ИКАРОМЕНИПП,
ИЛИ
ЗАОБЛАЧНЫЙ ПОЛЕТ

1. Менипп. Итак, три тысячи стадиев было от Земли до Луны; это первый переход. Оттуда вверх, к Солнцу, около пятисот парасангов; наконец, от Солнца до самого неба с акрополем Зевса...да, пожалуй, быстрокрылый орёл пролетел бы это расстояние не скорее чем за день.

Друг. Ради харит! Что это ты, Менипп, звёзды изучаешь и производишь про себя какие-то вычисления? Вот уже довольно долго я слежу за тобою и слышу о солнцах и лунах и вдобавок ещё о каких-то вздорных переходах и парасангах...

Менипп. Не удивляйся, дорогой! Если тебе и кажется, что предмет моих речей слишком возвышенный и заоблачный, то дело лишь в том что я составляю приблизительный подсчет пути, пройденного мною в последнее путешествие.

Друг. Так разве ты, подобно финикийцам, определяешь свой путь по светилам?

Менипп. Нет, клянусь Зевсом! Но я путешествовал среди них.

Друг. Клянусь Гераклом, длинный же сон ты видел, если, сам того не замечая, проспал целые парасанги.

2. Менипп.. Ты думаешь, дорогой, что я говорю о каком-то сновидении, а между тем я только что спустился от Зевса.

Друг. Что ты говоришь! Менипп перед нами, слетевший с неба?

Менипп. Да, и я стою перед тобою, вернувшись только сегодня от великого Зевса, где я видел и слышал много удивительного. А если ты не веришь, я могу только еще больше радоваться: значит, действительно я испытал нечто поразительное.

Друг. Как могу я не верить, о божественный олимпиец Менипп, я — всего лишь жалкий смертный, живущий на земле,-не верить тебе, мужу заоблачному или одному из небожителей, по выражению Гомера! Но скажи мне, если тебе нетрудно, каким образом поднялся ты с земли на небо, где сумел ты найти такую высокую лестницу? Ведь ты вовсе не похож с лица на пресловутого фригийца, так что довольно трудно предполагать, чтобы орел восхитил тебя, дабы ты стал виночерпием Зевса.

Менипп. Я давно замечаю, что ты смеешься надо мною, и нисколько не удивляюсь, что мой необычный рассказ представляется тебе похожим на сказку. И все же мое восхождение обошлось без всякой лестницы и без влюбленного в меня орла: я поднялся на своих крыльях!

Друг. Это уж слишком! Ты превзошел Дедала, если, сверх всего прочего, сумел скрыться от нас, превратившись из человека в ястреба или в галку.

Менипп. Правильно, дорогой мой! Твое сравнение не так уж далеко от истины: я осуществил Дедалову затею и сам смастерил себе крылья.

3. Друг. Но как же, о величайший храбрец, ты не побоялся упасть в море и дать ему от своего имени название Мениппийского, как тот его сын - Икарийскому?

Менипп. Совсем нет! Икар прикрепил свои крылья воском, который очень скоро растаял от солнечных лучей; понятно, что Икар растерял перья и, как и следовало ожидать, упал. У меня же крылья были без воска.

Друг. Что ты говоришь! Не знаю почему, но понемногу ты заставляешь меня верить в правдивость твоего рассказа.

Менипп. Так вот, я и говорю: во-первых, поймав огромного орла, а также коршуна, из самых сильных, я отрезал им крылья у самой спины... Впрочем, если тебе некуда спешить, я лучше расскажу тебе обо всей затее с самого начала.

Друг. Нисколько не спешу! От твоих слов я весь превратился в ожидание и с открытым ртом жду, чем кончится этот рассказ. Ради Зевса, покровителя дружбы, не бросай меня привешенным за уши в самом начале своего повествования.

4. Менипп. Ну, хорошо! В самом деле некрасиво оставлять друга с разинутым ртом, да еще подвешенного, как ты говоришь, за уши. Слушай же!

Присматриваясь ко всевозможным житейским явлениям, я очень скоро стал понимать, насколько они смешны, жалки и непостоянны,- я говорю о богатстве, власти и могуществе; презирая все эти блага и считая тщетную погоню за ними препятствием для истинных занятий, я попытался вынырнуть из этой тины и оглянуться на все окружающее. Сперва я был охвачен сомнениями: об этом мире, который философы именуют космосом, мне долго не удавалось узнать ничего -ни как он произошел, ни кто его создатель. Не ведал я также, где его начало и какова его конечная цель. Тогда я стал рассматривать мир по частям, но это только увеличило мои недоумения: глядя на звезды, рассыпанные в беспорядке по небу, на самое солнце, я сгорал желанием узнать, что они такое. Но наиболее непонятным и загадочным представлялось мне все, что касалось луны: многообразие ее форм, казалось мне, вызывается какою-то тайной причиною. Наконец, молния, пронизывающая тучи, низвергающийся гром, дождь, снег, падающий град -все это было для меня неразрешимой загадкой.

5. Вот в этом настроении я и подумал, что лучше всего будет обратиться за решением всех этих вопросов к философам, так как я полагал, что они сумеют возвестить мне полную правду.

Я выбрал среди них лучших - если свидетелями достоинства считать угрюмое лицо, бледный цвет кожи и густую бороду,-и действительно, на первый взгляд они показались мне людьми красноречивыми и знакомыми с небесными явлениями. Отдав в их распоряжение себя и изрядное количество денег,- часть я выплатил сразу, а остальное условился внести по окончании занятий,- я попросил их объяснить мне небесные явления и устройство вселенной. И с таким рвением принялись они счищать с меня прежнее невежество, что привели меня в еще большее замешательство, окатив целым дождем первопричин, целей, атомов, пустоты, материй, идей и прочего. Но всего печальнее было то, что мои наставники ни в чем не соглашались друг с другом; напротив, каждый из них оспаривал мнение другого, утверждая противоположное и стремясь к тому, чтобы я признал его правоту и проникся его взглядами.

Друг. Странные ты вещи рассказываешь, будто мудрецы спорят друг с другом о существующем и об одном и том же не имеют одинакового мнения!

6. Менипп. Да, дорогой! А как бы ты смеялся, если б послушал их речи, полные хвастовства, их рассказы о чудесах! Прочно ступая по земле, ничем не возвышаясь над нами, ползающими по ней, философы видят не лучше своих соседей, а иные по старости и немощи и вовсе близоруки. И тем не менее они утверждают, что различают границы неба; указывают размеры солнца, проходят по надлунным пространствам и, точно свалившись со звезд, определяют их величину и вид. Часто они не в состоянии ответить даже на такой простой вопрос, сколько стадиев от Мегар до Афин, зато точно знают, каково расстояние между луною и солнцем; дерзают определить его в локтях, измеряют толщу воздуха, глубину океана, окружность земли, чертят круги, нагромождают треугольники на квадраты, изучают всевозможные сферы, даже само небо.

7. И разве не доказывает тупости философов и полного невежества их то, что, говоря о предметах, далеко не ясных, они не довольствуются предположениями, но, упорно настаивая на своей правоте и отрицая за противоположным взглядом всякое значение, чуть не клянутся, что солнце есть раскаленный шар, что луна обитаема, что звезды пьют воду, которую солнце словно на колодезной веревке черпает из моря и поровну распределяет между ними?

8. Нетрудно заметить, насколько противоположны их взгляды. Ради Зевса, посмотри сам, близки ли их учения и не совершенно ли они противоречивы. Прежде всего у них замечается полное разномыслие по вопросу о мире: одни утверждают, что он не создан и никогда не погибнет, другие дерзают говорить о творце и о самом способе сотворения мира. Но всего больше я удивлялся тем, которые, признавая некоего бога, творца всего, не могут объяснить ни того, откуда он явился, ни того, где бог находился, когда творил мир: ведь невозможно мыслить время и пространство прежде всякого бытия...

Друг. Но ведь ты рассказываешь про дерзких людей, про обманщиков.

Менипп. А что бы ты сказал, если б послушал их рассуждения об идеях, о бестелесных сущностях или их речи о пределе и беспредельном? К тому же между философами разгораются жестокие споры, так как одни видят во всем существующем только конечное, другие, напротив, полагают, что оно бесконечно. Далее, многие утверждают, что существует большое число миров, и обрушиваются на тех, которые думают, что этот мир единственный. Наконец, один из них, далеко не миролюбивый человек, считает раздор отцом всего миропорядка.

9. А боги? Не знаю, стоит ли даже вспоминать взгляды этих людей на них! Одним божество представляется числом, другие клянутся собаками, гусями и платанами, третьи, наконец, изгнав всех других богов, передают власть над миром единому божеству, так что мне оставалось лишь огорчаться такой бедности в богах. Впрочем, менее жадные признают многих богов, причем делят их на разряды, называя одного бога первым и указывая остальным вторые и третьи места в соответствии со степенью их божественности. Иные опять же считают божество бестелесным и лишенным формы, а другие, напротив, не мыслят его иначе как вещественным. Главным образом далеко не все они признают промысел богов в человеческих делах: некоторые освобождают богов от всяких забот, поступая с ними подобно нам, когда мы избавляем стариков от общественных тягот. Словом, боги у них ничем не отличаются от телохранителей, которых комические поэты выводят на сцену. Но все это пустяки в сравнении с теми, которые вовсе отрицают существование богов и, бросая мир на произвол судьбы, лишают его владыки и вождя.

10. Однако, выслушивая все это, я не дерзал оказывать недоверие столь высокогремящим и прекраснобородым людям; но в то же время, соглашаясь со словами одного, я не находил в них ничего, что не опровергалось бы речами другого. И я оказывался в таком состоянии, о котором говорит Гомер: едва я решался поверить одному из них, как уже мною

желанье иное владело.

Все это приводило меня в полное недоумение, и я не видел, от кого бы мне узнать истину на земле. Тогда-то я и решил, что единственный способ избавиться от моего невежества - вооружившись крыльями, самому подняться на небо. Надежду в этом деле давали мне главным образом сила желания, а также баснописец Эзоп, который утверждает, что небо доступно не только орлам и навозным жукам, но подчас даже верблюдам. Впрочем, я совершенно ясно понимал, что никаким способом не смогу отрастить себе крылья; если же приспособлю крылья коршуна или орла - ведь только они способны выдержать тяжесть человеческого тела,-смогу скоро осуществить свое намерение.

Итак, поймав этих двух птиц, я старательно отрезал у орла правое крыло, у коршуна - левое и привязал их крепкими ремнями к плечам. Приладив к концам крыльев две петли для рук, я стал испытывать свою силу: сначала просто подпрыгивал, помогая себе руками, затем, подобно гусям, летал над самой землей, слегка касаясь ее ногами во время полета. Однако, заметив, что дело идет на лад, я решился на более смелый шаг: взойдя на Акрополь, я бросился с утеса и... долетел до самого театра.

11. Так как мой полет прошел благополучно, я задумал вознестись выше, в небеса: поднявшись не то с Парнета, не то с Гармета, я полетел на Геранею, оттуда на Акрокоринф; затем, через Фолою и Эриманф, я достиг Тайгета. Вскоре я уже настолько свыкся со своим дерзким занятием, что в совершенстве выполнил смелые полеты и, не довольствуясь высотою, доступною птицам, решил подняться на Олимп; оттуда, запасшись по возможности самой легкой едой, я пустился прямо на небо. В первую минуту у меня закружилась голова от огромной высоты, но и это я перенес с легкостью. Прорвавшись сквозь густые облака и очутившись наконец возле луны, я почувствовал некоторую усталость, особенно в левом крыле, отрезанном у коршуна. Ввиду этого я подлетел к луне и, присев на нее, дал себе передышку, посматривая вниз, на землю, и, подобно Зевсу у Гомера, созерцая страну фракийцев - укротителей коней, землю мисян, вслед за тем - если мне хотелось - поглядывая на Элладу, Персию и Индию. От всего этого получил я самое тонкое наслаждение.

Друг. Не расскажешь ли, Менипп, также о том, что ты оттуда видел, чтобы нам ничего не пропустить из твоего путешествия и узнать даже мелкие подробности? Думаю, что я мог бы услышать от тебя много любопытного о том, в каком виде представилась тебе сверху земля и все, что на ней существует.

Менипп. Ты совершенно прав, дорогой мой! Итак, постарайся подняться мысленно на луну, соверши со мной это путешествие и, поставив себя на мое место, охвати взором весь земной порядок.

12. Прежде всего земля показалась мне очень маленькой, значительно меньше луны, так что при первом взгляде я, как ни нагибался, не мог найти ни высоких гор, ни огромных морей. Если бы я не заметил Колосса Родосского и башни на Фаросе, я бы и вовсе не узнал земли; только эти огромные сооружения и океан, спокойно сверкавший под лучами солнца, ясно указывали мне, что я вижу перед собою действительно землю. Однако, присмотревшись пристальней, я вскоре стал различать на ней человеческую жизнь, и не только жизнь целых народов и городов, но и деятельность отдельных людей; и я видел, как одни плыли по морю, другие сражались, третьи обрабатывали землю, четвертые судились; видел женщин, животных и вообще все, что «питает плодородная почва».

Друг. Совершенно невероятно, и ты сам себе противоречишь! Ведь раньше ты говорил, что тебе пришлось разыскивать землю, так как из-за большого расстояния она казалась тебе чуть ли не точкою, и если Колосс не указал ее, ты бы думал, что видишь перед собою что-то другое. Так каким же образом ты, словно какой-нибудь Линкей, внезапно оказался в состоянии все рассмотреть на земле,- людей, животных,чутъ ли не гнезда комаров?

13. Менипп. Хорошо, что ты мне напомнил об этом, а то я и не заметил, что забыл упомянуть о самом важном. Когда я понял, что вижу перед собою землю, но не могу ничего рассмотреть на ней из-за большого расстояния, затруднявшего мое зрение, я был крайне удручен и смущен своею беспомощностью. Я приходил в отчаяние и уже готов был заплакать, как вдруг сзади подошел ко мне философ Эмпедокл; весь в пепле и словно поджаренный, он весьма напоминал собою головню. Сознаюсь, при виде его я перепугался, приняв его за духа луны. Впрочем, он поспешил успокоить меня и сказал: «Мужайся, Менипп!

Я не бог - и бессмертным меня ты считаешь напрасно. Я -Эмпедокл, философ. Лишь только я бросился в кратер Этны, дым вулкана охватил меня и забросил сюда. С тех пор я живу на луне, питаюсь росою и странствую все больше по воздуху: я вижу, тебя огорчает и мучает то, что ты не можешь ясно разглядеть землю».- «Милейший Эмпедокл,-воскликнул я,-ты прав! Лишь только я вернусь в Элладу, я не премину совершить тебе возлияние на моем очаге и во время новолуний буду обращаться к луне с троекратным молитвенным возгласом».- «Клянусь Эндимионом,-ответил Эмпедокл,- не ради платы я пришел сюда, но потому, что, видя твои страдания, я от всей души сочувствовал тебе... Так вот, знаешь ли, что должен ты сделать, чтобы приобрести остроту зрения?»

«Нет, клянусь Зевсом,-возразил я,- разве что ты каким-нибудь образом снимешь пелену, застилающую мои глаза, так как сейчас точно ячмень на них сидит».- «А между тем,- сказал Эмпедокл,- моя помощь вовсе и не нужна тебе, ты явился с земли, имея прекрасное зрение...» - «Что ты хочешь этим сказать? Я не понимаю тебя».- «А разве ты не знаешь,- продолжал он,- что к твоему правому плечу привязано крыло орла?» - «Отлично знаю,- сказал я.- Но что общего между этим крылом и моим зрением?» - «А то, что орел далеко превосходит своим зрением все живые твари: лишь он один может прямо смотреть на солнце. Истинный царь, орел способен, не моргая, выносить яркий свет солнечных лучей».

«Так говорят,- сказал я,- и я уже начинаю жалеть, что, поднимаясь сюда, не вырвал своих глаз и не вставил на их место орлиные. Вообще я явился сюда лишь наполовину готовым и был снаряжен далеко не по-царски; я скорее похож на незаконнорожденного орленка, лишенного наследства».- «Ни от кoro другого, а только от тебя зависит,- сказал мне Эмпедокл,- чтобы один из твоих глаз стал совершенно царским. Если хочешь, немного привстань и, удерживая в покое крыло коршуна, взмахивай только другим, и твой правый глаз в соответствии с природой крыла тотчас же станет дальнозорким. Ну, а глаз другой, слабейшей твоей половины, никоим образом не будет видеть острее».- «Довольно мне и одного правого глаза, если он будет зорок по-орлиному. Это будет даже не хуже: ведь не раз мне приходилось наблюдать, как плотники, выравнивая балки по отвесу, прищуривают один глаз, чтобы лучше видеть».

С этими словами я сделал то, что мне посоветовал Эмпедокл: он же, медленно удаляясь, незаметно рассеялся, обратившись в дым.

15. И лишь ударил я крылом, яркий свет озарил меня, освещая передо мною все скрытое ранее. Нагнувшись, я превосходно видел землю, города, людей. Я увидел все, что они делали не только под открытым небом, но и в своих домах, считая себя хорошо скрытыми: Птолемей спал со своей сестрой; сын Лисимаха злоумышлял против своего отца; Антиох, сын Селевка, потихоньку подмигивал Стратонике, своей мачехе; я видел, как жена Александра-фессалийца убивала мужа, Антигон развратничал с женой своего сына. Сын же Атталла отравлял своего отца. Далее, Арсак убивал женщину в то время, как евнух Арбак заносил над ним свой меч. Спатина-мидийца, убитого золотой чашей в висок, волочили за ноги с пиршества телохранители. Подобное же происходило во дворцах ливийских, скифских и фракийских царей,- тот же разврат, те же убийства, казни, грабежи, клятвопреступление и страх, что свои же домашние предадут и изменят.

16. Вот какое зрелище представляли дела царей! А жизнь частных лиц казалась еще смешнее. Здесь я увидел Гермодора-эпикурейца, приносящего ложную клятву из-за тысячи драхм; стоика Агафокла, который обвинял перед судом одного из своих учеников за неуплату денег; оратора Клиния, крадущего чашу из храма Асклепия; киника Герофила, спавшего в публичном доме... Впрочем, стоит ли рассказывать обо всех этих грабителях, сутягах, ростовщиках, взыскивающих свои ссуды? Пестрое, разнообразное зрелище!

Друг. Было бы очень хорошо, Менипп, если б ты рассказал мне все это; по-видимому, это зрелище доставляло тебе редкое удовольствие.

Менипп. Рассказать все подробно, любезный друг, невозможно. Даже и рассмотреть-то это было делом нелегким. Впрочем, все наиболее существенное, напоминало то самое, что, по словам Гомера, было изображено на щите Ахилла. Здесь были пиршества и браки, там суд, Народные собрания; далее кто-то совершал жертвоприношение; рядом другой предавался горю. Всякий раз, взглядывая на Гетику, я замечал сражающихся гетов, когда же оборачивался на скифов, то видел их кочующими с их кибитками. Слегка переведя взгляд в сторону, я мог наблюдать обрабатывающих землю египтян; финикийцы путешествовали, киликийцы совершали разбойничьи набеги, лаконяне сами себя бичевали, афиняне судились.

17. Так как все, что я видел, происходило одновременно,-ты можешь себе представить, какая получилась пестрая смесь. Все равно как если бы, набрав много певцов, еще лучше - несколько хоров, приказать каждому участнику вместо общей стройной мелодии тянуть свой напев; тогда всякий из соперничества и желания выделить свою песнь стремился бы во что бы то ни стало перекричать своего соседа. Клянусь Зевсом, ты и представить себе не можешь, что это было бы за песнопение!

Друг. Совершенно верно, Менипп: смешное и бестолковое.

Менипп. Так вот, дорогой мой, все жители земли подобны таким певцам; из этой нескладицы и составляется жизнь людей,- они не только поют нестройно, они различны даже по своим одеждам, да и идут-то они все вразброд; их мысли противоречивы, и все это до тех пор, пока руководитель хора не сгонит кого-нибудь из них со сцены, сказав ему, что он здесь больше не нужен. С этого времени люди теряют свои прежние различия и, умолкая, перестают тянуть свою бестолковую и нестройную песню. И все, что происходит на этой пестрой и разнохарактерной сцене, действительно достойно смеха.

18. Но больше прежнего я смеялся над теми, которые спорят о границах своих владений и гордятся тем, что обрабатывают равнину Сикиона, владеют землею у Марафона, в соседстве с Эноей и обладают тысячью плефров в Ахарнах. В самом деле, вся Эллада представлялась мне сверху величиною пальца в четыре, а Аттика, соответственно с этим, выглядела, по-моему, прямо точкой. И я задумался над тем, на каких пустяках зиждется гордость наших богачей: действительно, самый крупный землевладелец, казалось мне, обрабатывает всего лишь один эпикуровский атом. Бросил я взгляд на Пелопоннес и, заметив Кинурию, вспомнил, как много аргивян и лакедемонян пало в один день в битве за обладание этим клочком земли размером не более зерна египетской чечевицы. И если я видел человека, гордого своим золотом, своими восемью кольцами и четырьмя чашами, я не мог удержаться от смеха, так как весь Пангей со всеми своими рудниками был не больше просяного зерна.

19. Друг. Какой ты счастливец, Менипп! Что за поразительное зрелище! Но скажи, бога ради, какими казались тебе сверху города и люди?

Менипп. Я думаю, тебе не раз приходилось видеть муравьев: одни толпятся кучами, другие выходят из муравейника или возвращаются в него; тот тащит в дом кусочек навоза, этот торопливо несет подобранную где-то кожуру боба или половину пшеничного зерна. Есть у них, по-видимому, в соответствии с их муравьиной жизнью, и строители, и народные вожди; есть пританы, музыканты и философы. Так вот, города, населенные людьми, показались мне более всего похожими на муравейники. Если же тебе это сравнение людских общежитии с муравьиным царством кажется унизительным, то вспомни о старых преданиях фессалийцев, и ты увидишь, что мирмидоняне, этот воинственный народ, превратились в людей из муравьев. Между тем, насмотревшись достаточно на все это и от всего сердца посмеявшись, я ударил крыльями и полетел

в чертоги

Зевса Эгидодержавного, к сонмищу прочих бессмертных.

20. Однако не успел я еще взлететь на высоту одного стадия, как Луна сказала мне женским голосом:

«Счастливого пути, Менипп! Исполни для меня небольшое поручение, когда будешь у Зевса».- «Охотно - ответил я,- это не доставит мне никакого труда, если только не придется чего-либо отнести ему».- «Поручение мое не тяжелое, Менипп,- возразила Луна,- это лишь моя просьба Зевсу. Видишь ли, я возмущена нескончаемой и вздорной болтовней философов, у которых нет иной заботы, как вмешиваться в мои дела, рассуждать о том, что я такое, каковы мои размеры, почему иногда я бываю полумесяцем, а иногда имею вид серпа. Одни филососры считают, что я обитаема, другие - что я не что иное, как зеркало, подвешенное над морем,- словом, каждый говорит обо мне, что взбредет ему в голову. Наконец, иные рассказывают, что самый свет мой - краденый и незаконный, так как он приходит ко мне сверху, от Солнца. Этим они беспрестанно ссорят меня с Солнцем, моим братом, и восстанавливают нас друг против друга. Мало им разве тех небылиц, которые они рассказывают о солнце, что оно-де и камень, и раскаленный шар...

21. А между тем разве я не знаю, какие позорные и низкие дела совершаются по ночам этими философами, которые днем выглядят такими строгими и доблестными, что своей благородной внешностью привлекают внимание толпы? Я отлично вижу все их проделки и все же молчу, ибо считаю, что не подобает проливать свет на ночное времяпрепровождение философов и выводить напоказ их жизнь. Напротив, видя, как они развратничают, воруют, совершают под прикрытием ночного мрака всяческие преступления, я тотчас привлекаю облако и скрываюсь за ним, чтобы не выставлять на общее обозрение стариков, позорящих свою показную добродетель и свои длинные бороды. Они же, без всякого стеснения, продолжают терзать меня своими речами и всячески оскорбляют меня, так что, клянусь Ночью, я не раз хотела поселиться как можно дальше отсюда, чтобы избежать их нескромного языка.

Так вот, не забудь передать обо всем этом Зевсу и прибавь еще, что мне невозможно будет оставаться дольше в этих местах, если он не сотрет в порошок философов и не заткнет рта этим болтунам; пусть

Зевс разрушит Стою, поразит громом Академию и прекратит бесконечные разговоры перипатетиков. Только тогда я обрету покой и освобожусь от их ежедневных измерений».

22. «Все будет исполнено»,-ответил я и с этими словами отправился прямо вверх, к небу, по дороге,

Где не заметишь работ ни людей, ни волов-землепашцев.

Скоро Луна, заслонявшая от меня землю, стала казаться мне маленькой. Оставив вправо солнце и продолжая свой полет среди звезд, я на третий день приблизился наконец к небу. Я надеялся, что мне удастся сразу же проникнуть туда: мое превращение в орла, хотя и неполное, думал я, легко позволит мне пройти неузнанным, так как орел издавна близок Зевсу. Все же я опасался, что меня сейчас выдаст мое левое крыло, крыло коршуна, а потому я счел за лучшее, не подвергая себя лишней опасности, подойти к дверям и постучаться.

Гермес услышал стук, спросил мое имя и торопливо пошел докладывать обо мне Зевсу. Немного спустя меня пригласили войти. Перепуганный и дрожащий, я вошел и застал всех богов: они восседали в креслах и следили за мной не без некоторого беспокойства. Их несколько смутило мое неожиданное прибытие, вызвавшее опасение, как бы таким же образом не прилетели к ним все люди.

23. И вот грозный Зевс, бросая на меня гневные, титанические взгляды, спросил:

Кто ты такой, человек, кто отец твой, откуда ты родом?

Я чуть не умер со страху, когда услышал его громогласные слова, и, точно остолбенелый, стоял с открытым ртом. Однако постепенно я собрался с духом и, начавши издалека, стал подробно рассказывать, как желал познакомиться с небесными явлениями, как посещал философов и выслушивал их противоречивые объяснения, как страдал, терзаемый их речами, затем по порядку рассказал о своем решении, о крыльях и обо всем остальном, вплоть до полета на небо, а под конец сообщил ему поручение Луны. Морщины у Зевса разгладились, и, улыбнувшись, он произнес: «Что сказать об Оте и об Эфиальте, после того как Менипп осмелился подняться на небо! Впрочем, сегодня мы приглашаем тебя на угощение, а завтра дадим объяснения, за которыми ты пришел, и отпустим тебя на землю». Затем он встал и направился к той части неба, откуда было лучше всего слышно, так как наступало время принимать молитвы людей.

24. По дороге Зевс стал расспрашивать меня о всевозможных обстоятельствах земной жизни, и прежде всего о том, почем теперь пшеница в Элладе, была ли последняя зима сурова и нуждаются ли овощи в более обильном дожде; затем спросил, остался ли кто-нибудь из рода Фидия, почему афиняне столько лет не справляли диасий, думает ли кто закончить постройку Олимпийского храма и задержаны ли ограбившие храм в Додоне. Когда я ответил на все эти вопросы, Зевс продолжал: «Скажи, Менипп, а обо мне что думают люди?» - «О тебе, владыка, их мнение самое благочестивое. Люди считают тебя царем богов».- «Ты шутишь,- возразил Зевс,- я отлично знаю их непостоянство, хотя ты о нем и умалчиваешь. Ведь было время, когда я был для них и пророком и целителем,- словом, когда

Площади, улицы - все полно было именем Зевса.

Тогда и Додона и Писа блистали и пользовались всеобщим почетом, а жертвенный чад застилал мне глаза. Но с тех пор как Аполлон основал в Дельфах прорицалище, Асклепий в Пергаме - лечебницу, во Фракии появился храм Бендиды, в Египте - Анубиса, в Эфесе - Артемиды, с этого времени все бегут к новым богам, справляют в их честь празднества, приносят им гекатомбы... Что же касается меня, состарившегося бога, то они думают, что достаточно почитают меня, если раз в пять лет приносят мне жертвы в Олимпии. И мои алтари стали холоднее «Законов» Платона или силлогизмов Хрисиппа».

25. Беседуя таким образом, мы подошли к тому месту, где Зевсу следовало сесть, чтобы выслушивать молитвы. Здесь находился целый ряд покрытых крышками отверстий, весьма напоминающих колодцы; возле каждого из них стоял золотой трон. Сев на трон возле первого отверстия и сняв с него крышку, Зевс стал прислушиваться к молитвам, которые доносились к нему со всех мест земли и отличались большим разнообразием. Я сам мог слышать их, так как вместе с Зевсом наклонился над отверстием. Вот, например, каковы были эти молитвы: «О Зевс, дай мне достигнуть царской власти!», «О Зевс, пусть произрастут лук и чеснок!», «О боги, да умрет мой отец как можно скорее!». А другой говорил: «О, если бы я мог получить наследство после жены!», «О, если бы мне удалось скрыть козни против брата!», «Дайте, боги, мне победить на суде!», «Пусть я буду увенчан на Олимпийских состязаниях». Возносили свои молитвы мореплаватели: одни молили о северном ветре, другие - о южном; земледелец просил о ниспослании дождя, сукновал - о солнечных днях.

Зевс все это выслушивал, тщательно взвешивая каждую молитву; он исполнял их далеко не все, но

То благосклонно взирал на мольбу, то качал головою. Справедливым молитвам он позволял подыматься вверх через отверстие и помещал их по правую сторону от себя, а мольбы несправедливые отгонял назад неисполненными, сдувая их вниз, чтобы они не могли приблизиться к небу. Между прочим, относительно одной молитвы я заметил в нем сомнения: дело в том, что два человека молили Зевса как раз о противоположном, обещая принести одинаковые жертвы. И вот Зевс, не зная, чьей просьбе отдать предпочтение, испытывал чисто академическую нерешительность; не будучи в состоянии принять какое-либо решение, он предпочел, подобно Пиррону, «отказ от суждения».

26. Достаточно позанявшись молитвами, Зевс пересел на соседний трон, снял крышку с другого колодца и стал слушать произносивших клятвы. Покончив с этим делом и поразив громом эпикурейца Гермодора, Зевс перешел к следующему трону, где занялся предсказаниями, оракулами и знамениями. Затем он направился к колодцу, через который поднимался дым от жертв, возвещая Зевсу имена всех совершавших жертвоприношения. Исполнив все это, Зевс дал указания ветрам и погодам, разъяснив, что надлежало им делать: «Сегодня пусть будет дождь в Скифии; в Ливии пусть гремит гром; в Элладе идет снег. Ты, Борей, дуй в Лидии, а ты, Нот, оставайся спокоен; Зефир же должен поднять бурю на Адриатическом море; и пусть около тысячи мер града выпадет в Каппадокии».

27. Приведя в порядок все свои дела, Зевс направился со мною на пир, так как уже наступило время обеда. Меня встретил Гермес и устроил на ложе возле Пана, Корибантов, Аттиса и Сабасия - богов, не пользующихся полными правами гражданства на небе, да вообще довольно сомнительных. Деметра раздала нам хлеб, Дионис - вино, Геракл - мясо, Афродита миртовые ягоды, а Посейдон - какую-то рыбешку. Потихоньку я отведал также и амбросии и нектара. Милейший Ганимед, замечая, что Зевс не смотрит в мою сторону, всякий раз из человеколюбия наполнял для меня нектаром чарочку-другую. Боги, согласно словам Гомера и моим личным наблюдениям, ни хлеба не едят, ни вина темного не пьют, но лишь угощаются амбросией и напиваются нектаром. Все же наибольшую радость им доставляет чад, поднимающийся от жертв, смешанный с запахом сжигаемого мяса, и жертвенная кровь, которую совершающие жертвоприношение возливают на алтари. Во время обеда Аполлон играл на кифаре, Силен плясал кордак, а музы, стоя поодаль, пропели нам кое-что из «Теогонии» Гесиода и первую оду из гимнов Пиндара. Насытившись, мы встали из-за стола, чтобы отдохнуть, так как все уже изрядно подвыпили.

28.

Прочие боги, равно как и мужи, бойцы с колесницы,
Спали всю ночь; лишь меня не обрадовал сон безмятежный.

Долго еще меня мучили разные мысли: смущало меня и то, почему у Аполлона за такое долгое время не отросла борода и отчего на небе наступает ночь, хотя ведь там постоянно пребывает солнце: ведь и сейчас Гелиос присутствовал на обеде... Однако в конце концов мне удалось немного вздремнуть. Проснувшись на следующее утро, Зевс повелел собрать собрание.

29. Когда сошлись все боги, Зевс так начал свою речь: «Вчерашнее прибытие чужестранца послужило поводом настоящего собрания. Я уже давно собирался обсудить с вами поведение некоторых философов, а жалобы Луны заставили меня не откладывать далее рассмотрение этого вопроса. Дело заключается в следующем. Появился на земле сравнительно недавно особый вид людей, оказывающих воздействие на жизнь человека,- людей праздных, сварливых, тщеславных, вспыльчивых, обжорливых, глуповатых, надутых спесью, полных наглости,- словом, людей, представляющих, по выражению Гомера,

земли бесполезное бремя. Эти люди распределились на школы, придумали самые разнообразные лабиринты рассуждений и называют себя стоиками, академиками, эпикурейцами, перипатетиками и другими еще более забавными именами. Прикрываясь славным именем Добродетели, наморщив лоб, длиннобородые, они гуляют по свету скрывая свой гнусный образ жизни под пристойною внешностью. В этом они как нельзя более напоминают актеров в трагедиях: снимите с них маску и шитые золотом одеяния - и перед вами останется жалкий человек, который за семь драхм готов играть на сцене.

30. И эти-то философы презирают всех людей, о богах говорят самым неприличным образом и, окружая себя молодежью, легко поддающейся обману, с трагическим пафосом рассказывают общеизвестные истины о добродетели и учат искусству безнадежно запутывать рассуждения. Своим ученикам они расхваливают постоянство, твердость, умеренность, поносят богатство и наслаждение. Но вот они остались наедине с собою... трудно описать, чего только они не съедают, какому разврату не предаются, с каким наслаждением обсасывают грязь с медных оболов!

Но возмутительнее всего то, что, совершенно не заботясь о пользе государства или частных лиц, оказываясь безусловно лишними и бесполезными,

Как на войне среди воинов, так и в собранье Народном, философы осмеливаются осуждать поведение других, направляют против них едкие речи, подбирают разные ругательства, порицают и бранят всех, кто имеет с ними дело... А наибольшим уважением среди этих философов пользуется тот, кто громче всех кричит, отличается наибольшею дерзостью и ругается самым наглым образом.

31. Между тем спросите-ка одного из этих многоречивых крикунов и порицателей: «А сам-то ты?.. Что ты делаешь, какую пользу ты приносишь в жизни?» И если ответ последует правильный и искренний, то вот что вы услышите: «Мореплавание, земледелие, военная служба, всякое другое ремесло кажутся мне бесцельными; я кричу, валяюсь в грязи, моюсь холодною водою, зимою хожу босиком и, как Мом, доношу обо всем, что бы ни случилось. Если какой-нибудь богач слишком много тратит на свой стол или содержит любовницу, я вмешиваюсь в дела его и нападаю на него, а если кто из друзей или приятелей лежит больной, нуждаясь в помощи и уходе, я делаю вид, что незнаком с ним». Вот каково, о боги, это отродье!

32. Но всех их своею наглостью превосходят так называемые эпикурейцы. Понося нас, богов, без всякого стеснения, они доходят до того, что осмеливаются утверждать, будто боги нисколько не заботятся о человеческих делах и совершенно не вникают в них. Вот почему не следует медлить с рассмотрением их поведения, ибо, если только эпикурейцам удастся убедить человечество в своей правоте, все вы будете обречены на голод. Кто же, в самом деле, станет приносить нам жертвы, не ожидая за это вознаграждения?

Что касается жалоб, представленных против философов Луною, то вы все слышали их от нашего гостя. Обо всем этом предлагаем вам, боги, подумать и принять решение, наиболее полезное для людей и наиболее безопасное для нас».

33. Не успел Зевс кончить, как в собрании поднялся страшный шум и отовсюду стали раздаваться возгласы: «Порази их громом, сожги, уничтожь!», «В пропасть их!», «Низвергни их в Тартар, как Гигантов!». Восстановив тишину, Зевс сказал: «Я поступлю с ними согласно вашему желанию: все философы вместе с их диалектикой будут истреблены. Однако привести в исполнение кару сегодня же невозможно; как вы знаете, ближайшие четыре месяца священны, и мною уже объявлен божий мир. В будущем же году, в начале весны, они будут истреблены моей безжалостной молнией».

Молвил - и сдвинул Кронид в знак согласия темные брови...

34. «В отношении же Мениппа,- добавил Зевс,- я решил сделать следующее: необходимо отнять у него крылья, чтобы впредь он к нам больше не являлся, и пусть Гермес сегодня же спустит его на землю». Сказав это, Зевс распустил собрание, а Киллений, ухватив меня за правое ухо, доставил вчера вечером в Керамик.

Теперь, дорогой мой, ты услышал решительно все, что я видел и узнал на небе. Прощай! Я тороплюсь в Расписной портик, чтобы сообщить прогуливающимся там философам все эти радостные известия.

КОММЕНТАРИИ

Написано примерно в 161 г. Как показывает само название, диалог не только вдохновлен Мениппом, но этот кинический философ и писатель сам является его главным действующим лицом, как и в другом лукиановском диалоге -«Менипп, или Путешествие в подземное царство». Формальный признак мениппеи - стихотворные скрепы в прозаическом тексте, элементы фантастики, серьезно-веселая переоценка общепринятых ценностей и социальная критика в содержании. «Икароменипп» направлен против мистицизма, религиозного синкретизма поздней античности и обличает пустую болтовню и беспутную жизнь лжефилософов, разврат богачей и всеобщее падение нравов.

2. ...на пресловутого фригийца...- Имеется в виду Ганимед.

7. ...солнце есть раскаленный шар...-Представление греческого философа Анаксагора.

8. ...рассуждения об идеях...-Речь идет об учении Платона.

...существует большое число миров... -Взгляд Демокрита.

...считает раздор отцом, всего миропорядка.-Учение Гераклита.

9. ...божество представляется числом...-Мистическое учение Пифагора.

...другие клянутся собаками...- Намек на Сократа, обычно клявшегося псом.

...передают власть над миром единому божеству...- Стоики учили, что Вселенную пронизывает мировой разум.

...некоторые освобождают богов от всяких забот... - По учению эпикурейцев боги обитают меж звездных миров, не вмешиваясь в земную жизнь, текущую по своим законам.

...боги у них не отличаются от телохранителей...- Иначе говоря, от театральных статистов, которые обычно играли эту роль.

10. ...«желанье иное владело».- «Одиссея» (IX, 302).

...долетел до самого театра.- Имеется в виду театр Диониса, расположенный у западного подножья холма, на котором находится Акрополь в Афинах.

11. ...подобно Зевсу у Гомера... - Лукиан перефразирует «Илиаду» (XIII, 4-5).

12. Колосс Родосский. Ко времени написания диалога «Икароменипп» статуя Колосса уже несколько веков лежала, поверженная землетрясением. Во весь свой гигантский рост Колосс стоял лишь 56 лет (ок. 283-227 гг. до н.э.), т.е. в эпоху эллинизма, что позволяет возвести диалог к самому Мениппу (см. с. 20).

Башня на Фаросе -высокий маяк на о. Фарос, неподалеку от Александрии

...«питает плодородная почва».-«Одиссея» (IV, 229).

13. Цитата из «Одиссеи» (XVI, 187).

15. ...Птолемей спал со своей сестрой...-Египетские фараоны брали в жены родных сестер. Египетский царь Птолемей Филадельф (285-247 гг. до н.э.) был женат на своей сестре Арсиное.

Сын Лисимаха. - Старший сын Лисимаха Агафокл был казнен в 284 г. до н.э. по обвинению в покушении на жизнь отца.

...Антиох, сын Селевка, потихоньку подмигивал Стратонике, своей мачехе...-По преданию, будущий сирийский царь Антиох I Сотер (280-261 гг. до н.э.) в юности влюбился в свою мачеху Стратонику, и отец его Селевк уступил жену сыну

...жена Александра-фессалийца убивала муужа... - Убийство правителя города Феры в Фессалии Александра организовала его жена Феба (IV в. до н.э.).

Антигон, Аттал, Арсак, Арбак, Спатин - неизвестные лица.

16. Гермодор, Агафокл, Клиний, Герофил-имена, известные лишь из сочинений Лукиана.

...что, по словам Гомера, было изображено на щите Ахилла.-См. «Илиада» (XVIII, 490 ел.).

...я мог наблюдать обрабатывающих землю египтян... - Лукиан перечисляет наиболее характерные занятия разных народов: геты воюют; скифы кочуют; египтяне, снабжавшие хлебом многие страны, обрабатывают землю; финикийцы, купцы и мореплаватели, путешествуют; киликийцы, в чьей области находились опорные пункты пиратов, разбойничают; лаконяне, по своему обычаю, секут юношей у алтаря Артемиды; афиняне, по привычке, высмеянной еще Аристофаном, сутяжничают.

18. ...обрабатывают равнину Сикиона... у Марафона, в соседстве с Эноей и ...в Ахарпах. - Земля в Греции для земледелия малопригодна, Лукиан называет наиболее плодородные участки в Пелопоннесе и Аттике.

Эпикуровский атом.- По материалистическому учению философа Эпикура (341-270 гг. до н.э.), мир состоит из мельчайших неделимых частиц - атомов.

...заметив Кинурию...- В битве за Кинурию (близ Аргоса, в Пелопоннесе) (VI в. до н.э.) между спартанцами и аргосцами из 600 воинов осталось в живых только трое (Геродот, I, 82; ср. Харон, 24).

19. Цитата из «Илиады» (I, 222).

22. Цитата из «Одиссеи» (X, 98).

23. Цитата из «Одиссеи» (I, 166; X, 325).

24. ...почему афиняне столько лет не справляли диасий...- Празднества в честь Зевса (диасии) не отмечались в Афинах после смерти Александра Македонского (323 г. до н.э.) до эпохи императора Адриана (117-138 гг.).

...думает ли... закончить постройку Олимпийского храма...-Храм Зевса Олимпийского в Афинах начали строить при тиране Писистрате (VI в. до н.э.) и закончили в 129 г. при Адриане. Значит, во времена Мениппа строительство еще не было закончено.

...задержаны ли ограбившие храм, в Додоне.-Факт, по другим источникам неизвестный. Храм Зевса в Додоне с конца III в. до н. э. пришел в упадок.

...«Площади, улицы - все полно...»-Начало дошедшей до нас дидактической поэмы Арата из Сол (Киликия) «Небесные явления» (III в. до н. э.).

«Законы» - последнее сочинение Платона, где анализировались различные формы государственного правления. По живости изложения оно уступает другим произведениям этого философа.

Хрисипп вообще писал свои многочисленные сочинения небрежно.

25. ...«То благосклонно взирал...» - «Илиада» (XVI, 250).

...испытывал чисто академическую нерешительность...-В III в. до н. э., когда школу Платона возглавил Аркесилай, академики, подобно скептикам, отрицали возможность постичь истину.

...он предпочел, подобно Пиррону, «отказ от суждения».- Отказ от суждения - основное положение скептиков, наиболее крупным представителем которых был Пиррон (365-275 гг. до н. э.)

27. Боги, согласно словам Гомера...-См. «Илиада» (V. 342).

28. Цитата из «Илиады» (II, 1-2).

29. «Илиада» (XVIII, 104).

30. «Илиада» (II, 202).

33. «Илиада» (I, 528).

34. Расписной портик - см. «Зевс трагический», коммент. (32).