Данте Алигьери.
Божественная комедия

* ЧИСТИЛИЩЕ *

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

                   1 Терзаемый огнем природной жажды,
                     Который утоляет лишь вода,
                     Самаритянке данная однажды,

                   4 Я, следуя вождю, не без труда
                     Загроможденным кругом торопился,
                     Скорбя при виде правого суда.

                   7 И вдруг, как, по словам Луки, явился
                     Христос в дороге двум ученикам,
                     Когда его могильный склеп раскрылся, -

                  10 Так здесь явился дух, вдогонку нам,
                     Шагавшим над простертыми толпами;
                     Его мы не заметили; он сам

                  13 Воззвал к нам: "Братья, мир господень с вами!"
                     Мы тотчас обернулись, и поэт
                     Ему ответил знаком и словами:

                  16 "Да примет с миром в праведный совет
                     Тебя неложный суд, от горней сени
                     Меня отторгший до скончанья лет!"

                  19 "Как! Если вы не призванные тени, -
                     Сказал он, с нами торопясь вперед, -
                     Кто вас возвел на божий ступени?"

                  22 И мой наставник: "Кто, как этот вот,
                     Отмечен ангелом, несущим стражу,
                     Тот воцаренья с праведными ждет.

                  25 Но так как та, что вечно тянет пряжу,
                     Его кудель ссучила не вполне,
                     Рукой Клото намотанную клажу,

                  28 Его душа, сестра тебе и мне,
                     Не обладая нашей мощью взгляда,
                     Идти одна не может к вышине.

                  31 И вот я призван был из бездны Ада
                     Его вести, и буду близ него,
                     Пока могу руководить, как надо.

                  34 Но, может быть, ты знаешь: отчего
                     Встряслась гора и возглас ликованья
                     Объял весь склон до влажных стоп его?"

                  37 Спросив, он мне попал в ушко желанья
                     Так метко, что и жажда смягчена
                     Была одной отрадой ожиданья.

                  40 Тот начал так: "Гора отрешена
                     Ото всего, в чем нарушенье чина
                     И в чем бы оказалась новизна.

                  43 Здесь перемен нет даже и помина:
                     Небесного в небесное возврат
                     И только - их возможная причина.

                  46 Ни дождь, ни иней, ни роса, ни град,
                     Ни снег не выпадают выше грани
                     Трех ступеней у загражденных врат.

                  49 Нет туч, густых иль редких, нет блистаний,
                     И дочь Фавманта в небе не пестра,
                     Та, что внизу живет среди скитаний.

                  52 Сухих паров не ведает гора
                     Над сказанными мною ступенями,
                     Подножием наместника Петра.

                  55 Внизу трясет, быть может, временами,
                     Но здесь ни разу эта вышина
                     Не сотряслась подземными ветрами.

                  58 Дрожит она, когда из душ одна
                     Себя познает чистой, так что встанет
                     Иль вверх пойдет; тогда и песнь слышна.

                  61 Знак очищенья - если воля взманит
                     Переменить обитель, и счастлив,
                     Кто, этой волей схваченный, воспрянет.

                  64 Душа и раньше хочет; но строптив
                     Внушенный божьей правдой, против воли,
                     Позыв страдать, как был грешить позыв.

                  67 И я, простертый в этой скорбной боли
                     Пятьсот и больше лет, изведал вдруг
                     Свободное желанье лучшей доли.

                  70 Вот отчего все дрогнуло вокруг,
                     И духи песнью славили гремящей
                     Того, кто да избавит их от мук".

                  73 Так он сказал; и так как пить тем слаще,
                     Чем жгучей жажду нам пришлось терпеть,
                     Скажу ль, как мне был в помощь говорящий?

                  76 И мудрый вождь: "Теперь я вижу сеть,
                     Вас взявшую, и как разъять тенета,
                     Что зыблет гору и велит вам петь.

                  79 Но кем ты был - узнать моя забота,
                     И почему века, за годом год,
                     Ты здесь лежал - не дашь ли мне отчета?"

                  82 "В те дни, когда всесильный царь высот
                     Помог, чтоб добрый Тит отмстил за раны,
                     Кровь из которых продал Искарьот, -

                  85 Ответил дух, - я оглашал те страны
                     Прочнейшим и славнейшим из имен,
                     К спасению тогда еще не званный.

                  88 Моих дыханий был так сладок звон,
                     Что мною, толосатом, Рим пленился,
                     И в Риме я был миртом осенен.

                  91 В земных народах Стаций не забылся.
                     Воспеты мной и Фивы и Ахилл,
                     Но под второю ношей я свалился.

                  94 В меня, как семя, искру заронил
                     Божественный огонь, меня жививший,
                     Который тысячи воспламенил;

                  97 Я говорю об Энеиде, бывшей
                     И матерью, и мамкою моей,
                     И все, что труд мой весит, мне внушившей.

                 100 За то, чтоб жить, когда среди людей
                     Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье
                     Про весть хоть солнце свыше должных дней".

                 103 Вергилий на меня взглянул в молчанье,
                     И вид его сказал: "Будь молчалив!"
                     Но ведь не все возможно при желанье.

                 106 Улыбку и слезу родит порыв
                     Душевной страсти, трудно одолимый
                     Усильем воли, если кто правдив.

                 109 Я не сдержал улыбки еле зримой;
                     Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,
                     Где ярче виден помысел таимый.

                 112 "Да завершишь добром свой тяжкий путь! -
                     Сказал он мне. - Но что в себе хоронит
                     Твой смех, успевший только что мелькнуть?"

                 115 И вот меня две силы розно клонят:
                     Здесь я к молчанью, там я понужден
                     К ответу; я вздыхаю, и я понят

                 118 Учителем. "Я вижу - ты смущен.
                     Ответь ему, а то его тревожит
                     Неведенье", - так мне промолвил он.

                 121 И я: "Моей улыбке ты, быть может,
                     Дивишься, древний дух. Так будь готов,
                     Что удивленье речь моя умножит.

                 124 Тот, кто ведет мой взор чредой кругов,
                     И есть Вергилий, мощи той основа,
                     С какой ты пел про смертных и богов.

                 127 К моей улыбке не было иного,
                     Поверь мне, повода, чем миг назад
                     О нем тобою сказанное слово".

                 130 Уже упав к его ногам, он рад
                     Их был обнять; но вождь мой, отстраняя:
                     "Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат".

                 133 "Смотри, как знойно, - молвил тот, вставая, -
                     Моя любовь меня к тебе влекла,
                     Когда, ничтожность нашу забывая,

                 136 Я тени принимаю за тела".


ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

                    1 Уже был ангел далеко за нами,
                      Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
                      Еще рубец смахнув с меня крылами;

                    4 И тех, кто правды восхотел святой,
                      Назвал блаженными, и прозвучало
                      Лишь "sitiunt" - и только - в речи той;

                    7 И я, чье тело снова легче стало,
                      Спешил наверх без всякого труда
                      Вослед теням, не медлившим нимало, -

                   10 Когда Вергилий начал так: "Всегда
                      Огонь благой любви зажжет другую,
                      Блеснув хоть в виде робкого следа.

                   13 С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,
                      К нам некогда спустился Ювенал,
                      Открывший мне твою любовь живую,

                   16 К тебе я сердцем благосклонней стал,
                      Чем можно быть, кого-либо не зная,
                      И короток мне путь средь этих скал.

                   19 Но объясни, как другу мне прощая,
                      Что смелость послабляет удила,
                      И впредь со мной, как с другом, рассуждая:

                   22 Как это у тебя в груди могла
                      Жить скупость рядом с мудростью, чья сила
                      Усердием умножена была?"

                   25 Такая речь улыбку пробудила
                      У Стация; потом он начал так:
                      "В твоих словах мне все их лаской мило.

                   28 Поистине, нередко внешний знак
                      Приводит ложным видом в заблужденье,
                      Тогда как суть погружена во мрак.

                   31 В твоем вопросе выразилось мненье,
                      Что я был скуп; подумать так ты мог,
                      Узнав о том, где я терпел мученье.

                   34 Так знай, что я от скупости далек
                      Был даже слишком - и недаром бремя
                      Нес много тысяч лун за мой порок.

                   37 И не исторгни я дурное семя,
                      Внимая восклицанью твоему,
                      Как бы клеймящему земное племя:

                   40 "Заветный голод к золоту, к чему
                      Не направляешь ты сердца людские?" -
                      Я с дракой грузы двигал бы во тьму.

                   43 Поняв, что крылья чересчур большие
                      У слишком щедрых рук, и "этот грех
                      В себе я осудил, и остальные.

                   46 Как много стриженых воскреснет, тех,
                      Кто, и живя и в смертный миг, не чает,
                      Что их вина не легче прочих всех!

                   49 И знай, что грех, который отражает
                      Наоборот какой-либо иной,
                      Свою с ним зелень вместе иссушает.

                   52 И если здесь я заодно с толпой,
                      Клянущей скупость, жаждал очищенья,
                      То как виновный встречною виной".

                   55 "Но ведь когда ты грозные сраженья
                      Двойной печали Иокасты пел, -
                      Сказал воспевший мирные селенья, -

                   58 То, как я там Клио уразумел,
                      Тобой как будто вера не водила,
                      Та, без которой мало добрых дел.

                   61 Раз так, огонь какого же светила
                      Иль светоча тебя разомрачил,
                      Чтоб устремить за рыбарем ветрила?"

                   64 И тот: "Меня ты первый устремил
                      К Парнасу, пить пещерных струй прохладу,
                      И первый, после бога, озарил,

                   67 Ты был, как тот, кто за собой лампаду
                      Несет в ночи и не себе дает,
                      Но вслед идущим помощь и отраду,

                   70 Когда сказал: "Век обновленья ждет:
                      Мир первых дней и правда - у порога,
                      И новый отрок близится с высот".

                   73 Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!
                      Но, чтоб все части сделались ясны,
                      Я свой набросок расцвечу немного.

                   76 Уже был мир до самой глубины
                      Проникнут правой верой, насажденной
                      Посланниками неземной страны;

                   79 И так твой возглас, выше приведенный,
                      Созвучен был словам учителей,
                      Что к ним я стал ходить, как друг исконный.

                   82 Я видел в них таких святых людей,
                      Что в дни Домициановых гонений
                      Их слезы не бывали без моей.

                   85 Пока я жил под кровом смертной сени,
                      Я помогал им, и их строгий чин
                      Меня отторг от всех других учений.

                   88 И, не доведши греческих дружин,
                      В стихах, к фиванским рекам, я крестился,
                      Но утаил, что я христианин,

                   91 И показным язычеством прикрылся.
                      За этот грех там, где четвертый круг,
                      Четыре с лишним века я кружился.

                   94 Но ты, моим глазам раскрывший вдруг
                      Все доброе, о чем мы говорили,
                      Скажи, пока нам вверх идти досуг,

                   97 Где старый наш Теренций, где Цецилий,
                      Где Варий, Плавт? Что знаешь ты про них:
                      Где обитают и осуждены ли?"

                  100 "Они, как Персии, я и ряд других, -
                      Ответил вождь мой, - там, где грек, вспоенный
                      Каменами щедрее остальных:

                  103 То - первый круг тюрьмы неозаренной,
                      Где речь нередко о горе звучит,
                      Семьей кормилиц наших населенной.

                  106 Там с нами Антифонт и Еврипид,
                      Там встретишь Симонида, Агафона
                      И многих, кто меж греков знаменит.

                  109 Там из тобой воспетых - Антигона,
                      Аргейя, Деифила, и скорбям
                      Верна Йемена, как во время оно;

                  112 Там дочь Тиресия, Фетида там,
                      И Дейдамия с сестрами своими,
                      И Лангию открывшая царям".

                  115 Уже беседа смолкла между ними,
                      И кругозор их был опять широк,
                      Не сжатый больше стенами крутыми,

                  118 И четверо служанок дня свой срок
                      Исполнило, и пятая вздымала,
                      Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,

                  121 Когда мой вождь: "По мне бы, надлежало
                      Кнаруже правым двигаться плечом,
                      Как мы сходили с самого начала".

                  124 Здесь нам обычай стал поводырем;
                      И так как был согласен дух высокий,
                      Мы этим и направились путем.

                  127 Они пошли вперед; я, одинокий"
                      Вослед; и слушал разговор певцов,
                      Дававший мне поэзии уроки.

                  130 Но вскоре сладостные звуки слов
                      Прервало древо, заградив дорогу,
                      Пленительное запахом плодов.

                  133 Как ель все уже кверху понемногу,
                      Так это - книзу, так что взлезть нельзя
                      Хотя бы даже к нижнему отрогу.

                  136 С той стороны, где замкнута стезя,
                      Со скал спадала блещущая влага
                      И растекалась, по листам скользя.

                  139 Поэты стали в расстоянье шага;
                      И некий голос, средь листвы незрим,
                      Воскликнул: "Вам запретно это благо!"

                  142 И вновь: "Мария не устам своим,
                      За вас просящим, послужить желала,
                      А лишь тому, чтоб вышел пир честным.

                  145 У римлянок напитка не бывало
                      Иного, чем вода; и Даниил
                      Презрел еду, и мудрость в нем мужала.

                  148 Начальный век, как золото, светил,
                      И голод желудями услаждался,
                      И нектар жажде каждый ключ струил.

                  151 Акридами и медом насыщался
                      Среди пустынь креститель Иоанн;
                      А как велик и славен он остался,

                  154 Тому залог в Евангелии дан".


ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

                    1 Я устремлял глаза в густые чащи
                      Зеленых листьев, как иной ловец,
                      Из-за пичужек жизнь свою губящий,

                    4 Но тот, кто был мне больше, чем отец,
                      Промолвил: "Сын, пора идти; нам надо
                      Полезней тратить время под конец".

                    7 Мой взгляд - и шаг ничуть не позже взгляда -
                      Вслед мудрецам я обратил тотчас,
                      И мне в пути их речь была отрада.

                   10 Вдруг плач и пенье донеслись до нас, -
                      "Labia mea, Domine", - рождая
                      И наслажденье, и печаль зараз.

                   13 "Отец, что это?" - молвил я, внимая.
                      И он: "Быть может, тени там идут,
                      Земного долга узел разрешая".

                   16 Как странники задумчиво бредут
                      И, на пути настигнув проходящих,
                      Оглянут незнакомцев и не ждут,

                   19 Так, обгоняя нас, не столь спешащих,
                      Оглядывала нас со стороны
                      Толпа теней, смиренных и молчащих.

                   22 Глаза их были впалы и темны,
                      Бескровны лица, и так скудно тело,
                      Что кости были с кожей сращены.

                   25 Не думаю, чтоб ссохся так всецело
                      Сам Эрисихтон, даже досягнув,
                      Голодный, до страшнейшего предела.

                   28 "Вот те, - подумал я, на них взглянув, -
                      Которые в Ерусалиме жили
                      В дни Мариам, вонзившей в сына клюв".

                   31 Как перстни без камней, глазницы были;
                      Кто ищет "omo" на лице людском,
                      Здесь букву М прочел бы без усилий.

                   34 Кто, если он с причиной незнаком,
                      Поверил бы, что тени чахнут тоже,
                      Прельщаемые влагой и плодом?

                   37 Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,
                      Их страждущая плоть изморена,
                      Их худобе и шелудивой коже;

                   40 И вот из глуби черепа одна
                      В меня впилась глазами и вскричала:
                      "Откуда эта милость мне дана?"

                   43 Ее лица я не узнал сначала,
                      Но в голосе я сразу угадал
                      То, что в обличье навсегда пропало.

                   46 От этой искры ярко засиял
                      Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,
                      И я черты Форезе увидал.

                   49 "О, не гнушайся этой кожей бледной, -
                      Так он просил, - и струпною корой,
                      И этой плотью, мясом слишком бедной!

                   52 Скажи мне правду о себе, открой,
                      Кто эти души, два твоих собрата;
                      Не откажись поговорить со мной!"

                   55 "Твой мертвый лик оплакал я когда-то, -
                      Сказал я, - но сейчас он так изрыт,
                      Что сердце вновь не меньшей болью сжато.

                   58 Молю, скажи мне, что вас так мертвит;
                      Я так дивлюсь, что мне не до ответа;
                      Кто полн другим, тот плохо говорит".

                   61 И он: "По воле вечного совета
                      То древо, позади нас, в брызгах вод,
                      Томительною силою одето.

                   64 Поющий здесь и плачущий народ,
                      За то, что угождал чрезмерно чреву,
                      В алчбе и в жажде к святости идет.

                   67 Охоту есть и пить внушают зеву
                      Пахучие плоды и водопад,
                      Который растекается по древу.

                   70 И так не раз, пока они кружат,
                      Свое терзанье обновляют тени,
                      Или верней - отраду из отрад:

                   73 Ведь та же воля шлет их к древней сени,
                      Что слала и Христа воззвать "Или!",
                      Когда спасла нас кровь его мучений".

                   76 И я ему: "С тех пор, как плен земли
                      Твоя душа на лучший мир сменила,
                      Еще пять лет, Форезе, не прошли.

                   79 И если раньше исчерпалась сила
                      В тебе грешить, чем тяжкий твой порок
                      Благая боль пред богом облегчила,

                   82 То как же ты сюда подняться мог?
                      Я ждал тебя застать на нижней грани,
                      Там, где выплачивают срок за срок".

                   85 И он мне: "Сладкую полынь страданий
                      Испить так рано был я приведен
                      Моею Неллой. Скорбь ее рыданий,

                   88 Ее мольбы и сокрушенный стон
                      Меня оттуда извлекли до срока,
                      Минуя все круги, на этот склон.

                   91 Тем драгоценней для господня ока
                      Моя вдовица, милая жена,
                      Что в доблести все больше одинока;

                   94 Сардинская Барбаджа - та скромна
                      И женской честью может похваляться
                      Пред той Барбаджей, где живет она.

                   97 О милый брат, к чему распространяться?
                      Уже я вижу тот грядущий час,
                      Которого недолго дожидаться,

                  100 Когда с амвона огласят указ,
                      Чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам
                      Разгуливать с сосцами напоказ.

                  103 Каким дикаркам или сарацинкам
                      Духовный или светский нужен бич,
                      Чтоб с голой грудью не ходить по рынкам?

                  106 Когда б могли беспутницы постичь,
                      Что быстрый бег небес припас их краю,
                      Уже им рты раскрыл бы скорбный клич;

                   109 Беда, - когда я верно предрекаю, -
                      Их ждет скорей, чем станет бородат
                      Иной, кто спит сейчас под "баю-баю".

                  112 Но не таись передо мною, брат!
                      Не - только я, но все, кто с нами рядом,
                      Глядят туда, где свет тобой разъят".

                  115 Я молвил: "Если ты окинешь взглядом,
                      Как ты со мной и я с тобой живал,
                      Воспоминанье будет горьким ядом.

                  118 От жизни той меня мой вождь воззвал,
                      На днях, когда над нами округленной
                      Была (и я на солнце указал)

                  121 Сестра того. Меня он в тьме бездонной
                      Провел средь истых мертвых, и за ним
                      Я движусь, истой плотью облеченный.

                  124 Так я поднялся, им руководим,
                      Всю эту гору огибая кружно,
                      Где правят тех, кто в мире был кривым.

                  127 Он говорит, что мы дойдем содружно
                      До высоты, где Беатриче ждет;
                      А там ему меня покинуть нужно.

                  130 Так говорит Вергилий, этот вот
                      (Я указал); другой - та тень святая,
                      Которой ради дрогнул ваш оплот,

                  133 Из этих царств ее освобождая".


ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

                   1 Ход не мешал речам, и речи - ходу;
                     И мы вперед спешили, как спешит
                     Корабль под ветром в добрую погоду.

                   4 А тени, дважды мертвые на вид,
                     Провалы глаз уставив на живого,
                     Являли ясно, как он их дивит.

                   7 Я, продолжая начатое слово,
                     Сказал: "Она, быть может, к вышине
                     Идет медлительней из-за другого.

                  10 Но где Пиккарда, - скажешь ли ты мне?
                     А здесь - кого бы вспомнить полагалось
                     Из тех, кто мне дивится в тишине?"

                  13 "Моя сестра, чьей красоте равнялась
                     Ее лишь благость, радостным венцом
                     На высотах Олимпа увенчалась".

                  16 Так он сказал сначала; и потом:
                     "Ничье прозванье здесь не под запретом;
                     Ведь каждый облик выдоен постом.

                  19 Вот Бонаджунта Луккский, - и при этом
                     Он пальцем указал, - а тот, щедрей,
                     Чем прочие, расшитый темным цветом,

                  22 Святую церковь звал женой своей;
                     Он был из Тура; искупает гладом
                     Больсенских, сваренных в вине, угрей".

                  25 Еще он назвал многих, шедших рядом;
                     И не был недоволен ни один:
                     Я никого не видел с мрачным взглядом.

                  28 Там грыз впустую пильский Убальдин
                     И Бонифаций, посохом Равенны
                     Премногих пасший длинный ряд годин.

                  31 Там был мессер Маркезе; в век свой бренный
                     Он мог в Форли, не иссыхая, пить,
                     Но жаждой мучился ежемгновенной.

                  34 Как тот, кто смотрит, чтобы оценить,
                     Я, посмотрев, избрал поэта Лукки,
                     Который явно жаждал говорить.

                  37 Сквозь шепот, имя словно бы Джентукки
                     Я чуял там, где сам он чуял зной
                     Ниспосланной ему язвящей муки.

                  40 "Дух, если хочешь говорить со мной, -
                     Сказал я, - сделай так, чтоб речь звучала
                     И нам обоим принесла покой".

                  43 "Есть женщина, еще без покрывала, -
                     Сказал он. - С ней отрадным ты найдешь
                     Мой город, хоть его бранят немало.

                  46 Ты это предсказанье унесешь
                     И, если понял шепот мой превратно,
                     Потом увидишь, что оно не ложь.

                  49 Но ты ли тот, кто миру спел так внятно
                     Песнь, чье начало я произношу:
                     "Вы, жены, те, кому любовь понятна?"

                  52 И я: "Когда любовью я дышу,
                     То я внимателен; ей только надо
                     Мне подсказать слова, и я пишу".

                  55 И он: "Я вижу, в чем для нас преграда,
                     Чем я, Гвиттон, Нотарий далеки
                     От нового пленительного лада.

                  58 Я вижу, как послушно на листки
                     Наносят ваши перья смысл внушенный,
                     Что нам, конечно, было не с руки.

                  61 Вот все, на взгляд хоть самый изощренный,
                     Чем разнятся и тот и этот лад".
                     И он умолк, казалось - утоленный.

                  64 Как в воздухе сгрудившийся отряд
                     Проворных птиц, зимующих вдоль Нила,
                     Порой спешит, вытягиваясь в ряд,

                  67 Так вся толпа вдруг лица отвратила
                     И быстрым шагом дальше понеслась,
                     От худобы и воли легкокрыла.

                  70 И словно тот, кто, бегом утомясь,
                     Из спутников рад пропустить любого,
                     Чтоб отдышаться, медленно пройдясь,

                  73 Так здесь, отстав от сонмища святого,
                     Форезе шел со мной, нетороплив,
                     И молвил: "Скоро ль встретимся мы снова?"

                  76 И я: "Не знаю, сколько буду жив;
                     Пусть даже близок берег, но желанье
                     К нему летит, меня опередив;

                  79 Затем что край, мне данный в обитанье,
                     Что день - скуднее доблестью одет
                     И скорбное предвидит увяданье".

                  82 И он: "Иди. Зачинщика всех бед
                     Звериный хвост, - мне это въяве зримо, -
                     Влачит к ущелью, где пощады нет.

                  85 Зверь мчится все быстрей, неудержимо,
                     И тот уже растерзан, и на срам
                     Оставлен труп, простертый недвижимо.

                  88 Не много раз вращаться тем кругам
                     (Он вверх взглянул), чтобы ты понял ясно
                     То, что ясней не вымолвлю я сам.

                  91 Теперь простимся; время здесь всевластно,
                     А, идя равной поступью с тобой,
                     Я принужден терять его напрасно".

                  94 Как, отделясь от едущих гурьбой,
                     Наездник мчит коня насколько можно,
                     Чтоб, ради славы, первым встретить бой,

                  97 Так, торопясь, он зашагал тревожно;
                     И вновь со мной остались эти два,
                     Чье имя в мире было столь вельможно.

                 100 Уже его я различал едва,
                     И он не больше был доступен взгляду,
                     Чем были разуму его слова,

                 103 Когда живую, всю в плодах, громаду
                     Другого древа я увидел вдруг,
                     Крутого склона обогнув преграду.

                 106 Я видел - люди, вскинув кисти рук,
                     Взывали к листьям, веющим широко,
                     Как просит детвора, теснясь вокруг,

                 109 А окруженный не дает до срока,
                     Но, чтобы зуд желания возрос,
                     Приманку держит на виду высоко.

                 112 Потом ушли, как пробудясь от грез.
                     Мы подступили, приближаясь слева,
                     К стволу, не внемлющему просьб и слез.

                 115 "Идите мимо! Это отпрыск древа,
                     Которое растет на высотах
                     И от которого вкусила Ева".

                 118 Так чей-то голос говорил в листах;
                     И мы, теснясь, запретные пределы
                     Вдоль кручи обогнули второпях.

                 121 "Припомните, - он говорил, - Нефелы
                     Проклятый род, когда он, сыт и пьян,
                     На бой с Тезеем ринулся, двутелый;

                 124 И как вольготно лил еврейский стан,
                     За что и был отвергнут Гедеоном,
                     Когда с холмов он шел на Мадиан".

                 127 Так, стороною, под нависшим склоном,
                     Мы шли и слушали про грех обжор,
                     Сопровожденный горестным уроном.

                 130 Потом, все трое, вышли на простор
                     И так прошли в раздумье, молчаливы,
                     За тысячу шагов, потупя взор.

                 133 "О чем бы так задуматься могли вы?" -
                     Нежданный голос громко прозвучал,
                     Так что я вздрогнул, словно зверь пугливый.

                 136 Я поднял взгляд; вовеки не блистал
                     Настолько ослепительно и ало
                     В горниле сплав стекла или металл,

                 139 Как тот блистал, чье слово нас встречало:
                     "Чтобы подняться на гору, здесь вход;
                     Идущим к миру - здесь идти пристало".

                 142 Мой взор затмился, встретив облик тот;
                     И я пошел вослед за мудрецами,
                     Как человек, когда на слух идет.

                 145 И как перед рассветными лучами
                     Благоухает майский ветерок,
                     Травою напоенный и цветами,

                 148 Так легкий ветер мне чело облек,
                     И я почуял перьев мановенье,
                     Распространявших амврозийный ток,

                 151 И услыхал: "Блажен, чье озаренье
                     Столь благодатно, что ему чужда
                     Услада уст и вкуса вожделенье,

                 154 Чтоб не алкать сверх меры никогда".


ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

                 1 Час понуждал быстрей идти по всклону,
                   Затем что солнцем полуденный круг
                   Был сдан Тельцу, а ночью - Скорпиону;

                 4 И словно тот, кто не глядит вокруг,
                   Но направляет к цели шаг упорный,
                   Когда ему помедлить недосуг,

                 7 Мы, друг за другом, шли тесниной горной,
                   Где ступеней стесненная гряда
                   Была как раз для одного просторной.

                10 Как юный аист крылья иногда
                   Поднимет к взлету и опустит снова,
                   Не смея оторваться от гнезда,

                13 Так и во мне, уже вспылать готова,


                   Тотчас же угасала речь моя,
                   И мой вопрос не претворялся в слово.

                16 Отец мой, видя, как колеблюсь я,
                   Сказал мне на ходу: "Стреляй же смело,
                   Раз ты свой лук напряг до острия!"

                19 Раскрыв уста уже не оробело:
                   "Как можно изнуряться, - я сказал, -
                   Там, где питать не требуется тело?"

                22 "Припомни то, как Мелеагр сгорал,
                   Когда подверглась головня сожженью,
                   И минет горечь, - он мне отвечал. -

                25 И, рассудив, как всякому движенью
                   Движеньем вторят ваши зеркала,
                   Ты жесткое принудишь к размягченью.

                28 Но, чтобы мысль твоя покой нашла,
                   Вот Стаций здесь; и я к нему взываю,
                   Чтобы твоя болячка зажила".

                31 "Прости, что вечный строй я излагаю
                   В твоем присутствии, - сказал поэт. -
                   Но отказать тебе я не дерзаю".

                34 Потом он начал: "Если мой ответ
                   Ты примешь в разуменье, сын мой милый,
                   То сказанному "как" прольется свет.

                37 Беспримесная кровь, которой жилы
                   Вобрать не могут в жаждущую пасть,
                   Как лишнее, чего доесть нет силы,

                40 Приемлет в сердце творческую власть
                   Образовать собой все тело ваше,
                   Как в жилах кровь творит любую часть.

                43 Очистясь вновь и в то сойдя, что краше
                   Не называть, впоследствии она
                   Сливается с чужой в природной чаше.

                46 Здесь та и эта соединена,
                   Та - покоряясь, эта - созидая,
                   Затем что в высшем месте рождена.

                49 Смешавшись с той и к делу приступая,
                   Она ее сгущает, сгусток свой,
                   Раз созданный, помалу оживляя.

                52 Зиждительная сила, став душой,
                   Лишь тем отличной от души растенья,
                   Что та дошла, а этой - путь большой,

                55 Усваивает чувства и движенья,
                   Как гриб морской, и нужные дает
                   Зачатым свойствам средства выраженья.

                58 Так ширится, мой сын, и так растет
                   То, что в родящем сердце пребывало,
                   Где естество всю плоть предсоздает.

                61 Но уловить, как тварь младенцем стала,
                   Не так легко, и здесь ты видишь тьму;
                   Мудрейшего, чем ты, она сбивала,

                64 И он учил, что, судя по всему,
                   Душа с возможным разумом не слита,
                   Затем что нет вместилища ему.

                67 Но если правде грудь твоя открыта,
                   Знай, что, едва зародыш завершен
                   И мозговая ткань вполне развита,

                70 Прадвижитель, в веселии склонен,
                   Прекрасный труд природы созерцает,
                   И новый дух в него вдыхает он,

                73 Который все, что там росло, вбирает;
                   И вот душа, слиянная в одно,
                   Живет, и чувствует, и постигает.

                76 И если то, что я сказал, темно,
                   Взгляни, как в соке, что из лоз сочится,
                   Жар солнца превращается в вино.

                79 Когда ж у Лахезис весь лен ссучится,
                   Душа спешит из тела прочь, но в ней
                   И бренное, и вечное таится.

                82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
                   Но память, разум, воля - те намного
                   В деянии становятся острей.

                85 Она летит, не медля у порога,
                   Чудесно к одному из берегов;
                   Ей только здесь ясна ее дорога.

                88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
                   Поток творящей силы излучаться,
                   Как прежде он питал плотской покров.

                91 Как воздух, если в нем пары клубятся
                   И чуждый луч их мгла в себе дробит,
                   Различно начинает расцвечаться,

                94 Так ближний воздух принимает вид,
                   В какой его, воздействуя, приводит
                   Душа, которая внутри стоит.

                97 И как сиянье повсеместно ходит
                   За пламенем и неразрывно с ним,
                   Так новый облик вслед за духом бродит

               100 И, так как тот через него стал зрим,
                   Зовется тенью; ею создаются
                   Орудья чувствам - зренью и другим.

               103 У нас владеют речью и смеются,
                   Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
                   Как здесь они, ты слышал, раздаются.

               106 И все, чей дух взволнован и смущен,
                   Сквозит в обличье тени; оттого-то
                   И был ты нашим видом удивлен".

               109 Последнего достигнув поворота,
                   Мы обратились к правой стороне,
                   И нас другая заняла забота.

               112 Здесь горный склон - в бушующем огне,
                   А из обрыва ветер бьет, взлетая,
                   И пригибает пламя вновь к стене;

               115 Нам приходилось двигаться вдоль края,
                   По одному; так шел я, здесь - огня,
                   А там - паденья робко избегая.

               118 "Тут надо, - вождь остерегал меня, -
                   Глаза держать в поводьях неустанно,
                   Себя все время от беды храня".

               121 "Summae Deus clementiae", - нежданно
                   Из пламени напев донесся к нам;
                   Мне было все же и взглянуть желанно,

               124 И я увидел духов, шедших там;
                   И то их путь, то вновь каймы полоска
                   Мой взор распределяли пополам.

               127 Чуть гимн умолк, как "Virum non cognosco!" -
                   Раздался крик. И снова песнь текла,
                   Подобием глухого отголоска.

               130 И снова крик: "Диана не могла
                   В своем лесу терпеть позор Гелики,
                   Вкусившей яд Венеры". И была

               133 Вновь песнь; и вновь превозносили клики
                   Жен и мужей, чей брак для многих впредь
                   Явил пример, безгрешностью великий.

               136 Так, вероятно, восклицать и петь
                   Им в том огне все время полагалось;
                   Таков бальзам их, такова их снедь,

               139 Чтоб язва наконец зарубцевалась.
ЧИСТИЛИЩЕ
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

                           Круг пятый (окончание)

     1-3. Природную жажду знания, утоляет лишь "живая вода" истины,  которой
в евангельской легенде просит самаритянка.
     10. Так здесь явился дух - тень Публия Папиния Стация, римского поэта I
в. (род. ок. 45 г. - умер ок. 96  г.),  автора  "Фиваиды"  (поэмы  о  походе
Семерых против Фив) и незаконченной "Ахиллеиды". Его сборник "Сильвы" был во
времена Данте неизвестен.
     25. Та, что вечно тянет пряжу - парка Лахезис (Ч., XXV,  79),  прядущая
нить человеческой жизни. Клотб  (ст.  27)  наматывает  кудель  на  веретено,
Лахезис сучит нить, Атропос (А., XXXIII, 126) ее перерезает.
     48. У загражденных врат - то есть у врат Чистилища.
     50-51. Дочь  Фавманта - Ирида,  вестница  богов, преимущественно Юноны,
олицетворение радуги.
     52. Сухие пары, по Аристотелю, порождают ветер.
     57. Подземными ветрами, по Аристотелю же, вызываются землетрясения.
     62. Переменить обитель - то есть вознестись из Чистилища в Рай.
     83-84.  Добрый  Тит  отмстил...  -  Тит,  сын  и  наследник  императора
Веспасиана, разрушил Иерусалим в 70 г. (см. прим. Р., VI, 88-93).
     86. Прочнейшим и славнейшим из имен - то есть именем поэта.
     89. Толосатом - то есть уроженцем Толосы (ныне  Тулуза)  в  Галлии.  На
самом деле Стаций родился в Неаполе, но  в  средние  века  его  смешивали  с
толосанским ритором Луцием Стацием Урсулом.
     93. Но под второю ношей я свалился. - Стаций  умер,  не  дописав  своей
второй поэмы, "Ахиллеиды".
     101. В изгнанье - то есть в Чистилище.
     102. Хоть солнце - то есть хоть год.

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ  

         Восхождение в круг шестой. - Круг шестой. - Чревоугодники

     6. "Sitiunt" (лат.) - "жаждут".
     14. Ювенал - римский поэт-сатирик (род. в 60-е годы -  умер  после  127
г.), современник Стация и его почитатель.
     23. Скупость. - Вергилий слышал от Адриана V (Ч., XIX, 115-126), что  в
пятом круге, где был и Стаций (Ч., XXI,  67-68),  души  очищаются  от  греха
корыстолюбия.
     40-41.  Заветный  голод  к  золоту...  -  В  оригинале  эти  два  стиха
представляют перевод цитаты из Вергилия (Эн., III,  56-57),  означающей:  "К
чему не побуждаешь ты смертные груди (сердца), проклятый голод к золоту!" Но
Данте, по-видимому, превратно понял это место,  а  именно  так:  "Почему  не
направляешь ты,  священный  (то  есть  добродетельный,  умеренный)  голод  к
золоту, вожделение смертных!" В русском переводе  сделана  попытка  передать
двустишие Данте таким образом, чтобы оно допускало оба  смысла.  ("Заветный"
может означать и "запретный" и "священный"; а "К  чему  не  направляешь  ты"
может значить: 1) "До  чего  ты  не  доводишь"  или  же  2)  "Почему  ты  не
наставляешь на истинный путь".)
     42. Я  с  дракой  грузы  двигал  бы  во  тьму  -  наказание  скупцов  и
расточителей в Аду (А., VII, 25-35).
     46. Как много стриженых воскреснет. - См. А., VII, 56-57.
     55-56. Грозные сраженья двойной печали Иокасты пел. - То есть  воспевал
в своей "Фиваиде" братоубийственную вражду Этеокла  и  Полиника  (А.,  XXVI,
54), сыновей Иокасты и Эдипа.
     57. Воспевший мирные селенья - Вергилий, автор "Буколик".
     58. Клио  -  муза  истории,  к  чьей  помощи  Стаций  взывает  в  своей
"Фиваиде".
     63. За рыбарем - то есть за апостолом Петром, бывшим рыбаком.
     65. К Парнасу - горе  Аполлона  и  муз,  где  течет  Кастальский  ключ,
дарующий вдохновение.
     70-72. "Век обновленья ждет..." - Стаций приводит знаменитые  стихи  из
IV эклоги "Буколик" Вергилия, написанной, вероятно, по случаю рождения  сына
у  Азиния  Поллиона.  В  этой  эклоге  средние  века  видели  пророчество  о
пришествии  Христа.  Существовали  легенды  о  том,  что  она   обратила   в
христианство многих язычников. К числу  таких  обращенных  Данте  относит  и
Стация.
     83. Домициан - римский император (с 81 по 96 г.).
     88-89. И, не доведши греческих дружин - то есть: "Прежде чем я закончил
"Фиваиду".
     97-98. Теренций и Цецилий - римские комедиографы II в. до н. э.,  Плавт
- римский комедиограф III-II вв. до н. э., Варий - римский поэт I в.  до  н.
э., друг Вергилия.
     100. Персий - римский поэт-сатирик I в.
     101. Грек - то есть Гомер.
     104-105. О горе - Парнасе, где обитают музы, кормилицы поэтов.
     106-107. Антифонт, Еврипид, Агафон - древнегреческие трагики; Симонид -
лирик.
     109-114. Там из тобой воспетых... - Вергилий называет героинь Стациевых
поэм. Антигона - дочь Эдипа и Иокасты, сестра Этеокла и Полиника (см.  прим.
55-56). Ареейя - жена Полиника. Деифила (или  Деипила)  -  жена  Тидея  (см.
прим. А., XXXII, 130-131) и мать Диомеда (А., XXVI, 56 и  прим.).  Йемена  -
сестра Антигоны. Дочь Тиресия (А., XX,  40)  -  Манто.  Так  как  Стаций  не
упоминает других дочерей Тиресия, то здесь Данте впадает  в  противоречие  с
самим собою, потому что в "Аде" (А., XX, 55) он помещает Манто не в Лимб,  а
в ров прорицателей. Фетида -  нереида,  мать  Ахилла.  Дейдамия  с  сестрами
своими - дочери царя Ликомеда (см. прим. А., XXVI, 61-62). Лангию  открывшая
царям ("Фиваида", IV, 716-V, 753) - Гипсипила (см. прим. А., XVIII,  83-96).
Проданная немейскому царю Ликургу, она нянчила его  сына  Офельта.  Однажды,
взявшись проводить к источнику Лангии  семерых  царей,  ополчившихся  против
Фив, она покинула Офельта в лесу, и он погиб. Ликург хотел убить  Гипсипилу,
но в этот миг ее сыновья, прибывшие с Лемноса, узнали ее и  бросились  ей  в
объятия (Ч., XXVI, 94-95).
     118-120. Четверо служанок дня, то есть первые четыре часа (ср. Ч., XII,
80-81), исполнили свой срок, и уже пятая (одиннадцатый час пополуночи) ^тоит
над дышлом солнечной колесницы, "жгучий рог" которого вздымается все выше.
     141.  "Вам  запретно  это  благо!"  -  Эти  слова  обращены   к   душам
чревоугодников.
     142-144. На браке в Кане Галилейской, заботясь о вине, Мария заботилась
о гостях, а не о себе (ср. Ч., XIII, 29).

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

                         Круг шестой (продолжение)

     11. "Labia mea, Domine" (лат.) - "Уста мои, господи [отверзи...]".
     25-27. Эрисихтон срубил дуб Цереры, за что богиня наслала на него такой
неутолимый голод, что, продав ради пищи все, даже родную дочь, он начал есть
собственное тело (Метам., VIII, 739-878).
     28-30. Вот те... - Данте сравнивает  исхудалых  грешников  с  голодными
иудеями в дни осады Иерусалима римлянами (70 г.), когда еврейка Мариам съела
своего грудного младенца (Иосиф Флавий, "Иудейская война", VI, 3).
     32-33. Кто ищет "omo"... - Считалось, что в чертах  человеческого  лица
можно прочесть "Homo Dei" ("Человек божий"),  причем  глаза  изображают  два
"О", а брови и нос - букву М.
     48. Форезе Донати - флорентиец, брат Корсо (см. прим. Ч., XXIV,  82-90)
и Пиккарды Донати (Ч,, XXIV, 10; 13-15; Р., Ill, 34-108; прим. Р., Ill, 49),
приятель Данте и родственник его жены Джеммы Донати. Умер в 1296 г.
     73. Ведь та же воля - то есть воля к страданию.
     74. "Или!" - по-еврейски: "Боже мой!"
     84. Там, где выплачивают срок за срок - то есть в Предчистилище,  среди
нерадивых (см. Ч., IV, 128-132).
     87. Моею Неллой - вдовой Форезе.
     94.  Сардинская  Барбаджа  -  горная  область  в  Сардинии,  заселенная
выходцами из Африки. По словам старых комментаторов, тамошние женщины ходили
с обнаженной грудью или даже  вовсе  нагие  -  из-за  жары  и  распущенности
нравов.
     96. Пред той Барбаджей... - то есть перед Флоренцией.
     121. Сестра того - сестра Солнца, то есть Луна (ср. А., XX, 127).

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

                          Круг шестой (окончание)

     10. Пиккарда - сестра Форезе (см. прим. Ч., XXIII, 48).
     15. На высотах Олимпа - то есть в Раю (Р., III, 34-108).
     19. Бонаджунта Орбиччани - луккский  поэт,  представитель  сицилианской
школы (см. прим. 52-54), умерший ок. 1300 г.
     21. Расшитый темным цветом - то есть покрытый шелудями.
     22-24. Святую церковь звал женой своей "супруг церкви", папа Мартин  IV
(с 1281 по 1285 г.), родом француз.
     28. Пильский Убальдин - Убальдино дельи Убальдини, владелец замка  Пила
(Pila).
     29-30. Бонифаций Фьески - архиепископ равеннский с 1274 по 1295 г.,  он
не столько насыщал свою духовную паству нравственной  пищей,  сколько  своих
приближенных - лакомыми блюдами.
     31. Мессер Маркезе дельи Аргольози был родом из Форли.
     37-48. Изгнанник Данте одно время жил в Лукке (в  1308  или  1315  г.).
Джентукку отождествляют с Джентуккой Морла,  вышедшей  замуж  за  Бонаккорсо
Фондора.
     38. Я чуял там - то есть на устах Бонаджунты.
     43. Еще без покрывала - то есть не замужем.
     52-54. Когда любовью я дышу...  -  В  этой  терцине  Данте  формулирует
психологическую основу как своей поэтики, так и вообще "нового пленительного
лада",  или  "сладостного  нового  стиля",  "doice  stil  nuovo"  (ст.  57),
пришедшего на смену господствовавшим до него течениям:  сицилианской  школе,
подражавшей провансальским образцам, и так называемой "ученой" школе.
     56. Гвиттон - Гвиттоне д'Ареццо (Ч.,. XXVI,  124-126),  глава  "ученой"
школы, умер в 1294 г. Нотарий-Якопо да  Лентино,  поэт  сицилианской  школы,
нотариус двора Фридриха II (см. А., X, 119 и прим.), умер ок. 1250 г.
     59. Ваши перья  -  представителей  "doice  stil  nuovo":  Данте,  Гвидо
Кавальканти, Лапо Джанни, Дино Фрескобальди и др.
     65. Птиц, зимующих вдоль Нила - то есть журавлей.
     79. Край, мне данный в обитанье - Флоренция.
     82-90. Зачинщика всех бед - Корсо Донати, брата Форезе. Он  был  главою
Черных и руководил погромом Белых зимой 1301 г. (см. прим. Р., XVII, 48).  В
1308 г., обвиненный в измене, он бежал, но был схвачен. На пути к  Флоренции
он  нарочно  упал  с  коня,  и  его  убили.  Данте  придает   всей   картине
аллегорический смысл: Корсо, как изменник и убийца, привязан к хвосту  коня,
и тот влачит его к бездне Ада.
     115. Отпрыск древа познания добра и зла  (Ч.,  XXXII,  37-39),  которое
растет на высотах (ст. 116), то есть в Земном  Раю.  121-123.  Сыны  Нефелы,
"двутелые" кентавры, упившись на свадьбе Пирифоя, хотели похитить женщин, но
Тезей и его товарищи одолели их (Метам., XII, 210-535).
     124-126. Гедеон, выступив против мадианитян, отослал, как негодных, тех
воинов, которые, придя к воде, пили "вольготно", став на колени (Библия).

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

       Восхождение в круг седьмой. - Круг седьмой. - Сладострастники

     2-3. Смысл: "В южном полушарии было два часа пополудни,  а  в  северном
два часа пополуночи".
     22. Мелеагр - сын калидонского царя Ойнея и  Алфеи.  При  его  рождении
парки положили в огонь полено, предсказав, что Мелеагр будет жить не дольше,
чем оно. Алфея загасила его и спрятала. Когда  Мелеагр  убил  братьев  своей
матери, та, мстя за них, бросила головню в огонь, и  Мелеагр  умер  (Метам.,
VIII, 270-545). Этим  примером  Вергилий  хочет  пояснить,  что  души  могут
чахнуть без видимой, казалось бы, причины.
     25-26. Как всякому движенью движеньем  вторят  ваши  зеркала  -  так  и
оболочка душ отражает их внутреннее состояние.
     31-108. Вечный строй я излагаю... - Стаций излагает, близко следуя Фоме
Аквинскому (см. прим. Р., X, 82),  учение  об  утробной  жизни  человека,  о
происхождении разумной души и о посмертном ее  существовании  в  бестелесной
оболочке.
     48. Б высшем месте - в сердце.
     63-66. Мудрейшего, чем ты... - Аверроэса,  арабского  философа  XII  в.
(А., IV, 144).  "Возможный  разум"  -  схоластический  термин,  обозначавший
познавательную способность.
     79. Лахезис - см. прим. Ч., XXI, 25.
     86. К одному из берегов - к устью Тибра или к берегу Ахерона (см. прим.
Ч., II, 94-105).
     91-96. Здесь Данте расходится  с  Фомой  Аквинским,  утверждавшим,  что
душа, покинув тело, становится вполне бестелесной.
     121. "Summae Deus clementiae" (лат.) - "Бог высшей милости" - начальные
слова молитвы о ниспослании душевной и телесной чистоты.
     127. "Virum non cognosco!" {лат.) - "Мужа не знаю!" - слова девы Марии.
     131. Позор  Гелики.  -  Диана  изгнала  из  своего  леса  нимфу  Гелику
(Каллисто),  обесчещенную  Юпитером.  Ревнивая  Юнона  превратила  Гелику  в
медведицу, но Юпитер вознес ее на небо вместе с ее  сыном  Аркадом,  в  виде
созвездий Большой Медведицы и Волопаса (Метам., II, 401-530) (ср. Р.,  XXXI,
32-33).

в начало назад