— Час назад у нас был один пассажир, — сказал доктор Скотт, внося на руках, как ребенка, длинный металлический ящик, — а теперь — несколько миллиардов.

— Как по-вашему, не повредило им путешествие? — спросил Гибсон.

— Кажется, термостаты работали хорошо, все должно быть в порядке. Я уже приготовил культуру, сейчас их пересажу, пускай отдыхают до Марса.

Гибсон отправился на ближайший наблюдательный пост. У самой воздушной камеры висело длинное тело курьера, и мягкие кабели расходились от него, как щупальца глубоководного чудища. Когда радиолуч притянул ракету на несколько километров, Хилтон и Бредли взяли кабель, вылезли наружу и заарканили ее. Затем лебедки подтянули ракету вплотную.

— А что с ней теперь будет? — спросил Гибсон капитана.

— Вытащим приборы, а каркас оставим в космосе. Не стоит тратить горючее, чтобы тащить его на Марс. Так что у нас будет маленькая луна — до тех пор, пока не начнем разгоняться.

— Как собака у Жюля Верна.

— Где это? «Из пушки на Луну»? Не читал. Пробовал, правда, но не смог. Что может быть нуднее вчерашней научной фантастики? А у Жюля Верна — позавчерашняя.

Гибсон счел нужным заступиться за свою профессию.

— По-вашему, у научной фантастики нет литературной ценности?

— Вот именно! Иногда, поначалу, она приносит пользу. Но для следующего поколения она непременно становится старомодной. Вспомните, что стало с романами о космических полетах.

— Говорите, говорите, не бойтесь меня обидеть. Если боялись, конечно.

Норден говорил со знанием дела, и это не удивляло Гибсона. Если бы кто-нибудь из его спутников оказался специалистом по лесонасаждениям, санскриту или биметаллизму, он тоже бы не удивился. А кроме того, он и раньше знал, что научная фантастика пользуется большой, хотя и несколько иронической, популярностью у профессиональных космонавтов.

— Так вот, — сказал Норден, — посмотрим, как было раньше. До шестидесятого, а может, и до семидесятого года еще писали о первом полете на Луну. Сейчас это читать нельзя. Когда на Луну слетали, несколько лет еще можно было писать о Марсе и Венере. Теперь и это невозможно читать, разве что для смеха. Наверно, дальние планеты еще попитают поколение-другое, но романы о межпланетных путешествиях, которыми зачитывались наши деды, кончились на исходе семидесятых годов.

— Но ведь книги о космических полетах популярны и сейчас?

— Да, но не фантастика. Теперь ценят чистые факты — вроде тех, что вы сейчас посылаете на Землю, или чистую выдумку. Эти истории из жизни далеких галактик практически то же самое, что волшебные сказки.

Норден говорил очень серьезно, только глаза его хитро поблескивали.

— Я с вами не согласен, — сказал Гибсон. — Во-первых, масса народу еще читает Уэллса, хотя он устарел на сто лет. А во-вторых, перейдем от великого к смешному — мои первые книги тоже читают. Например, «Марсианскую пыль».

— Книги Уэллса — литература, а не фантастика. Кстати, какие его романы читают больше всего? Самые простые, вроде «Кипса» или «Мистера Полли». А фантастические читают совсем не из-за пророчеств. Их читают, несмотря на безнадежно устаревшие пророчества. Кроме «Машины времени», конечно. Она — о таком далеком будущем, что из моды выйти не может... Да и написана лучше всего.

Он замолчал. Гибсон ждал, перейдет ли он ко второму пункту. Наконец Норден спросил:

— Когда вы написали «Марсианскую пыль»?

Гибсон быстро подсчитал в уме.

— В семьдесят третьем или семьдесят четвертом.

— Я не знал, что так рано. Вот вам и объяснение. Космические полеты должны были вот-вот начаться, все это знали. У вас уже было имя, и «Марсианская пыль» попала в самую жилу.

— Вы объяснили, почему ее читали тогда, но я не об этом говорю. Ее и сейчас читают. Насколько мне известно, марсианская колония заказала много экземпляров, хотя там описан Марс, который существовал только в моем воображении.

— Ну, значит, у вас ловкий издатель. Кроме того, вы сумели удержаться на виду до сих пор. И наконец, это действительно здорово написано, лучше всего у вас. Понимаете, как сказал бы Мак, вам удалось схватить дух времени, дух семидесятых годов.

Гибсон хмыкнул, помолчал, потом рассмеялся.

— Можно и мне посмеяться? — спросил Норден. — В чем дело?

— Интересно, что бы подумал Уэллс, если б он услышал, как обсуждают его книги на полпути от Земли к Марсу.

— Не преувеличивайте, — сказал Норден. — Мы пролетели только треть.

Далеко за полночь Гибсон внезапно проснулся. Что-то разбудило его — какой-то звук, похожий на далекий взрыв, далеко в недрах корабля. Он приподнялся в темноте, натянул эластичные ремни, прикреплявшие его к койке. Отблески звездного света шли из иллюминатора — его каюта была на ночной стороне космолета. Он прислушался затаив дыхание, пытаясь услышать самый тихий звук.

По ночам на «Аресе» было много звуков, и Гибсон знал их все. Корабль жил, а тишина означала бы смерть. Бесконечно обнадеживало посапывание кислородных насосов, управляющих искусственным ветром крохотной планеты; а на этом слабом, но непрерывном фоне то урчали скрытые двигатели, выполняя какую-то тайную работу, то тикали электрические часы, то попискивала вода в водопроводных устройствах. Ни один из этих звуков не разбудил бы его, он привык к ним, как к собственному дыханию.

Еще не совсем проснувшись, Гибсон пододвинулся к двери и прислушался к звукам в коридоре. Он подумал, не позвать ли Нордена, и решил не звать. Может быть, ему приснилось, а может быть, просто вступил в действие еще один прибор.

Он снова лежал в постели, когда ему пришла новая мысль. В сущности, почему он решил, что звук раздался далеко?.. А ладно, он устал, и вообще это неважно. Он трогательно и слепо верил в приборы. Если бы что-нибудь разладилось, автоматическая сирена немедленно подняла бы всех на ноги. Ее проверяли множество раз, она была способна разбудить мертвых. Значит, можно спокойно заснуть, положившись на ее неусыпное бдение.

Он был совершенно прав, но никогда не узнал об этом. А утром он все забыл.

— Кстати, Мартин, — сказал Норден. — Помните, вы меня просили выпустить вас в скафандре?

— Да. А вы сказали, что это против правил.

В первый раз за все время Норден смутился:

— Да, разумеется, против правил, но сейчас не обычный рейс, и вы, строго говоря, не пассажир. Я думаю, это можно устроить.

Гибсон ликовал. Ему так и не пришло в голову спросить Нордена, почему тот изменил свое мнение.

— Слушай, Джонни, — сказал Хилтон (он один звал Нордена по имени, все остальные величали его капитаном), — теперь уже ясно, в чем дело с давлением воздуха. Утечка не прекращается. Дней через десять начнется аварийное положение.

— А, черт! Что-то надо делать. Я думал, дотянем до Марса.

Норден расстроился. Крупные космолеты метеоритная пыль пробивала два раза в год. Обычно ждали, пока наберется несколько крошечных пробоин, но эта была покрупнее.

— Сколько времени тебе нужно, чтоб ее найти?

— В том-то и дело, — сердито сказал Хилтон. — У нас один-единственный детектор, а поверхность космолета — пятьдесят тысяч квадратных метров. Дня два, думаю. Была бы она побольше, автоматы бы сработали и сами бы ее нашли.

— Хорошо, что не сработали, — хмыкнул Норден. — Пришлось бы ему объяснять.

Джимми Спенсер, который всегда делал то, что не хотелось делать никому, обошел корабль раз двенадцать и нашел дырку через три дня.

Увидеть ее было нелегко, но сверхчувствительный детектор заметил, что вакуум около этой части обшивки не так пуст, как ему положено. Джимми пометил место мелом и с облегчением вернулся внутрь.

— Джимми, — спросил Норден, — а мистер Гибсон знает, что ты там делал?

— Нет, — сказал Джимми.

— Так, так. А как ты думаешь, ему никто не мог сказать?

— Не знаю. По-моему, если бы ему сказали, он бы это как-нибудь проявил.

— Так вот, слушай внимательно. Эта чертова дырка — прямо над его койкой. Скажешь хоть слово — шкуру сдеру! Ясно?

— Ясно, — сказал Джимми и улетел поскорей.

— Ну как? — покорно спросил Хилтон.

— Мы должны вытащить Мартина под каким-нибудь предлогом и поскорей залатать дырку.

— Странно, что он не услышал. Наверное, грохот был порядочный.

— Может, вышел куда-нибудь. Другое странно — как он не заметил сквозняка!

— Значит, не так уж сильно дуло. В конце концов, чего мы бьемся? Развели тут мелодраму. Почему бы не пойти и не сказать ему?

— Ах, почему? А разве хоть один из его читателей поймет, что это действительно не опасно? Так и вижу заголовки: «Арес» пробит метеорами».

— Ну, можно ему рассказать и попросить, чтоб он держал язык за зубами.

— Это нечестно. Ему, бедняге, и так не хватает материала.

Гибсон забыл, что здесь, на «Аресе», у скафандров нет ног, что в них надо просто сесть. Да и зачем ноги, если эти скафандры предназначались для космического пространства, а не для лишенных атмосферы планет? В сущности, это были просто цилиндры с двумя членистыми отростками по бокам, усеянные таинственными бугорками, предназначенными для включения радиосвязи, регулировки тепла, снабжения кислородом и управления небольшим ракетным двигателем. Скафандры оказались просторные: можно было втянуть руку, чтобы нажать на внутренние кнопки и даже без особых усилий поесть внутри.

Бредли провел не меньше часа в воздушной камере, проверяя еще и еще раз, понял ли Гибсон назначение всех кнопок. Наконец наружный люк отодвинулся; Бредли выплыл, а за ним и Гибсон вместе с последними струями воздуха двинулся к звездам. Замедленность движений и полная тишина поразили его. С ужасающей неизбежностью «Арес» отступал назад. Мартин погружался в космос — в настоящий космос, наконец, — и единственной его страховкой была тонкая разматывающаяся леска. Он никогда не испытывал ничего подобного, но все-таки ему показалось, что это уже было когда-то. Вероятно, его мозг работал с поразительной быстротой — он вспомнил почти сразу. В детстве, чтоб научить его плавать, его бросили в воду. Сейчас он снова очертя голову бросился в неизвестную стихию.

Он оглянулся. «Арес» был уже в нескольких сотнях метров, и расстояние быстро росло.

— Сколько у нас этой нитки? — испуганно спросил он.

Ответа не было, и он пережил жуткую секунду, пока не вспомнил, что надо нажать на кнопку микрофона.

— Километр примерно, — сказал Бредли, когда он повторил вопрос.

— А если она порвется? — спросил Гибсон скорее всерьез, чем в шутку.

— Не порвется. И вообще мы прекрасно можем вернуться при помощи наших ракеток.

— А если они откажут?

— Нечего сказать, веселенький разговор. Они откажут, если испортятся три устройства сразу. Не забудьте о запасном двигателе, а кроме того, на скафандре есть указатель. Он вас предупредит, если останется мало горючего.

— Нет, вы представьте! — настаивал Гибсон.

— Ну что ж, тогда придется просигналить и ждать, пока вас выудят. Не думаю, что они будут торопиться. Вряд ли человек, попавший в такую кашу, вызовет у них теплое чувство.

Что-то дернуло — нитка размоталась до конца.

— Далеко мы ушли от дома, — спокойно сказал Бредли.

Гибсон несколько секунд не мог определить, где же «Арес». Они находились по ночную сторону космолета, и он был полностью в тени. Оба шара стали тонкими полумесяцами, их легко можно было принять за Землю или Луну. Чувство контакта совершенно исчезло — космолет казался хрупким и маленьким, он перестал быть святыней. Наконец-то Гибсон остался один на один со звездами.

Он был благодарен Бредли, что тот молчит и не мешает ему думать. Звезды так сверкали, их было так много, что поначалу Гибсон не мог найти самые знакомые созвездия. Затем он узнал Марс, самый яркий на небе после Солнца, и сразу проступили очертания эклиптики. Очень осторожно при помощи ракетки он повернул скафандр головой к Полярной звезде. Теперь он снова принял «нормальное положение», и звезды встали на свои места.

Он искал Альфу Центавра среди незнакомых созвездий Южного полушария, как вдруг увидел предмет, ни на что на свете не похожий. Далеко-далеко среди звезд плыл белый четырехугольник. Так, во всяком случае, увидел Гибсон; но тут же понял, что чувство перспективы изменило ему и что-то совсем маленькое плывет в нескольких метрах от него. Даже тогда он не сразу узнал листок бумаги, медленно поворачивающийся в космосе. Что могло быть обычнее и необычнее этого? Он нажал кнопку и заговорил с Бредли. Тот ничуть не удивился.

— А что тут такого? — с некоторым нетерпением сказал он. — Мы выбрасываем мусор каждый день. Пока нет ускорения, он тут и болтается.

«Как просто!» — подумал Гибсон. Он был немного раздосадован — что может быть противней исчезнувшей тайны? Наверное, это его черновик. Если бы подплыть поближе, занятно было бы его поймать, схватить и посмотреть, как подействовал на него космос. К сожалению, до бумажки было не дотянуться, — разве что оборвать нить, связывавшую его с «Аресом».

Он, Гибсон, будет давно в могиле, а эта бумажка по-прежнему будет болтаться среди звезд. Но он никогда не узнает, что на ней написано.

Норден встретил их в воздушной камере. Вид у него был довольный, но Гибсон не мог подмечать такие мелочи. Гибсон еще плавал среди звезд. Он пришел в себя только тогда, когда мягко застучала пишущая машинка и первые фразы появились на бумаге.

— Успели? — спросил Бредли, когда Гибсон уже не мог его слышать.

— Да, — сказал Норден. — Мы выключили вентиляторы и нашли дырку старым добрым способом — при помощи свечки. Заклепали, закрасили, и все. А снаружи починим в доках — если стоит, конечно. Молодец Мак, здорово сработал! Он просто губит свой талант, пропадает в астрогаторах.