26

Если вы будете работать для настоящего, то ваша работа выйдет ничтожной; надо работать, имея в виду только будущее. Для настоящего человечество будет жить только разве в раю, оно всегда жило будущим. Антон Чехов

Рекорды на XI слете достались трем планерам: ЦАГИ-1, РФ-6, двухместному КИМ-2. ЦАГИ-1 построили молодые конструкторы Врягов и Ильин. Коля Врягов внезапно умер накануне слета, все о нем горевали. РФ-6 ("Рот-Фронт") сделал Олег Антонов. Он считался уже мастером (было ему 28 лет). КИМ-2 ("Коммунистический интернационал молодежи") сконструировал тоже очень молодой конструктор планерного завода Емельянов. За этот планер Алкснис премировал его путевкой на учебу в Военно-воздушную инженерную академию.

СК-9 никаких рекордов не установил, никто его не отмечал. Правда, начальник слета Леонид Григорьевич Минов упомянул потом в журнале, что планер Королева отличается "прекрасным оборудованием пилотской кабины". Наверное, именно это обстоятельство заставило Минова предложить зарубежному гостю - чехословацкому планеристу Людвигу Эльзницу полетать с ним на СК-9 над Коктебелем. В газете "На страже" чех очень хвалил СК-9: "Я рад тому, что первым получил приглашение совершить полет на одном из лучших планеров... У меня от этого полета осталось замечательное впечатление"^44
44В 1974 году чехословацкий журналист Карел Пацнер, узнав об этом факте, разыскал в Праге 70-летнего Людвига Эльзница. "Как жаль, что я не поговорил тогда в Коктебеле с будущим конструктором первого спутника!" — воскликнул старый летчик.

214

Впрочем, Королев быстро забыл о слете. Понравился его СК-9 кому-то или не понравился - сейчас это его мало заботило. Теперь надо превращать планер в ракетоплан.

После того как он добился признания своего детища на техсовете РНИИ, Королев начинает осуществлять проект РП-218. В помощники себе он взял Щетинкова, точнее - Щетинков был соавтором проекта, но как бы младшим соавтором, впрочем, подобная субординация нисколько Евгения Сергеевича не волновала. Он вообще совершенно искренне не понимал, как можно волноваться из-за назначений, званий, орденов. Волноваться можно из-за работы - это другое дело. И РП-218 волновал его по-настоящему.

Получалась очень интересная машина. Поскольку планер был двухместным, ракетоплан мог быть в двух вариантах: с одним летчиком и с двумя. Если поставить на него связку из трех азотно-керосиновых двигателей Глушко, его стартовый вес превысит полторы тонны и все-таки скорость можно получить фантастическую: 850 километров в час! Получалось, что при старте с земли ракетоплан мог залететь на высоту 9 километров, а если поместить на месте второго пилота баки, потолок вырастет до 20 километров - никто никогда на такой высоте на самолетах не летал.

- А почему, собственно, надо стартовать с земли? - задумчиво спросил однажды вечером Щетинков у Королева.

Истина еще не была изречена, но Королев все сразу понял, вцепился в логарифмическую линейку, словно ее у него отбирали, даже покраснел от волнения.

- ТБ-3, ТБ-3, - зашептал он, глядя сквозь Щетинкова.

- Да, лучше всего, пожалуй, ТБ-3, - согласился Евгений Сергеевич. ТБ-3 — тяжелый бомбардировщик Туполева, известный "в миру" как АНТ-6, был испытан Михаилом Громовым еще в самом конце 1930 года и признан одним из лучших самолетов мира.

-Что ему наш ракетоплан, когда он поднимает более семи тонн! - ликовал Королев. - Тут все может быть рекордным!

Новые расчеты показывали, что если прицепить ракетоплан к бомбардировщику Туполева, поднять на высоту километров в восемь и стартовать оттуда, то потолок маленького ракетного самолета возрастет до 25 километров, а в одноместном варианте - до 37!

-Это уже стратосфера, - сказал Королев.

Он был совершенно спокоен. Остыл. Они сидели до рассвета, пока за окном не загоготали гуси. Во след им визгливо залаяла африканская гиена: рядом был зоопарк.

Маленькая квартира Баланина на Октябрьской улице была тесна для двух семей. Нет и быть не может такой свекрови, которая бы считала свою невестку идеальной. Это психологически объяснимо: всякая невестка отбирает сына у матери. Идеальная теща намного вероятнее, потому что дочь она отдает. С малых лет мать девочки мечтает о счастливом замужестве дочери и к тому, что "отдать" ее придется, психологически готовится многие годы, тогда как мать мальчика многие годы живет в тревоге, что сына заберут, обманут, окрутят, уведут невесть куда, а главное — безусловно не будут заботиться о нем так, как заботится она. В данном случае вариант был, пожалуй, наиболее благоприятный: Сергей не был "маменькиным сыночком". С одесских лет он жил гораздо самостоятельнее своих сверстников, трудная учеба в Киеве эту самостоятельность укрепила и в Москве, живя с матерью и отчимом, он ее не утратил. Но все-таки, какими бы идеальными ни были отношения между матерью и женой, отдельно жить лучше.

В РНИИ Королеву дали сначала комнату. Между Петровкой и Цветным бульваром есть проход - улица не улица, проходной двор не проходной двор, -невесть что, оканчивающееся с двух концов воротами. По одну сторону там находился знаменитый каток "Динамо", а по другую шли довольно унылые и весьма густонаселенные строения, где и получил Сергей Павлович в начале 1935 года

215

комнату. Это было предельно убогое жилище, перестроенное по так называемой коридорной системе, с большой, заставленной керосинками и примусами кухней, долженствующей, по мнению идеологов коридорной системы, воспитывать коммунистические взаимоотношения в быту. Смрадная, пропахшая щами и грязным вареным бельем кухня гудела, словно заводской цех, в коридоре, уставленном сундуками, увешанном оцинкованными корытами, стиральными досками и поломанными велосипедами фирмы "Дукс", с визгом носились дети. После уютной тишины баланинской квартиры Петровка казалась сущим адом. Сергей Павлович с женой ночевали там два-три раза, но так туда и не переехали. Ксения Максимилиановна ждала ребенка и оставаться одна на Петровке робела. Так они и продолжали жить на Октябрьской с Марией Николаевной и Григорием Михайловичем.

Перспектива близкого отцовства и радовала, и заботила Королева, как всякого мужчину. Он очень смутно представлял, в чем и как изменится его жизнь с рождением ребенка, а честно говоря, старался об этом вообще не думать, философски успокаивая себя тем, что дети рождались и будут рождаться, все закономерно, и, слава богу, рядом и мама, и Софья Федоровна - старшие Винцентини с 1933 года жили в Москве, во Всехсвятском переулке.

Если у Ксении были почти идеальные отношения со свекровью, то у Сергея отношения с тещей и тестем были сверхидеальными: Софья Федоровна считала его человеком положительным, а Макс - просто любил, а потому он смело мог рассчитывать на их помощь после прибавления семейства.

Королев хотел дочку. Мальчишку он почему-то плохо себе представлял, но маленькую черноглазую девочку видел ясно и уже любил. Имя дочке он придумал в Исарах в октябре 1934 года.

В те годы санаторий Исары принадлежал к числу привилегированных, "закрытого типа", как тогда говорили, и предназначался для начсостава Главного управления Гражданского воздушного флота. Путевку туда Королеву дал Тухачевский. Санаторий был расположен неподалеку от развалин старинной генуэзской крепости - предмета вожделения фотографов-любителей - и водопада Учан-Су, километрах в семи от Ялты. В октябре в Крыму уже не сезон, отдыхающих было мало, человек десять-двенадцать. Все жили в одном большом добротном коттедже — нижний этаж каменный, верхний - деревянный - раньше в Крыму так часто строили. Вокруг стояли крутолобые горы, темные, лохматые от сосновых лесов, перечеркнутых светлыми полосами скалистых обрывов, таких крутых, что деревья на них не могли удержаться. Лазали по горам, ходили в походы, вечерами танцевали под патефон. Каждый день кто-нибудь вновь и вновь начинал восторгаться местным воздухом, "изумрудным воздухом", "хрустальным воздухом", воздух был действительно замечательный, но эти ежедневные дежурные восторги почему-то ужасно бесили Королева, он брал малокалиберку и уходил стрелять. Винтовки и целый ящик патронов были единственным развлечением: ни в карты, ни в шахматы он играть не любил. Пули цокали о камни, и чистый короткий звук долго потом катался в лохматых горах.

В санатории была машина, которая возила отдыхающих в Ялту на пляж, но море было уже холодное, больше грелись на камешках, чем купались. Королев с тоской оглядывал пустой пляж — ни одной красивой женщины, тихое, цвета дюраля море, которое где-то далеко в дымке, безо всякой границы горизонта сливалось с таким же дюралевым небом. Тоска.

Кормили в Исарах замечательно, по-домашнему, всех за одним столом. К обеду всегда ставили сухое вино "Мысхако", но пили его очень мало: сухое вино в молодые годы ценят редко.

К концу октября в санатории остались всего три пары: авиационный инженер Констанин Карлович Папок, главный инспектор ГВФ Николай Валерианович Шийко и Сергей Павлович Королев с женами. Все люди молодые, доброжелательные, веселые, Королев среди них был самым угрюмым. Его раздражало все: и собственная дурацкая стрельба, и молодые жизнерадостные соседи по коттеджу с

216

их ежевечерней "Риo-Ритoй, и беременная жена. Еще не видно было, что она беременна, но уже появилось в ней то глубинное светлое спокойствие и какое-то святое всепрощающее равнодушие ко всему окружающему, которые отличают будущих матерей, и все это тоже раздражало Сергея. Ксения Максимилиановна вспоминала давние одесские времена - боже мой, уже десять лет пролетело! - и тогда Сергеи не был душой компании, но вроде бы и других не угнетал. А здесь он часто бывал мрачным и злым.

На отдыхе в Исарах. Крым, сентябрь 1934 г.
Слева направо: Ксения Максимилиановна Винцентини,
Николай Валерианович Шийко, главный инспектор ГВФ,
его жена Лидия Васильевна, Константин Карлович Папок, инженер,
Сергей Павлович Королев

Королев сближался с людьми трудно. Вернее тут проявлялся его предельный прагматизм: он искренне не мог себе представить, как и зачем надо это делать если это сближение не способствует интересам Дела. Но в конце концов маленькая компания познакомилась поближе. Во время одной из прогулок Королев и Папок немного поотстали от других, и тут Королев неожиданно для самого себя рассказал Константину Карловичу о РНИИ, о ракетах, которые он пускает, о будущем штурме стратосферы. Папок - убежденный авиатор, слушал его с насмешим недоумением. Королев не мог не знать о тех замечательных победах которые одерживает и будет одерживать - тут сомнений быть не может - авиация. Как же он позволяет себе всерьез заниматься такой ерундой: "Ракета поднялась метров на четыреста..." Да хоть на четыре тысячи, все равно этот фейерверк -сущая безделица!

- Ну, хорошо, вы запустите сегодня ракету не на четыреста, а на пятьсот метров,- с усталой иронией в голосе сказал Папок завтра на километр запустите. Ну и что? Что дальше?

217

- А дальше запустим на сто, на двести километров. В высоту на двести километров, представляете себе?

- Ну и что из этого?

- Потом можно будет послать ракету на Луну...

- Согласен! Можно! Но зачем?! Для чего?!

Королев взглянул зло и замолчал: если человек сразу не понимал, зачем надо послать ракету на Луну, бесполезно было ему это объяснять. С Константином Карловичем они не поссорились. Просто стало еще тоскливее.

Никак не хотел признаться себе Сергей Павлович, что не авиационные амбиции молодого инженера, не мраморные львы Алупкинского дворца и не беременная жена раздражают его, а вот это "изумрудное", "хрустальное" безделье, когда жизнь просто теряет всякий смысл, когда по собственной воле ты превращаешься в пищеварительный аппарат, по складу своему гораздо более близкий к миру растений, чем к миру животных. Он не любил и не умел отдыхать! Он отдыхал, а покоя на душе не было. Та психологическая операция, которую называют "выключением мозгов", давалась ему с неимоверными усилиями и, если на какой-то краткий срок это и получалось, все равно в подсознании что-то не срабатывало, не выключалось окончательно, и он нервничал. И красивая, может быть, самая прекрасная за всю его жизнь осень в Исарах, ничего не дала ему тогда, разве что имя будущей дочке придумал: Наташа. Обязательно Наташа!..

А потом все разъехались. Далеко и навсегда. С Папком Королев встретился через тридцать лет на одном совещании в Ленинграде. Константин Карлович был уже профессором, заслуженным деятелем науки и техники, доктором технических наук, а Сергей Павлович - академиком и дважды Героем. Они сразу узнали друг друга!

- Сколько же лет пролетело, - задумчиво сказал Королев.

- Да, в те годы мы бы посчитали нас нынешних глубокими стариками, — улыбнулся Папок. - А сегодня мы, пожалуй, в среднем возрасте, правда?

- Нет, это не верно! - сказал Королев с неожиданной резкостью в голосе. — Наш возраст со всех точек зрения - очень большой возраст. Мне уже стукнуло 58 лет. Это очень, очень много. И я это чувствую...

Королев прожил чуть больше года после этой встречи.

10 апреля 1935 года родилась Наташа. Это же замечательно: он хотел дочку и родилась дочка! Что тут началось! Загомонили, засуетились и бабка Маруся, и бабка Соня, что-то без конца шили, строчили, стирали, гладили. В родильный дом за дочкой Сергей поехал с Марией Николаевной. Когда сидели в приемном покое, слышно было, как где-то далеко страшно кричала женщина. Сергей выглядел растерянным и немного испуганным.

- Мама, неужели это такая мука? - спросил он шепотом. Крохотную Наташу привезли на Октябрьскую, уложили на диван. Бабка Соня долго разглядывала внучку и сокрушалась, что у нее нет ресниц и бровей.

- Будут! - весело сказал Сергей. - Все будет: и брови, и ресницы! До конца зимы прожили они у отчима, а весной 1936 года Сергей Павлович получил первую в своей жизни отдельную квартиру на Конюшковской улице в доме № 28⁴⁵. Дом был ведомственный, наркомтяжпромовский, из РНИИ в нем поселились, кроме Королева, Лангемак, Победоносцев, Тихонравов, Дудаков, Чернышев, Зуйков и Зуев. В этом же доме жили и прославленные летчики, лишь два года назад ставшие первыми в стране Героями Советского Союза: Сигизмунд Леваневский, Михаил Водопьянов и Николай Каманин.
⁴⁵Ныне Конюшковская, 26. Следовало бы установить на этом доме мемориальную доску, тем более что не один Королев, а многие замечательные люди жили в нем в те годы.

Дом этот цел до сих пор, облагорожен наружными лифтами, но несмотря на светло-желтую краску, которой его обрызгали, выглядит мрачновато, особенно со двора, упирающегося в крутой бугор, на котором стоит высотный дом площади Восстания. В 1936 году высотного дома не было, войдя со двора в подъезд и

218

поднявшись (без лифта!) на шестой этаж, можно было увидеть всю Кудринскую площадь, недавно переименованную в площадь Восстания и Поварскую, переименованную в улицу Воровского, и Большую Никитскую - теперь улицу Герцена - в 1936-м еще никак не могли привыкнуть старые москвичи к новым названиям.

С.П. Королев с дочерью Наташей

Квартирка была совсем маленькая: две комнаты общей площадью в 23 квадратных метра, кухонька, прихожая, ванна с газовой колонкой, туалет. Королев был счастлив совершенно, а после того как на остатки своего гонорара за "Ракетный полет в стратосфере" постелил паркет, вообще считал Конюшковскую дворцом.

По нынешним меркам квартирка была очень скромная, если не сказать бедная. Из прохожей с большим платяным шкафом и дверью в короткий коридорчик, который вел на кухню, вы попадали в комнату Ксении Максимилиановны. Посередине круглый стол, у стены — диван, туалетный столик, прикроватный старый столик под мрамор с телефоном, встроенный буфет с посудой и ее любимый, из Одессы привезенный отцом, старинный маленький столик карельской березы. Наташа, до того, как купили ей кроватку, спала в оцинкованном корыте, стоящем на двух стульях. Комната эта была проходной и вела в другую - чуть поменьше - комнату Сергея Павловича. Там стояла в уголке единственная ценная в доме вещь — старое блютнеровское пианино, а при нем этажерка грушевого дерева с нотами. Еще один диван с подушками, встроенные стеллажи с книгами. Письменный стол у окна.

Через полвека я разыскал эту квартирку и меня впустили. Нелепо было искать следы пребывания Королева: после него здесь было много хозяев. И даже в окна смотреть было без толку, - я не мог увидеть того, что видел Королев: вырос высотный дом, и деревья стали другие. Мне казалось, что я очень хорошо представляю себе квартиру Королева — ведь столько рассказов о ней я слышал. И она действительно оказалась точно такой, какой я представлял ее себе, только меньше. Все меньше. Она раза в полтора меньше той квартиры, в которой жил Королев в моем воображении...

Дом Щетинкова был неподалеку — в Большом Тишинском переулке, и Евгений Сергеевич приходил к Королевым каждый вечер, что в конце концов стало Ксению Максимилиановну раздражать. Сидели допоздна. В проходной комнате Наташка, домработница Лиза, все это страшно неудобно. Щетинков, когда прощался ночью с Ксенией Максимилиановной, всякий раз выглядел смущенным, извинялся. Но назавтра приходил снова.

Дело в том, что в этот дом манил его не только ракетоплан - давно и безответно был он влюблен в Ксению Максимилиановну. Она была для него воплощением всех женских добродетелей, и он не понимал Королева, который год от года не только становился все более холоден со своей молодой женой, но и не скрывал это на людях. Щетинкову, да и не только ему, было известно об амурных похождениях Королева. О таких, как он, говорят: "ходок", - смелый, дерзкий, циничный и подчас не очень разборчивый. Ксения Максимилиановна знала это, и это очень ее мучило. Очень хотелось как-то ему отплатить, но не заводить же роман из мести. А потом, она вовсе не был уверена, что это как-то на него повлияет. Однажды, когда чистила его пиджак, из кармана выпала розовая

219

бумажка. Это были два билета в Большой театр. Он ничего не говорил о них. Значит, пойдет с какой-то своей пассией. Был у Ксении Максимилиановны один поклонник, крупный военный чин, и уговорить его сходить в Большой не стоило труда. Встретились в антракте. С Сергеем была красивая, гибкая брюнетка, пожалуй, только накрашена неумело. Увидав жену, он отпрыгнул от нее, словно кот от метлы, заговорил быстро, сбивчиво:

- Случайно предложили билеты... Неудобно было отказать... Где мы встретимся после спектакля?..

- А зачем нам встречаться? - насмешливо спросила Ксения. - Меня проводят, -и она покосилась на своего попутчика. Тот склонил голову. На нем была такая новая портупея, что он скрипел при ходьбе.

- Нет, мы поедем вдвоем, - зло сказал Королев.

Куда он сплавил свою даму - неизвестно, но, проявив незаурядное упорство, Ксению Максимилиановну увез из театра сам. Был очень зол. Нет, не на нее, на себя, конечно. Он не привык, не умел проигрывать...

Женщин Королев любил, но сколько бы он ни увлекался, никогда не позволял им занять первое, главное место в своей жизни. Мальчиком, прочитав "Тараса Бульбу", он не понял порыва Андрия, так же как в зрелые годы всегда искренне недоумевал, когда слышал: "Он ради нее бросил все..." Как это? Женщины не имели никакого отношения к его планам, устремлениям, трудам. Не было женщины, ради свидания с которой он отменил бы совещание, эксперимент, командировку.

И в этом они были очень непохожи с Щетинковым, тихим вздыхателем, романтиком. Жену к нему он не ревновал. Может быть, потому, что видел ее равнодушие к Евгению Сергеевичу. Да потом ревность могла помешать их работе. Пока что ей мешало то, что комната Ксении и дочки была проходной. Надо что-то придумать. Придумал: прорубить еще одну дверь из коридорчика прямо в его комнату. Призвал на помощь тестя. Максимилиан Николаевич в ту пору работал в Московском институте инженеров транспорта и сам был инженер неплохой, рукастый, умелый. Вдвоем с помощью маленькой одноручной пилы, которую принес Макс, они сокрушили стену и навесили узенькую дверь.

Теперь могли работать сколько угодно. Просыпаясь ночью, Ксения Максимилиановна часто слышала их споры: наступал всегда Королев, Щетинков оборонялся. Иногда шептались, впрочем, редко. Слов не было слышно, но Ксения Максимилиановна знала, что говорят они о политике, об аресте Тухачевского и других знаменитых командиров Красной Армии. Страшные эти события переворачивали буквально все их представления, ничего нельзя было понять, ни во что верить. Щетинкову Сергей доверял. С ним можно было об этом говорить. Едва ли не с единственным.

Сегодня нам это не легко себе представить, но арест Тухачевского и его соратников, равно как и все предыдущие и последующие аресты, не обсуждались. Это была запретная для разговоров тема. И на собраниях и митингах тоже никакого обсуждения не было - только осуждение, всеобщее и безусловное. Усомнившийся - завтрашний враг. Инакомыслящий - враг сегодняшний.

Изолировавшись окончательно в своем домашнем конструкторском бюро, Королев усилил режим секретности: ракетоплан был последним словом военной техники, а потому входить в комнату Ксане не разрешалось, даже маленькую Наташку не пускали.

- Сделайте еще уборную секретной! - кричала через дверь Ксения Максимилиановна.

Работа Сергея не нравилась ей. И не в том дело, что занят он круглосуточно, что дома сидит каждый день заполночь. Нет. Ей казалось, что он вообще занимается не тем, чем надо заниматься. Сергей умный, хорошо думает, быстро соображает. Ему надо заниматься наукой. Не ракетами этими, а настоящей наукой. Она смотрела его книжку. Какая там теория? Один Циолковский, а остальное — голая инженерия. И секретность эта какая-то ущербная, плебейски приземленная. Настоящая наука не может быть секретной...

220

Не то чтобы секретность так уже мешала Ксении Максимилиановне, нет, просто она презирала ее, Сергей это чувствовал и это накапливало в нем трудно скрываемое раздражение. Заглядывая из окна его Конюшковского кабинетика в будущее, можно увидеть, что Королев всегда любил не то чтобы саму секретность, а скорее ее ритуалы, секретный оккультизм, всю эту игру, в которую с такой убежденной серьезностью начинают играть, словно мальчики, взрослые мужчины. Секретность делала его непохожим на других, наделяла его работу неким новым, возвышающим ее свойством. Наверное, объяснить это можно тем, что и в середине 30-х годов, как и в середине 20-х, очень многие военные и штатские специалисты-вооруженцы серьезно к ракетной технике еще не относились. Но ведь несерьезную работу засекречивать не будут. Таким образом, сам факт засекречивания был и фактом признания важности работы. Поэтому Королев всячески стремился засекретиться: так было полезнее для Дела.

Немало еще предстоит нам говорить о "карьеризме" Королева, о его "борьбе за престиж". Было, все было, и карьеризм, и борьба. Не любил, не хотел быть вторым, третьим, десятым. И не был! Но не мог представить себе, как можно быть первым не по делам, а по знакомству, связям, родству. Королев очень хотел вступить в партию. Укрепило бы это его позиции в институте? Безусловно! Карьеризм? Если оценивать формально, да, карьеризм. Но в партию он хотел вступить, чтобы на равных разговаривать с Клейменовым, Лангемаком, Костиковым. Чтобы воевать с ними в партийном бюро. Чтобы пойти в райком, горком, в ЦК, наконец, убедить в своей правоте, найти единомышленников, двинуть дело вперед. Он ощущал себя не то, чтобы человеком второго сорта, но все-таки уязвимым, которому в любой момент могли сказать: "А это мы решим в партийном порядке, это - не твоего ума дело..." Его очень обижало, что многие институтские партийцы в ответ на его просьбу дать ему рекомендацию в партию от разговора этого уходили. Он понимал: комсомольцем не был, не воевал, из семьи интеллигентов — все это не лучшие данные для вступления в партию. Он числился в "сочувствующих" - была такая социально-политическая прослойка, отстойник для кандидатур спорных.

Мало кто задумывался над тем, что воевать он не мог просто по малолетству, что жил и воспитывался в семье, где честно и трудно зарабатывали свой хлеб. Он не мог не видеть, как чисто формальные строки биографии становились определяющими, когда решалось, насколько ценен этот человек для Советской власти, как нередко формальные признаки перечеркивали действительную суть. Он не мог не видеть, что многие коммунисты "от станка" или "от сохи" только благодаря этому "от" и стали коммунистами, а на самом деле таковыми, строго говоря, называться не могут, и он, беспартийный, предан делу Ленина-Сталина не только не меньше, но заведомо больше их. Он не мог не замечать, что во всяком своем движении вперед он постоянно натыкается на часто не высказанные, но тем не менее вполне реальные попреки в том, что нет у него рабоче-крестьянского происхождения, той чистопородности™, которая делала бы его окончательно "своим" в глазах борцов за чистоту рядов, вроде Костикова.

Но беспартийность создавала для него подчас и вполне реальные трудности в главном - в работе. Для того чтобы иметь доступ к секретной работе, беспартийному, пусть даже и "сочувствующему", надо было получать "поручительство" от члена партии. С этим тоже возникла неувязка, Королев понимал, что может и здесь напороться на отказ, а этого ему очень не хотелось. В конце концов "поручительство" ему написал бывший сосед - Валентин Николаевич Топор, его квартира была как раз под квартирой Баланина. (Очень скоро после этого Королева арестовали, а у Топора были крупные неприятности - чуть не исключили из партии. Отделался строгим выговором за "потерю политической бдительности".)

И еще одна рана была нанесена в то время его самолюбию. В конце октября 1935 года научно-технический совет РНИИ представляет Королева к званию профессора по специальности "Крылатые и бескрылые ракеты". Владимир Петрович Ветчинкин отослал в Высшую аттестационную комиссию (ВАК) свой отзыв, в котором отмечал, что Королев играет в РНИИ ведущую роль и звание

221

ему безусловно присудить надо. Стеняев, формальный начальник, тоже приложил бумагу: "Тов. Королев по своему складу имеет большую склонность к экспериментальной и конструкторской работе". В ВАК посмотрели послужной список и тоже вроде бы решили, что претендовать на профессорское звание Сергей Павлович имеет право. Но экспертная машиностроительная комиссия под председательством Бориса Николаевича Юрьева, того самого любимейшего ученика и зятя Николая Егоровича Жуковского, который читал Королеву лекции в МВТУ, представление РНИИ "зарубила". В протоколе были написаны слова обидные: "Ввиду отсутствия у инж. Королева научного труда, равноценного кандидатской диссертации, рекомендовать ВАК отклонить присвоение ученого звания профессора".

- Отзыв профессора Ветчинкина чрезмерно преувеличен, - сказал Юрьев на заседании ВАК в октябре 1937 года.

- Достаточно, наверное, старшего научного сотрудника ему присвоить? — спросил Межлаук, он был председателем ВАК.

- Я знаю Королева, он, конечно, не профессор, - добавил Александр Иванович Некрасов, замечательный механик, который только что сам получил в МГУ профессорское звание и к новым кандидатам относился болезненно.

На том и порешили: отклонить. Обидно. Даже очень обидно. Уж лучше и вовсе не представлять, не позориться. И опять-таки звание нужно для авторитета, а авторитет - для Дела. Дело-то разворачивать надо...

И он начал разворачивать! Быть может, именно в это время, накануне рокового для него 1938 года, впервые проглядывает в его действиях хватка будущего Главного конструктора столь ясно. Теперь, когда ракетоплан входит в тематический план института, он заканчивает домашние бдения с Щетинковым и почти всех своих людей бросает на эту работу. Щетинков занимается теперь выбором органов управления и расчетом объемов и весов баков. Орлов ведет прочностные расчеты, Засько - предварительные прикидки устойчивости и всю аэродинамику. Палло конструирует отдельные узлы, доглядывает за их производством и начинает стендовые испытания системы питания: измеряет расходы горючего, перепады давления, смотрит, как работают краны, проверяет систему зажигания. От связки двигателей пока отказались: надо научиться работать с одним; ОРМ-65 - опытный ракетный мотор конструкции Глушко, его решено поставить на ракетоплан.

В октябре 1937 года Королев продумывает большую серию холодных испытаний, которые должны убедить всех и прежде всего его самого в надежности их систем. Одиннадцать стендовых испытаний провели они с Палло в октябре. Теперь точно известны перепады давления на форсунках, проверена работа кранов и аккумуляторов давления. Они добились полного соответствия расходов горючего и окислителя, что обещало устойчивую работу двигателя. Контрольные испытания были проведены 2 ноября.

- Отлично! - сказал Королев Палло, когда уже под вечер шли они к проходной. - А все-таки мы молодцы! Давай-ка завтра приходи пораньше. Надо посмотреть, насколько одновременно поступают компоненты в камеру...

На следующий день, когда Королев утром шел со стенда в свою фанерную выгородку, он с удивлением увидел сидящего на скамейке перед пожухлой клумбой Щетинкова. Подошел. Евгений Сергеевич, глядя как-то мимо, разглядывая облетевшие ветки где-то за плечом Сергея Павловича, сказал тихо:

- Сегодня ночью арестован Клейменов.

222

---

в начало назад