не прыгали). Никитин произнес страстную речь, в которой доказывал, что только парашютные прыжки цементируют коллектив, учат мужеству и генерируют отвагу, что мужчина без парашюта—это не настоящий мужчина.

— Наверстаем упущенное,—бодро закончил он.— Все зависит от вас самих...

Известно, что моряки не очень любят плавать, а летчики — прыгать с парашютом. «Парашютные прыжки в течение полутора месяцев были, пожалуй, одним из самых сложных и трудных этапов подготовки»,— пишет Георгий Шонин в своей книге «Самые первые». Никитин сделал, казалось бы, невозможное: привил вкус к прыжкам. Отстранение от занятий, скажем за опоздание, стало не желанным отдыхом, а истинным наказанием. Космонавты научились прыгать на сушу и на воду, днем и ночью, с больших и малых высот, с затяжкой и без. Лучшим парашютистом в отряде был, пожалуй, Борис Волынов. Никитин выделял еще Гагарина, Леонова и Шонина, но и у всех других за эти полтора месяца набралось уже несколько десятков прыжков разной сложности. Они уже освоились в небе и научились подчинять себе парашют, если попадали в критические ситуации. Так, Аникеев победил глубокий штопор, Заикин не испугался длительного затенения купола, Титов не сробел, когда у него не раскрылся основной парашют. Никитин оказался прав: они действительно сплотились в один дружный коллектив. Вчера еще чужие люди, там, в степи под Энгельсом, они объединились единым делом, открыли в себе естественное желание помогать друг другу, научились сопереживать. Они подружились.

Вскоре после возвращения космонавтов в Москву на занятия приехал невысокий, плотный человек в штатском. Судя по отношению к нему окружающих, большой начальник. Представился: профессор Сергеев. Карпов познакомил его с космонавтами. Расспрашивал мало, но очень внимательно разглядывал. Потом быстро уехал. «Это Королев!»—сказал вечером Карпов «по секрету». Так состоялась их первая встреча.

Все интенсивнее становились медико-биологические тренировки на бегущей дорожке, качелях Хилова, в кресле Барани, в баро-, тепло- и сурдокамерах, на вибростенде и центрифуге. Нагрузки возрастали. Космонавты тихо роптали. «Более всего проявилось негативное отношение будущих космонавтов, пожалуй, к трем «мероприятиям» медико-биологического раздела подготовки,—писал позднее Е. А. Карпов,— к повторявшимся вначале одним и тем же медицинским обследованиям, к повторным тренировкам тепловыми нагрузками, да и к малоприятным, мягко говоря, вестибулярным тренировкам на вращаемом кресле. Потребовалось провести немало бесед с тем, чтобы убедить некоторых слушателей в необходимости проведения данных работ и оправданности их включения в программу подготовки к первым космическим полетам».

Неожиданно для самого себя трудно перенес «подъем» в барокамере на высоту 6 тысяч метров Николаев. Быковский, первым прошедший испытания одиночеством, успокаивал ребят: «Ничего особенного», но Попович потом признался: «Нелегко». Николаев вспоминал: «Хотелось услышать хотя бы тонюсенький птичий писк, увидеть что-нибудь живое. И вдруг меня словно кто-то в спину толкнул. Поворачиваюсь—и в малюсеньком обзорном кружочке вижу глаз. Живой человеческий глаз. Он сразу исчез, но я его запомнил от табачного цвета глаза до каждого волоска рыжеватых ресниц... Не знаю, как я не выкрикнул; «Ну, еще взгляни! Посмотри хоть малость!» Что-то подобное испытал Волынов: «Живое слово, только одно слово—что бы я отдал тогда за него!» У Рафикова, когда он спал, отказал датчик дыхания. Дежурный врач заглянул в иллюминатор—и обмер: лежит и... не дышит! А может быть, все-таки спит? Он написал записку, положил ее в передаточный люк и включил микрофон: «Марс Закирович! Возьмите содержимое передаточного люка». Теперь перепугался проснувшийся Рафиков: ему показалось, что начались слуховые галлюцинации. Первые сутки в скафандре при температуре 55 градусов и влажности 40 процентов провел Шонин. Следом в «парилку» сел Волынов. За ним—Рафиков. «По истечении трети суток,—вспоминает он,—меня начал одолевать сон: постоянно видел и во сне фонтаны, водопады, море...»

Начались тренировки в невесомости, которая наступает, когда самолет — сначала это был реактивный истребитель, потом пассажирский ТУ-104—делает «горку». Самолет этот впервые испытали инженеры Гай Ильич Северин и Евгений Терентьевич Березкин. Пилотировали его летчики-испытатели Валентин Хапов и Сергей Анохин. Гагарин записал уже на земле в журнал: «Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Все получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш... На третьей горке при невесомости попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит, забавно. Захотелось побольше двигаться».

Тогда невесомость только веселила их...

Когда был создан корабль-тренажер и привлеченный Сергеем Павловичем в качестве инструктора-методиста летчик-испытатель Марк Лазаревич Галлай начал на нем занятия с космонавтами, стало ясно, что тренировать всю «двадцатку» неудобно, трудно, да и дело идет слишком медленно. Посовещавшись, С. П. Королев, Е. А. Карпов и Н. П. Каманин, который с лета 1960 года вплотную занялся подготовкой космонавтов, решили выделить небольшую группу— шесть человек—для ускоренной подготовки к первым полетам.

Сделать это было нелегко; все летчики оправдывали надежды, которые на них возлагали. При отборе в «шестерку» в первую очередь учитывались «габариты», результаты нагрузочных проб, успехи в теоретических занятиях, физическая подготовка. Волынов слишком широк, Шонин слишком высок. Комаров, безусловно, лидировал в математике и других точных науках, но у него не очень хорошо шли дела на центрифуге, а потом врач Адиля Ровгатовна Котовская нашла у Владимира эстрасистолу—нарушение сердечного ритма, совсем грустные дела. Комаров очень хотел попасть в первую группу и, безусловно, имел на это право, прежде всего благодаря своей инженерной подготовке, но медики отдавали предпочтение другим, которые тоже прекрасно учились, помогали другим по математике, физике и механике и одновременно отличались завидным здоровьем и выносливостью. Учитывались результаты психологических тестов, которые проводились психологом Федором Дмитриевичем Горбовым и его сотрудниками. Наконец, учитывались просто характер, темперамент, общительность, отношение к товарищам, поведение в быту — короче, учитывалось все, что поддавалось учету. В конце концов была сформирована первая группа космонавтов в следующем составе: Варламов, Гагарин, Карташов, Николаев, Попович, Титов.

Однако очень скоро в этом составе произошли изменения. После первой же тренировки на центрифуге с 8-кратной перегрузкой врачи обнаружили на спине Карташова покраснения. Сначала подумали, что это случайность, но на последующих тренировках диагноз подтвердился: петехии—точечные кровоизлияния. Это было неожиданностью: красивый голубоглазый Анатолий был олицетворением силы и здоровья. Но приговор медиков был неумолим: его отчислили.

— Я считаю,—говорил мне Герман Титов,—что с Толей Карташовым медики перестарались. Это прекрасный летчик, и он мог стать отличным космонавтом. Если бы он проходил все испытания, которые проводят сегодня, то, безусловно, выдержал бы их...

Анатолий Яковлевич Карташов летал на Дальнем Востоке, потом работал летчиком-испытателем в Киеве. Сейчас—на пенсии.

Нелепая случайность выбила из первой группы и другого космонавта. Неподалеку от Звездного городка в лесу лежат красивые Медвежьи озера. Однажды космонавты приехали туда размяться, поплавать и позагорать. Варламов предложил прыгнуть в воду прямо с берега. Первым прыгнул Быковский, чиркнул носом по песку, вынырнул, предупредил:

— Тут мелко, ребята...

Шонин прыгнул и ткнулся в дно руками. Варламов—за ним. Вылез на берег хмурый: очень болела шея — он ударился головой о песок. Всё думал — пройдет. Незаметно для друзей ушел к шоссе, на попутке вернулся в Звездный городок, пошел в госпиталь. Диагноз: смещение шейного позвонка. В тот же день его положили на вытяжку. Лежал он долго, очень тосковал. Ребята навещали его, подарили гитару. Наконец он выписался, снова начал тренироваться, но вскоре медицинская комиссия наложила свой запрет.

Валентин очень переживал. По общему мнению, это был человек талантливый, с явными техническими способностями, отличался безупречным здоровьем, любил спорт, был необыкновенно волевым и упорным. Покинув отряд, Варламов не уехал из Звездного городка, работал в Центре подготовки космонавтов и еще до старта Гагарина стал заместителем начальника командного пункта управления космическими полетами ЦПК. Затем старшим инструктором космических тренировок, специализируется на астронавигации. Друзья по отряду были очень внимательны к Валентину, все праздники они проводили вместе, но вот начались космические старты, вчера еще безвестные лейтенанты становились национальными героями, появились у них новые обязанности, новые заботы, начались поездки по разным странам, короче, жизнь переключила стрелку, и покатились они по разным рельсам. «Звезды над ним довлели»,—с грустью сказал мне Герман Титов. Валентин понимал, что, не случись этого нелепого прыжка на Медвежьем озере, и он мог бы стать одним из первых наших космонавтов.

Я познакомился с ним в Звездном городке в апреле 1974 года. Мы вспоминали Гагарина.

— Я смертей видел много,— грустно говорил Валентин,—потерял трех близких друзей. Давно это было, и время уже стерло в памяти их лица... А его я не могу забыть. Вот стоит он передо мной, я его вижу, он для меня не погиб... Я не умаляю достоинств других ребят. У нас много отличных ребят. Но Юру никем нельзя заменить, это каждый скажет. Наверное, я смог бы много о нем рассказать, но я слишком хорошо знал его, чтобы сделать это вот так, сразу...

Больше поговорить нам не удалось. В октябре 1980 года Валентин Степанович Варламов умер от кровоизлияния в мозг.

Вместо Карташова в четверку был введен Григорий Нелюбов—он очень этого хотел и очень старался. Вместо Варламова—Валерий Быковский. Этот худенький лейтенант (он весил 63 килограмма) оказался необыкновенно выносливым: 9-кратную перегрузку он выдерживал в течение 25 секунд.

После организации первой группы Королев стал заметно больше уделять внимания подготовке космонавтов, приезжал в Звездный городок, осматривал тренажеры, беседовал с космонавтами.

— Неплохо,—подвел итог Сергей Павлович.—На первых порах неплохо, но надо думать, что делать дальше. Без «заделов» нужного хода вперед не получится. Нам с вами большая работа предстоит, дорогие товарищи. И чем дальше, тем работы будет все больше.

Потом он пригласил космонавтов к себе, в конструкторское бюро. Сначала сидели в кабинете, и Королев — он был в прекрасном настроении — увлеченно рассказывал о будущих полетах, о многодневных экспедициях и больших космических домах на орбите.

Притихшие, тесной группкой вошли они под гулкие своды огромного цеха, на стапелях которого стояли блестящие, еще без обмазки, шары спускаемых аппаратов будущих «Востоков». «Как зачарованные разглядывали мы еще невиданный летательный аппарат,— вспоминал эту встречу Юрий Гагарин.— Королев сказал нам то, чего мы еще не знали, что программа первого полета человека рассчитана на один виток вокруг Земли».

Они стояли и смотрели на корабль. И все они думали тогда об одном: ведь никакая сила в мире не остановит теперь этого человека, и полет в космос действительно будет! И будет скоро!

— Ну, кто хочет посидеть в корабле? — весело спросил Королев.

— Разрешите мне,— Гагарин шагнул вперед, нагнулся, быстро расшнуровал, сбросил ботинки и в носках стал подниматься по стремянке к люку.

Королеву очень понравилось, что он снял ботинки.