Первая ракета, на которой человек начал летать, как ни наивна теперь, в конце XX века, кажется ее конструкция, воочию показала, что ни дальность, ни высота ракетоплавания не ограничены. И если полеты на любое расстояние не так скоро осуществились, то лишь потому, что не было такого горючего, которое давало бы при горении достаточно высокую скорость вытекания газов, толкающих ракету.

Над разрешением этой задачи упорно работали физики и химики нескольких стран. Многие, вероятно, еще помнят, как во время опытов, связанных с поисками горючего для ракеты, в Оксфорде взлетела на воздух лаборатория профессора Стэнли, погибшего при взрыве вместе со своими сотрудниками. Прошло еще несколько лет, была принесена еще не одна жертва, пока наконец такое горючее не было найдено. Его открыл инженер Ракетостроя Лукин, одно время работавший у Стэнли.

В водородно-кислородных ракетах скорость частиц газовой струи не превышала 5 километров в секунду. А горючее Лукина, которое он назвал гелиолином, в десятки раз превышало эту казавшуюся тогда предельной скорость. Впрочем, только очень немногие знали, какую именно скорость давал газовой струе гелиолин и каков его состав. Открытие Лукина, ввиду особой его важности для хозяйства страны и для оборонных целей, было засекречено, а Лукину присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Упорно, в течение многих лет работая над проблемой сверхскоростного горючего, после тысячи опытов и проб Лукин чувствовал, что близок к ее разрешению, но долго не мог найти того ответа, который потом казался ему таким простым. И вот однажды утром, когда он, нагнувшись с кровати, надевал свои огромные ботинки, ему неожиданно подумалось: «А что, если применить в расчетах формулу Лаперузо? Формулу реакции желтых звезд...» Он долго сидел неодетый с записной книжкой в руках и страницу за страницей покрывал знаками формул. Да, идея была верна: все реакции бурно ускорялись!

Теоретические обоснования были найдены, оставалось проверить их на практике. Через несколько месяцев он уже рассматривал в колбе золотистый гелиолин. Одной капли его было достаточно, чтобы вдребезги разнести всю лабораторию.

В заграничной печати, чрезвычайно заинтересованной открытием советского инженера, высказывались самые разнообразные предположения о составе и свойствах гелиолина. Доктор Геце в мюнхенской «Ди Натур» высказывал, например, мысль о том, что тут используется внутриатомная энергия, превращение материи в энергию, но все эти высказывания так и остались в области догадок и предположений.

Получение гелиолина в лаборатории Ракетостроя было решением самой трудной задачи. Это горючее открывало пути звездоплаванию.

Через пять лет после того, как Лукин впервые высоко поднял и сосредоточенно посмотрел на свет колбу с гелиолином, наступило великое противостояние Земли и Марса. Обе планеты сблизились, их разделяло менее 60 миллионов километров.

20 августа 19.. года весь мир был поднят на ноги необыкновенным сообщением. Оно привело в действие всю радиотрансляционную сеть земного шара и жирным шрифтом печаталось на первой странице всех газет пяти материков. О нем говорили незнакомые люди, останавливая друг друга на улице, его читали одинаково жадно и под горячим солнцем Африки и среди вечных снегов Арктики, и все с нетерпением ждали подробностей. Несмотря на свою краткость и сдержанность, характерную для всех советских сообщений, это сообщение было самым необыкновенным из всего того; что когда-либо слышали и видели человеческие уши и глаза.

В немногих строках, переданных телеграфным агентством Советского Союза, говорилось:

«Правительство СССР одобрило разработанный сотрудниками Ракетостроя — инженером-конструктором, Героем Социалистического Труда т.Лукиным, летчиком-испытателем т.Кедровым и астрономом т.Малютиным — проект первого межпланетного перелета на ракете по маршруту Земля-Марс-Земля с кратковременной высадкой на Марсе.

Перелет начат сегодня, 20 августа, в 3 ч. 59 м. с верфи Ракетостроя № 3 на звездолете «РС-7».

Экипаж корабля: первый пилот Герой Социалистического Труда т.Лукин, второй пилот и бортрадист т.Кедров, штурман т.Малютин.

Цель перелета — испытательная и научно-исследовательская».

Так оповещалось человечество об этом беспримерном событии. Как в обосновании звездоплавания Циолковским, так и в практическом его осуществлении мировая пальма первенства принадлежала русскому народу.

Кто же были эти трое, что отправились в столь необыкновенный перелет? Почти на всех фото, которые после отлета заполнили газеты и журналы мира, Лукин был в рабочем комбинезоне, его характерная седая голова с молодым лицом запоминалась сразу. Кедрова снимали то с теннисной ракеткой, то в кабине ракетоплана, и видно было, какой он крепыш. Малютин был снят у карты Марса; его глаза внимательно и прямо смотрели из-под очков.

Фотографам удалось схватить основную черту каждого. Итоги пространных фельетонов и еще более пространных очерков о членах экипажа сводились к следующему.

Лукин был воплощением кипучей деятельности. Он всегда был занят: конструировал самолеты, дирижабли, ракеты и среди многих дел сделал еще большее — открыл гелиолин. Он, даже отдыхая, не мог сидеть спокойно — копался в саду, придумывал систему его орошения, строил и перестраивал свою дачу.

Прямой противоположностью ему был Малютин, предпочитавший размышления и наблюдения действию. Начав работу археологом в экспедиции Тураевского института, той самой, которая открыла знаменитый ливийский папирус, он заинтересовался древнеегипетскими зодиаками. В процессе работы Малютину пришлось заняться астрономией, он увлекся и оставил науку о древностях. Работы Малютина о Марсе были известны за пределами Советского Союза. Специалисты упоминали его имя наряду с именами Скиапарелли, Лоуэлла, Антониади.

Кедрова знали как замечательного летчика и спортсмена. О его скоростном перелете на ракетоплане из Москвы в Москву, через оба полюса, три года тому назад писала вся мировая печать.

Ночью, за сутки до отлета, Малютин сидел в обсерватории у большого, заваленного бумагами стола и, согнув худую спину, проверял графики полета.

На графиках весь путь звездолета был разбит на часовые отрезки с обозначением пройденного расстояния, угловых величин Земли и Марса и тех неподвижных звезд, между которыми должны быть видимы обе планеты.

За креслом Малютина, как пушка, поднимал свое жерло огромный ультрателескоп, поблескивавший медью и никелем колес и сочленений. В тишине обсерватории вслед за легким шелестом раздалось характерное щелканье дверей лифта. Малютия отложил циркуль.

Вошли Лукин и Кедров. Оба были возбуждены и грязны, с руками, черными от машинного масла. Высокий, крупный Лукин со словами: «Как бы чего не испачкать!» осторожно присел на поручень одного из кресел и спросил:

— Ну, Алексей Андреевич, какие новости?

Рис.2. Лукин рассматривал в колбе золотистый гелиолин.

— Все хорошо! — ответил Малютин. — Еще раз проверял графики. Можно лететь.

— И у нас все готово, — сказал Кедров, подходя к ультрателескопу, — мы только что кончили генеральный осмотр. Инженеры, механики уже пошли слать, остались только дежурные.

— И нам пора, — произнес Лукин, — второй час. Надо выспаться... Только вот еще — хочу в последний раз посмотреть на Марс.

Малютин кивнул лохматой головой и одну за другой нажал три кнопки с правой стороны стола. Купол обсерватории открыл черную щель. Ультрателескоп, медленно поднимая жерло, казалось, сам нацеливался в невидимую мишень. Как только движение его прекратилось, в обсерватории потух свет, а на стене вспыхнул небольшой экран, в центре которого на темно-синем фоне висел дрожащий оранжевый диск, покрытый странными тенями.

Все трое молча смотрели на далекий, неизвестный мир. В обсерватории опять стало тихо, только слабое постукивание механизма, не выпускавшего планету из поля зрения, нарушало безмолвие.

Когда изображение становилось отчетливым, выступала полярная шапка и смутные, с темными узлами, синевато-серые моря. Планета была чужой, невероятной, и странен был для человеческого глаза слабый рисунок теней на оранжевом диске. То, что они видели, больше походило на старинную волшебную картину, чем на действительность, и, вглядываясь в нее, каждый отыскивал суживающийся треугольник Большого Сырта и ту точку на нем, на которой предполагалось в случае возможности сделать посадку. Почти не верилось, что этот небольшой мерцающий диск — на самом деле огромный шар, на котором их тяжелый звездолет будет меньше блохи на глобусе.

— Ну, идемте, — сказал Лунин и, как бы подводя итог тому, что думал каждый, заметил: — Через пять суток мы должны быть там, и наша Земля оттуда будет казаться такой же невероятной...

Когда они вышли из обсерватории, все было погружено в сон и мрак. Над головой горели звезды, Млечный путь рассыпался серебряной пылью, на юге пылал красный Марс.

— Хорошо на Земле! — вздохнул Лукин, останавливаясь и прислушиваясь к тишине. — Все спит, но все живет...

— А какая красота над нами! — откликнулся из темноты Малютин. — Мы только ее не замечаем.

— Но эта красота также принадлежит Земле. Весь мир наш, — сказал голос невидимого Кедрова.

Верфь № 3 Ракетостроя со своими эллингами, мастерскими, лабораториями, ангарами, аэро- и ракетодромами, раскинувшись на много километров, лежала в долине между двумя городками — Прилуками и Красным. Железнодорожная ветка связывала ее с крупнейшей северной магистралью страны, широкая и глубокая Пеленда — с Волгой. Кругом верфи, закрывая ее, шли хвойные леса.

В ночь отлета еще издалека, из окрестных колхозов, как белое зарево, было видно сияние над верфью. Десятки прожекторов заливали светом ракетодром, людей, озабоченно снующих туда и сюда, десяток пустых автомобилей и на горке взлетной дорожки — огромный, тяжелый, похожий на крылатую рыбу звездолет.

На экране висел дрожащий оранжевый диск, покрытый странными тенями.

Провожающих было немного, их легкие самолеты с потушенными огнями стояли на соседнем аэродроме или покачивались лениво на Пеленде. Со своими родными и близкими трое путешественников простились еще вечером и сейчас досыпали последние минуты перед отлетом...

На ракетодроме все было полно напряжения и ожидания. Наконец кто-то крикнул: «Едут! Едут!» Поднялась суетня, забегали, заторопились люди; кинооператоры, расставив ноги, нацеливали свои аппараты. Над ракетодромом показался летающий автомобиль, снизился, сложил крылья, побежал по земле. Лукин, Кедров, Малютин и начальник штаба перелета профессор Чижевский вышли из машины около звездолета, и сейчас же с гулом и говором к ним придвинулась толпа провожающих.

Из открытого люка звездолета показалась голова главного механика; к нему по трапу поднялись Кедров и Малютин. Малютин нес большую папку графиков и карт, Кедров — четырех белых мышей в клетке (после отлета в газетах были опубликованы их имена — Венера, Луна, Комета и Плутон). Высокий, большой Лукин, оглядываясь, словно боясь кого-нибудь раздавить, сдерживал яростный натиск корреспондентов. Он возвышался над ними, как башня, о которую разбивались их суетливые волны.

— Постойте, постойте, — спокойно говорил он, снимая кожаный шлем и обнажая седую голову. — Не все сразу. Я могу сообщить следующее: мы летим на звездолете «РС-7» конструкции коллектива верфи № 3. Он построен по опытному образцу, на котором в течение двух лет мы проводили испытания...

— О! — не выдержал толстый, задыхающийся корреспондент агентства «Антарктика». — А мы, простофили, ничего не знали!

— В нашем звездолете, — продолжал Лукин, щурясь в фиолетовом свете прожекторов, — конструктивно соединены ракета и самолет. До нижних слоев стратосферы мы поднимаемся, как на обыкновенном аэроплане, и там включаем ракетный двигатель. Ракетных двигателей у нас два — прямого и обратного действия. Первый, наиболее мощный, установлен в хвосте звездолета и предназначен для подъема и набора необходимой скорости. Второй двигатель, ракетная группа которого вмонтирована в крылья корабля, предназначен для торможения при спуске и в том случае, если скорость на каком-либо участке пути окажется более предвычисленной. Горючее звездолета — гелиолин. (Тут корреспонденты насторожились, но напрасно.) Корпус корабля построен по принципу термоса, и мы, находясь в герметически закрытой кабине, избежим резких колебаний температуры, даже вылетев в мировое пространство. Тем не менее, смотрите, мы одеты тепло: в замшевые комбинезоны на беличьем меху с гагачьим пухом и в великолепные унты. Но вы меня так стеснили, что вам, конечно, ничего не видно.

Тут, как бы вспомнив что-то, Лукин пошарил в кармане и вытащил необыкновенно толстую папиросу. Сейчас же со всех сторон к нему протянулись руки с зажигалками.

— Хочу накуриться, — сказал он, выпуская густой клуб дыма. — Еще неизвестно, когда снова придется закурить. — И, улыбаясь серыми глазами, добавил: — В звездолете нельзя, а на Марсе, быть может, это совсем не принято.

«Последняя папироса перед отлетом. Марсиане не курят», лихорадочно, сбив шляпу на затылок, записывал в своем блокноте корреспондент «Америкен Таймс».

— А позвольте... — выступил вперед маленький, желтый и очень вежливый корреспондент телеграфного агентства Китайской республики, — позвольте один вопрос...

— Да, пожалуйста!

— Вы сказали, что в течение двух лет испытывали звездолет. Не будет ли правильным сопоставить его полеты с таинственной «маленькой Луной», о которой в течение двух последних лет появилось несколько сообщений крупнейших обсерваторий мира?

Лукин не успел ответить, как в иллюминаторе звездолета показался Кедров.

— Иван Дмитрич, — напомнил он, — мы вас ждем!

— Простите!.. — сказал Лукин корреспондентам и, натянув шлем, стал подниматься на корабль.

Корреспонденты разочарованно смотрели на его широкую, обтянутую замшей спину.

Все было готово. Профессор Чижевский и главный механик с масленкой в руке спустились из звездолета. Кедров поднял трап и захлопнул люк. Высунувшись из иллюминатора, путешественники по очереди пожимали высоко поднятые руки провожающих.

— Мы полагаем, — обратился Малютин к корреспондентам, — что на Марсе не должно быть ничего фантастического. Мы живем не только на Земле, но и во вселенной, и по тому, что мы уже знаем о ней, нельзя ожидать каких-либо особенно удивительных открытий на другой планете. Но наш полет, быть может, разрешит давнишний спор: есть на Марсе жизнь или нет...

— Ну, пора! — сказал Лукин и, приветственно помахав рукой, закрыл иллюминатор.

Рис.4. Натянув шлем, Лукин стал подниматься на корабль.

Провожающие молча смотрели на огромный серебряный звездолет, раскинувший короткие толстые крылья. Наглухо закрытый, он казался гигантским снарядом, который вот сейчас с ревом и свистом ринется в небо. Наступили последние, томительные минуты. Из-под колес убрали колодки. Высоко над ракетодромом рассыпалась красная сигнальная ракета — звездолет готов! Седой как лунь профессор Чижевский взглянул на часы и вдруг, схватив лестницу, с юношеской живостью приставил ее к звездолету. Все с тревогой следили за ним. Поднявшись, он согнутыми пальцами постучал в стекло. В иллюминатор высунулся встревоженный Лукин. Чижевский ничего ему не сказал, только обнял дрожащими руками и, быстро отстранившись, спустился. Ни к кому не обращаясь, он проговорил:

— Мой ученик, способный, очень способный человек...

Трехлопастный винт корабля качнулся и, все ускоряя свое движение, слился в сверкающий круг. Провожающие медленно отступали. Взвилась зеленая ракета. Корабль тронулся. За стеклом мелькнуло бледное лицо Малютина. Все ускоряя свое движение, звездолет, покачиваясь, бежал по взлетной дорожке и почти у самого конца тяжело оторвался, повис на мгновение в воздухе и пошел в небо.

Вот он засверкал в луче прожектора. Провожающие, вскинув обнаженные головы, следили за ним. Сторожа окрестных колхозов, опираясь на свои бесшумные мотоциклы и колхозные доярки, молча стояли на спящих улицах сел и деревень и также следили за ним. В широком световом луче прожектора, поднятом, как меч, в темное небо, он летел все выше и выше. Его очертания уже были неразличимы, виднелось только серебряное мерцание, наконец и оно погасло.

Лукин указал рукой на восток: огромный красный диск солнца выкатился из-за горизонта, земля была далеко внизу.

В кабине звездолета царил порядок: все было укреплено неподвижно, вплоть до графиков полета, прижатых зажимами к штурманскому столику. Стены и потолок, словно одеяло, покрывала стеганая кожа, пол был выстлан пробковой массой, покрыт пушистым ковром. В стенах и над щитом управления сияли три иллюминатора. Зеркальные ставни были подняты. На стеганой обшивке покачивались ременные поручни.

— Приготовьтесь! — сказал Лукин, поднимаясь с пилотского кресла, и через плечо посмотрел на Малютина.

Чтобы разорвать цепи земного притяжения, звездолет должен был развить скорость не меньшую 11,2 километра в секунду. Гелиолин давал большие скорости, но задача их плавного нарастания еще не была разрешена, ускорение шло толчками и переносилось тяжело даже лежа.

Три раскладных кресла звездолета были превращены Малютиным в койки и установлены под прямым углом к линии полета. Кедров, взглянув на показания приборов, сказал в микрофон:

— Земля! Слушайте! Говорит «РС-7». Четыре часа сорок минут. Высота пятнадцать тысяч семьсот. Включаем ракетный двигатель. Ждите возобновления связи.

Далекий голос Чижевского проговорил в наушниках:

— Радируйте через полчаса...

Вслед за этим все трое улеглись на койки, пристегнувшись к ним ремнями. Пилотское кресло раскладывалось непосредственно перед щитом управления, и Лукин, даже лежа, мог управлять звездолетом.

— Включаю! — крикнул он и нахмурился.

Путешественники, покачиваясь в воздухе, смотрели сквозь толстый прозрачный иллюминатор.

Взглянув на часы и высотомер, он выключил самолетный мотор и быстро повернул реостат ракетного двигателя. Наступившую на минуту тишину разорвал взрыв. Звездолет глухо заревел, сделал огромный прыжок. Непомерная тяжесть навалилась на моряков вселенной, сдавила грудь, плечи, живот. Корабль дрожал, взрывы следовали один за другим, сливаясь в громоподобный рев. Ощущение тяжести все нарастало, грудь расплющивалась, дышать стало невозможно. Казалось, такое состояние продолжалось нестерпимо долго. Малютин ощутил металлический вкус крови на языке, хотел сделать глотательное движение и не мог. Лукин пытался что-то проговорить. Внезапно все трое почувствовали резкую перемену — невыносимая тяжесть исчезла, ее сменило ощущение падения: под ложечкой замирало, кружилась голова. Звездолет проваливался в бездну, иллюминаторы быстро чернели, рев ракеты сменила мертвая тишина.

Поборов тошноту, Лукин легко отстегнул ремни и вдруг всплыл в воздухе над койкой. Он дышал еще тяжело и озабоченно проговорил:

— Впереди больше четырех суток полной невесомости. Двигайтесь осторожно, берегите головы и колени!

Малютин повернул голову. Его черепаховые очки соскочили с переносицы и поплыли по воздуху.

— Придется привязать их веревочкой! — сказал он, протягивая руку и ловя колеблющиеся, словно паутина, очки.

Путешественники, хватаясь за ременные поручни, осторожно подтянулись к иллюминатору. Как рыбы у стекла аквариума, не касаясь ногами пола и покачиваясь в воздухе от малейшего движения, они смотрели сквозь толстый прозрачный иллюминатор.

Огромной вогнутой чашей над ними висела Земля, закрывая весь горизонт. Края ее туманились, середину, как снежное море, покрывала бесконечная пелена облаков, в просветах виднелись бурые пятна и, казалось, голубело небо.

— Атлантический океан, — сказал Малютин.

Звездолет мчался в черной бездне, пронизанной колючими лучами звезд. Они засевали тьму кругом — и над головой и под ногами, как зерна, или роились огненными пчелами. Солнце, не затмевая их блеска, полыхало косматым голубым шаром. В кабину вливался нестерпимый свет, и Малютин опустил зеркальный ставень.

Кедров, выпустив поручень, подошел, вернее подплыл, к радиотелефону. Но тщетно он давал позывные: Земля не отвечала. В наушниках потрескивало и слышались далекие шумы.

— Молчит! — повернулся он к своим спутникам, повозившись над аппаратом. — Связи нет... Связь прервана...