вернёмся в библиотеку?

Дореволюционный шрифт

ИКАРОМЕНИПП или ЗАОБЛАЧНЫЙ ПОЛЕТ.

Ме н и п п. Итак три тысячи стадиев ¹⁾ было от земли до луны; это — наша первая остановка. Оттуда вверх к солнцу около пятисот парасангов ²⁾, наконец, от солнца до самаго неба с акрополем Зевса... да, пожалуй быстрокрылый орел пролетел бы это разстояние не скорее, чем за день.

Д р у г . Ради Харит! Что это ты, Менипп, в звездах изучаешь и производишь про себя какия-то вычисления? Вот уже довольно долго я слежу за тобою и слышу, как ты толкуешь что-то странное о солнце, луне, о каких-то остановках и парасангах...

М е н и п п. Не удивляйся, дорогой! Если тебе и кажется, что я говорю о предметах слишком возвышенных и заоблачных, то дело лишь в том, что я составляю приблизительный подсчет пути, пройденнаго в последнее путешествие.

Д р у г . Так разве ты, подобно финикийцам, определяешь свой путь по светилам?

М е н и п п. Нет, клянусь Зевсом! Но я путешествовал среди них самих.

Д р у г . Геракл! Однако длинный же сон ты видел, если незаметно для себя проспал целые парасанги.

М е н и п п. Ты думаешь, дорогой, что я говорю о каком-то сновидении, а между тем я только что спустился от Зевса.

1) Стадий равняется приблизительно 185 метрам.

2) Персидская мера длины, равная 35 стадиям.

Д р у г . Что ты говоришь?! Менипп упал с неба?

М е н и п п. Да, и я стою перед тобою, вернувшись только сегодня от великаго Зевса, где я видел и слышал много удивительнаго. А если ты не веришь, то я этому только радуюсь: значит, действительно, я испытал нечто поразительное.

Д р у г . Как могу я не верить, о божественный Олимпиец Менипп, я — всего лишь жалкий смертный, живущий на земле — не верить тебе, мужу заоблачному или „одному из Небожителей“, по выражению Гомера! Но скажи мне, если тебе не трудно, каким образом поднялся ты с земли на небо, где сумел ты найти такую высокую лестницу? Ведь ты далеко не похож с лица на пресловутаго фригийца ¹⁾, так что довольно трудно предполагать, чтобы орел восхитил тебя, дабы ты стал виночерпием Зевса.

М е н и п п. Я давно замечаю, что ты смеешься надо мною, и нисколько не удивляюсь, что мой необычный разсказ представляется тебе похожим на сказку. И все же, мое восхождение обошлось без всякой лестницы и без того, чтобы быть возлюбленным Зевса. Дело в том, что у меня были свои крылья!

Д р у г . Это уж слишком! Ты превзошел Дедала, если, сверх всего прочаго, сумел скрыться от нас, превратившись из человека в ястреба или в галку.

М е н и п п. Правильно, дорогой мой! Твое сравнение не так уж далеко от истины: я осуществил Дедалову затею и сам смастерил себе крылья.

Д р у г . Но как же, о величайший храбрец, ты не побоялся того, что и ты упадешь в море и дашь ему от своего имени название Мениппийскаго, как тот его сын — Икарийскому?

М е н и п п. Совсем нет! Икар прикрепил свои крылья воском, который очень скоро растаял от солнечных лучей; понятно, что крылья отвалились, а Икар, как и следовало ожидать, упал. У меня же крылья были без воску.

¹) Ганимед.

Д р у г . Нет, что ты говоришь! Не знаю почему, но понемногу ты заставляешь меня верить своему разсказу.

М е н и п п. Так вот, я и говорю: во-первых, поймав огромнаго орла, а также коршуна, из самых сильных, я отрезал им крылья у самой спины... впрочем, если тебе некуда спешить, я лучше разскажу тебе обо всей затее с самаго начала.

Д р у г . Нисколько не спешу! От твоих слов я весь превратился в ожидание и с открытым ртом жду, чем кончится твой разсказ. Ради Зевса, исправителя дружбы, не бросай меня привешенным за уши в самом начале своего разсказа!

М е н и п п. Ну, хорошо! В самом деле, некрасиво оставлять друга с разинутым ртом, да еще подвешеннаго, как ты говоришь, за уши. Слушай же!

Присматриваясь ко всевозможным житейским явлениям, я очень скоро стал понимать, насколько они смешны, жалки и непостоянны — я говорю о богатстве, власти и могуществе; презирая все эти блага и считая тщетную погоню за ними препятствием для истинных занятий, я попытался вынырнуть из этой тины и оглянуться на мир. Первое время я был охвачен сомнениями; об этом мире, который философы именуют космосом, мне долго не удавалось узнать ничего — ни как он произошел, ни кто его создатель. Не ведал я также, где его начало и какова его конечная цель. Тогда я стал разсматривать его в частностях, но это только увеличило мои недоумения: глядя на звезды, разсыпанныя в безпорядке по небу, на самое солнце, я сгорал желанием узнать, что они такое. Но наиболее непонятной и загадочной представлялась мне природа луны: многообразие ея форм, казалось мне, вызывается какою-то тайною причиной. Наконец, молния, пронизывающая тучи, низвергающийся гром, дождь, снег, падающий град — все это было для меня неразрешимой загадкой. Вот в этом настроении я и подумал, что лучше всего будет обратиться к философам за разрешением всех этих вопросов, так как полагал, что они сумеют возвестить мне полную правду.

Я выбрал среди них лучших - если свидетелями достоинства считать угрюмое лицо, бледность и пышную бороду — и, действительно, на первый взгляд, они показались мне людьми красноречивыми и знакомыми с небесными явлениями. Отдав в их распоряжение себя и изрядное количество денег — часть я выплатил сразу, а остальное условился внести по окончании занятий - я попросил их объяснить мне небесныя явления и устройство вселенной. И с таким рвением принялись они счищать с меня мое прежнее невежество, что привели меня в еще большее замешательство, окатив целым дождем первопричин, целей, атомов, пустоты, материй, идей и прочаго. Но всего печальнее было то, что мои наставники ни в чем не соглашались друг с другом; напротив, каждый из них оспаривал мнение другого, утверждая противоположное и стремясь к тому, чтобы я признал его правоту и проникся его взглядами.

Д р у г . Странныя ты вещи разсказываешь, будто мудрецы спорят друг с другом о существующем и об одном и том же не имеют одинаковаго мнения!

М е н и п п. Да, дорогой! А как бы ты смеялся, если бы послушал их речи, полныя обмана и шарлатанства. Твердо привязанные к земле, ничем не возвышающиеся над нами, ползающими по ней, они видят не лучше своих соседей, а иные, вследствие старости и немощности и вовсе близоруки. И тем не менее они утверждают, что различают границы неба; указывают размеры солнца, проходят по надлунным пространствам и, точно свалившись со звезд, определяют их величину и форму. Часто, наконец, не будучи в состоянии ответить даже на такой простой вопрос сколько стадиев от Мегар до Афин, они точно знают, каково разстояние между луною и солнцем; дерзают определять его в локтях, измеряют толщу воздуха, глубину океана, окружность земли, чертят круги, нагромождают треугольники на квадраты, изучают всевозможный сферы, даже само небо. И разве не доказывает их тупости и полнаго невежества то, что, говоря о далеко не ясных предметах, они не довольствуются уподоблениями, а с настойчивостью поддерживают свой взгляд, и, отрицая за противоположным всякое значение, чуть не клянутся, что солнце есть раскаленный шар ¹), что луна обитаема, что звезды пьют воду, которую солнце, словно на колодезной веревке, черпает из моря и поровну распределяем между ними. Нетрудно заметить, насколько противоположны их взгляды; ради Зевса, посмотри сам, близки ли их учения, и не совершенно ли они противоречивы. Прежде всего у них замечается полное разномыслие по вопросу о мире: одни утверждают, что он не создан и никогда не погибнет, другие дерзают говорит о демиурге и о самом способе создания им мира; но всего больше я удивлялся тем, которые, признавая некоего бога, творца всего, не могут объяснить ни того, откуда он явился, ни того, где он находился, когда творил мир: ведь невозможно мыслить время и пространство прежде всякаго бытия...

Д р у г . Но ведь это же просто наглые обманщики, Менипп!

М е н и п п. А что бы ты сказал, если бы послушал их разсуждения об идеях, о безтелесных сущностях, или их речи о конечном и безконечном. К тому же между ними разгораются жестокие споры, так как одни видят во всем существующем только конечное, другие, напротив, полагают, что оно безконечно. Далее, многие утверждают, что существует большое число миров и обрушиваются на тех, которые думают, что мир един ²). Наконец один из них, далеко не миролюбивый человек, считает раздор отцом всего миропорядка ³).

А боги? Не знаю, стоит ли даже вспоминать взгляды этих людей на них! Одним — божество представляется числом ⁴), другие клянутся собаками, гусями и платанами ⁵); третьи, наконец изгнав всех других богов, передают власть над миром единому божеству, так что мне оставалось лишь огорчаться такой бедности в богах. Впрочем, менее жадные признают многих богов, причем делят их на разряды, называя одного бога первым и указывая остальным вторыя и третьи места в соответствии со степенью их божественности. Иные, опять же, считают божество безтелесным и безформенным, а другие, напротив, не мыслят его иначе, как вещественным. Равным образом, далеко не все из них признают промысел богов о человеческих делах: некоторые освобождают богов от всяких забот, поступая с ними подобно нам, когда мы устраняем стариков от несения общественных тягот. Словом боги у них ничем не отличаются от телохранителей ⁶), которых комические поэты выводят на сцену. Но все это пустяки в сравнении с теми, которые вовсе отрицают существование богов и, бросая мир на произвол судьбы, лишают его владыки и вождя. Однако, выслушивая все это, я не дерзал оказывать недоверие столь высоко-гремящим и прекрасно-бородым людям; но в то же время, соглашаясь со словами одного, я не находил в них ничего, что не опровергалось бы речами другого. И я оказывался в том состоянии, о котором говорит Гомер: часто я решался поверить одному из них как уже мною

...желанье иное владело⁷).

¹) Мнение философа Анаксагора.

²) Насмешка над Демокритом.

³) Учение Гераклита.

⁴) Пифагор.

⁵) Между прочими Сократ.

⁶) Т.-е., вообще от статистов.

⁷) Одиссея, 9, 302.

Все это приводило меня в полное недоумение и я не видел, от кого бы на земле мне узнать истину. Тогда-то я и решил, что единственный способ избавиться от моего невежества — вооружившись крыльями, самому подняться на небо. Надежду на удачное выполнение моего плана давали мне, главным образом, сила желания, а также баснописец Эзоп, который утверждает, что небо доступно не только орлам и жукам, но даже верблюдам. Впрочем, я совершенно ясно понимал, что у меня никоим образом не могут вырасти крылья, а потому я и решил, что мне необходимо приспособить крылья коршуна, или орла; ведь только они способны выдержать тяжесть человеческаго тела.

Итак, поймав этих двух птиц, я старательно отрезал у орла правое крыло, у коршуна — левое, и привязал их крепкими ремнями к плечам. Приладив к концам крыльев две петли для рук, я стал испытывать свою силу; сначала просто подпрыгивал, помогая себе руками, затем, подобно гусям, летал над самой землей, слегка касаясь ея ногами во время полета. Однако, заметив, что дело идет на лад, я решился на более смелый шаг: взойдя на Акрополь, я бросился с утеса и... долетел до самаго театра ¹)! Так как мой полет прошел благополучно, я задумал подняться выше в небеса: поднявшись не то с Парнета, не то с Гиметта, я перелетел на Геранею, оттуда на Акрокоринф; затем, через Фолою и Эриманф, я достиг Тайгета. Вскоре я уже настолько свыкся со своим дерзким занятием, что в совершенстве выполнял смелые полеты и, не довольствуясь высотою, доступною птицам, решил подняться на Олимп; оттуда, запасшись по возможности самой легкой едой, я пустился прямо на небо. В первую минуту у меня закружилась было голова от огромной высоты, но и это я перенес с легкостью. Прорвавшись сквозь множество облаков и очутившись, наконец, возле луны, я почувствовал некоторую усталость, особенно в левом крыле, отрезанном у коршуна. В виду этого я подлетел к луне и расположился на отдых. Я глядел вниз, на землю, и, подобно Зевсу у Гомера, мог обращать взоры на Фракию с ея наездниками, на землю Мизов, или, по желанию, разсматривать Элладу, Персию и Индию. И все это наполняло меня самой разнообразной и глубокой радостью.

¹Этот пробный полет Икароменипп совершил, слетев с ю.-в. отвеса Акрополя к театру Диониса, который расположен на склоне акропольской скалы.

Д р у г. Не расскажешь ли, Менипп, и о том, что ты оттуда видел, чтобы нам ничего не пропустить из твоих дорожных впечатлений и узнать даже мелкия подробности их. Думаю, что я мог бы услышать от тебя много любопытнаго о том, в каком виде представились тебе сверху земля и все, что на ней существует.

М е н и п п. Ты совершенно правь, дорогой мой! Чтобы тебе легче было понимать меня, поднимись мысленно на луну, соверши со мной это путешествие и, поставив себя на мое место, охвати взором общее расположение вещей на земле. Прежде всего земля показалась мне очень маленькой, значительно меньше луны, так что при первом взгляде я, как ни нагибался, не мог найти ни высоких гор, ни огромных морей. Если бы я не заметил Колосса Родоскаго и башни на Фаросе, то я бы и вовсе не узнал земли; только огромная высота этих сооружений и переливы океана под лучами солнца ясно указывали мне, что я вижу перед собою действительно землю. Однако, присмотревшись пристальней, я вскоре стал различать на ней проявления человеческой жизни, и не только жизнь целых народов и городов, но и деятельность отдельных людей; и я видел, как одни плыли по морю, другие сражались, третьи обрабатывали землю, четвертые судились; видел женщин, животных, словом все, что питается от плодородной земли.

Д р у г . Все это совершенно невероятно и ты сам себе противоречишь. Ведь раньше ты говорил, что тебе пришлось разыскивать землю, так как, вследствие своей отдаленности, она казалась тебе чуть ли не точкою и, если бы Колосс не указал ее, то ты бы думал, что видишь перед собою что-то другое. Так каким же образом ты, подобно какому-нибудь Линкею¹), внезапно оказался в состоянии все разсмотреть на земле, людей, животных, чуть ли не гнезда комаров?

¹) Знаменитый герой, сын Афарея, участник похода Аргонавтов, обладавший способностью видеть через твердые предметы.

М е н и п п. Хорошо, что ты мне напомнил об этом, а то я и не заметил, что забыл упомянуть о самом важном обстоятельстве. Когда я понял, что вижу перед собою землю, но не могу ничего разсмотреть на ней из-за большого разстояния, затруднявшаго мое зрение, то был крайне удручен и смущен своею безпомощностью. Я приходил в отчаяние и уже готов быль заплакать, как вдруг сзади подошел ко мне философ Эмпедокл: весь в пепле и словно поджаренный он весьма напоминал собою головню. Сознаюсь, при виде его я перепугался, приняв его за духа луны. Впрочем, он поспешил успокоить меня и сказал: „Мужайся, Менипп!

Я ведь не бог — и безсмертным меня ты считаешь напрасно¹).

Я — Эмпедокл, философ. Лишь только я бросился в кратер Этны ²), как дым вулкана охватил меня и забросил сюда; с тех пор я живу на луне, питаясь росою, и странствую все больше по воздуху; я пришел, чтобы вывести тебя из затруднения: я вижу тебя огорчает и мучает то, что ты не можешь ясно разглядеть землю“.

¹) Одиссея, 16, 188.

²) По преданию Эмпедокл, ради научных изследований, спустился в кратер, где и погиб.

„Милейший Эмпедокл, — воскликнул я — как это хорошо с твоей стороны! Лишь только я вернусь в Элладу, я не премину совершить тебе возлияние на моем очаге и, во время новолуний, буду обращаться к луне с троекратным молитвенным возгласом“.

„Клянусь Эндимионом, — ответил Эмпедокл — не ради платы я пришел сюда, но потому что, видя твои страдания, я от всей души сочувствовал тебе... Так вот, знаешь ли, что должен ты сделать, чтобы приобрести остроту зрения“? „Нет, клянусь Зевсом, — возразил я — разве, что ты каким-нибудь образом снимешь пелену, застилающую мои глаза, так как сейчас они точно бельмом покрыты“. „А между тем — сказал он - моя помощь вовсе и не нужна тебе: ведь ты явился с земли, имея прекрасное зрение“... „Что ты хочешь этим сказать, я не понимаю тебя“? „А разве ты не знаешь, продолжал он, что к твоему правому плечу привязано крыло орла“? „Отлично знаю, сказал я, но что общаго между этим крылом и моим зрением“? „А то, что орел далеко превосходит своим зрением всех живых тварей — лишь он один может прямо смотреть на солнце, в том и примета настоящаго царя-орла, что он способен, не моргая, выносить яркий свет солнечных лучей“.

„Так говорят, подхватил я, и я уже начинаю жалеть, что, поднимаясь сюда, не вырвал своих глаз и не вставил на их место орлиных. Вообще я явился сюда наполовину готовым и был снаряжен далеко не по-царски; я скорее похож на незаконнорожденнаго орленка, лишеннаго наследства“. „Ни от кого другого, как от тебя зависит — сказал мне Эмпедокл — чтобы один из твоих глаз стал совершенно царским. Если бы ты согласился немного привстать и, удерживая в покое крыло ястреба, взмахивать только другим, то твой правый глаз соответствующий орлиному крылу, тотчас же стал бы дальнозорким. Ну, а другой глаз слабейшей твоей половины, никоим образом не будет видеть острее“. „Довольно мне и одного праваго глаза, если он будет зорок по-орлиному. Это мне не помешает хорошо видеть. Мне приходилось не раз наблюдать, как плотники, выравнивая балки по отвесу, прищуривают один глаз, чтобы лучше видеть“. С этими словами я сделал то, что мне посоветовал Эмпедокл; он же, медленно удаляясь, незаметно разсеялся, обратившись в дым.

И лишь я ударил крылом — яркий свет озарил меня, освещая передо мною все скрытое ранее. Нагнувшись вниз, я превосходно видел землю, города, людей. Я увидел все, что они делали, не только под открытым небом, но и в своих домах, считая себя хорошо скрытыми: Птолемей спал со своей сестрой ¹); сын Лисимаха ²) злоумышлял против своего отца; Антиох, сын Селевка, потихоньку подмигивал Стратонике, своей мачехе; я видел как жена Александра-Фессалийца ³) убивала мужа; Антигон развратничал с женой своего сына. Сын же Аттала отравлял своего отца. Далее, Арзак убивал женщину, в то время как евнух Арбак заносил над ним свой меч. Спатина мидийца, убитаго ударом золотой чаши в висок, волочили за ноги с пиршества телохранители. Подобные же ужасы происходили во дворцах либийских, скифских и фракийских царей; тот же разврат, те же убийства, казни, грабежи, клятвопреступления и опасения быть преданными своими же домашними. Вот какое зрелище представляли дела царей! А жизнь частных лиц казалась еще более смешной. Здесь я увидел Гермодора эпикурейца, приносящаго ложную клятву из-за тысячи драхм; стоика Агафокла, который обвинял перед судом одного из своих учеников за неуплату денег; оратора Клиния, крадущаго чашу из храма Асклепия; киника Герофила, спавшаго в публичном доме... Впрочем, стоит ли разсказывать обо всех этих грабителях, сутягах, ростовщиках, взыскивающих свои ссуды? Пестрое, разнообразное зрелище!

¹) Птоломей Филадельф был женат, по обычаю египетских фараонов, на своей родной сестре Арсинои.

²) Агафокл, казненный отцом по обвинению в заговоре на его жизнь.

³)Фива.

Д р у г . Было бы очень хорошо, Менипп, если бы ты разсказал мне все это; повидимому, это зрелище доставляло тебе редкое удовольствие.

М е н и п п. Разсказать все подробно, любезный друг, невозможно. Даже и разсмотреть-то это было делом нелегким. Впрочем, все наиболее существенное напоминало собою то самое, что, по словам Гомера, было изображено на щите Ахилла ¹). Здесь были пиршества и браки, там суд, народныя собрания; далее кто-то совершал жертвоприношение; рядом другой — предавался горю. Всякий раз, взглядывая на Гетику, я замечал сражающихся гетов, когда же оборачивался на скифов, то видел их кочующими с их кибитками. Слегка переведя взгляд в сторону, я мог наблюдать обрабатывающих землю египтян; финикийцы путешествовали, киликийцы совершали разбойничьи набеги; лаконцы сами себя бичевали ²), афиняне... судились ³). Благодаря тому, что все происходило одновременно, ты можешь себе представить, какая получалась мешанина. Все равно как если бы, набрав большое количество певцов, или еще лучше, несколько хоров, приказать каждому участнику, вместо общей стройной мелодии, тянуть свою арию; тогда всякий из соперничества и желания выделить свою партию, стремился бы во что бы то ни стало перекричать своего соседа. Клянусь Зевсом, ты и представить себе не можешь, что это было бы за песнопение!

¹) Знаменитое описание щита Ахилла, см. Илиада, 18, 491 и сл.

²) Насмешка над старинным спартанским обрядом, в силу котораго юноши подвергались бичеванию перед статуей Артемиды.

³) Любовь к сутяжничеству афинян высмеивается Аристофаном, Менандром и другими писателями.

Д р у г . Совершенно верно, Менипп, смешное и безтолковое.

М е н и п п. Так вот, дорогой мой, все жители земли и являются подобными певцами; на этой дисгармонии строится жизнь людей — они не только поют нестройно, но они различны даже по своим одеждам, да и идут-то они все вразброд; их мысли противоречивы и все это до тех пор, пока руководитель хора не сгонит кого-нибудь из них со сцены, сказав ему, что он здесь более не нужен ¹). С этого времени они теряют свои прежния различия и, умолкая, перестают тянуть свою безтолковую и нестройную песню. И все, что происходить на этой пестрой и разнохарактерной сцене, действительно достойно смеха. Но больше прежняго я смеялся над теми, которые спорят о границах своих владений и гордятся тем, что обрабатывают равнину Сикиона, владеют землею у Марафона, в соседстве с Эноей, и обладают тысячью десятин в Ахарнах ²). В самом деле, вся Эллада представлялась мне сверху величиною пальца в четыре, а Аттика, соответственно с этим, выглядела, по-моему, прямо точкой. И я задумался над тем, на каком пустяке строят наши богачи свои гордыя замашки: действительно, самый крупный землевладелец, казалось мне, обрабатывает всего лишь эпикуровский атомъ³). Бросил я взгляд и на Пелопоннес, и, заметив Кинурию ⁴), вспомнил как много аргивян и лакедемонян пало в однодневной битве за обладание клочком земли, размером не более зерна египетской чечевицы. И, если я видел человека, гордаго своим золотом, своими восемью кольцами и четырьмя чашами, я не мог удержаться от смеха, так как весь Пангей ⁵) со всеми своими рудниками был не больше просяного зерна.

¹) Продолжается сравнение с театральным хором, участники котораго носили одинаковыя одежды и при пении своих партий двигались в одном направлении.

²) Крупное селение, расположенное в плодородной части афинской равнины недалеко от Афин.

³) Физическое учение Эпикура является последовательным атомизмом.

⁴) Область на границе Лаконии. Битва 546 г. до Р. X. передала ее в руки спартанцев.

⁵) Гора в Македонии, богатая золотою рудою

Д р у г . Какой ты счастливец, Менипп! Что за поразительное зрелище! Но скажи, бога ради, какими казались тебе сверху города и люди?

М е н и п п. Я думаю, тебе не раз приходилось видеть муравьев: одни толпятся кучами, другие выходят из муравейника, или возвращаются в него; тот тащит в дом кусочек навоза, этот торопливо несет подобранную где-то кожуру боба или половину пшеничнаго зерна. Есть у них, повидимому, в соответствии с их муравьиной жизнью и строители и народные вожди; есть пританы, музыканты и философы. Так вот, города, населенные людьми, показались мне изумительно похожими на муравейники. Если же тебе это сравнение людских общежитий с муравьиным царством кажется унизительным, то вспомни о старых преданиях фессалийцев и ты увидишь, что мирмидоняне ¹), этот воинственный народ, превратился в людей из муравьев.

Между тем, насмотревшись достаточно на все это и от всего сердца насмеявшись, я ударил крыльями и полетел

... в чертоги Зевса Эгидодержавнаго, к сонмищу прочих безсмертных2).

1) Овидий, Метаморфозы, 7, 638 сл. (пер, Фета),

2) Илиада, 1, 222

Однако, не успел я еще взлетать на высоту одного стадия, как Селена сказала мне женским голосом:

„Счастливаго пути, Менипп! Исполни для меня небольшое поручение, когда будешь у Зевса“. „Охотно, ответил я, это не доставить мне никакого труда, если только не придется чего-либо отнести ему“. „Поручение мое не тяжелое, Менипп, — возразила Селена — это лишь просьба Зевсу с моей стороны. Видишь ли, я возмущена нескончаемой и вздорной болтовней философов, у которых нет иной заботы, как вмешиваться в мои дела, разсуждать о том, что я такое, каковы мои размеры, почему иногда я бываю разсечена надвое, а иногда имею вид серпа. Одни философы считают, что я обитаема, другие — что я ничто иное, как зеркало, подвешенное над морем, словом, каждый говорит обо мне, что взбредет ему в голову. Наконец, иные разсказывают, что самый свет мой краденый и незаконный, так как он приходить ко мне сверху, от солнца. Этим они безпрестанно ссорят меня с Солнцем, моим братом, и возстановляют нас друг против друга. Мало им разве тех небылиц, которыя они разсказывают о солнце, что оно-де и камень и раскаленный шар... А между тем, разве я не знаю, какия позорныя и низкия дела совершаются по ночам этими философами, которые днем выглядят такими угрюмыми и доблестными, что своей благородной внешностью привлекают внимание толпы? Я отлично вижу все их проделки и все же молчу, так как считаю некрасивым проливать свет на их ночное времяпрепровождение и выводить на показ их жизнь. Напротив, видя, как они развратничают, воруют, совершают под прикрытием ночного мрака всяческия преступления, я тотчас привлекаю облако и скрываюсь за ним, чтобы не выставлять на общий позор стариков, выделяющихся среди других своей добродетелью и своими длинными бородами. Они же, без всякаго стеснения, продолжают терзать меня своими речами и всячески оскорбляют меня, так что, клянусь Ночью, я не раз хотела поселиться как можно дальше отсюда, чтобы избежать их злого языка - сплетника.

Так вот, не забудь передать обо всем этом Зевсу и прибавь еще, что я не согласна оставаться дольше в здешних местах, если он не разотрет в песок философов и не заткнет рта этим болтунам; пусть Зевс разрушит Стою, поразит громом Академию и прекратит безконечные разговоры перипатетиков. Только тогда я приобрету покой и освобожусь от их ежедневных измерений“. „Все будет исполнено“, ответил я, и с этими словами отправился прямо вверх к небу, по дороге,

Где не заметишь работ, ни людей, ни волов землепашцев¹).

¹) Одиссея, 1, 170

Скоро луна, заслонявшая от меня землю, стала казаться мне маленькой. Оставив вправо солнце и продолжая свой полет среди звезд, я на третий день приблизился, наконец, к небу. Я надеялся, что мне удастся сразу же проникнуть туда: мое превращение в орла, хотя и не полное, думал я, легко позволить мне пройти неузнанным, так как орел издавна близок Зевсу. Все же я опасался, что меня сейчас же выдаст мое левое крыло, крыло коршуна, а потому я счел за лучшее, не подвергая себя лишней опасности, подойти к дверям и постучаться.

Гермес услышал стук, спросил мое имя и торопливо пошел докладывать обо мне Зевсу ¹). Немного спустя меня пригласили войти. Перепуганный и дрожащий я вошел и застал всех богов: они возседали в креслах и следили за мною не без некотораго безпокойства. Их несколько смутило мое неожиданное прибытие, вызвавшее опасение, как бы таким же образом не прилетели к ним все люди, И вот Зевс, грозно бросая на меня пронзительные и титанические взгляды, спросил:

Кто ты таков, человек, кто отец твой, откуда ты родом¹)?

Я чуть не умер со страха, когда услышал его голос, и, точно пораженный громом, стоял перед ним с открытым ртом. Однако постепенно я собрался с духом и, начавши издалека, стал подробно разсказывать, как я желал познакомиться с небесными явлениями, как посещал философов и выслушивал их противоречивыя объяснения, как страдал, терзаемый их речами, и какое принял в виду всего этого решение; затем разсказал о крыльях и обо всем остальном, чем сопровождалось мое путешествие на небо, а под конец сообщил ему поручение Селены. В ответь на мое повествование, Зевс улыбнулся и, слегка раздвинув брови, произнес: „Что сказать об Оте и об Эфиальте²), после того как Менипп осмелился подняться на небо! Впрочем, сегодня мы приглашаем тебя на угощение, а завтра дадим объяснения, за которыми ты пришел и отпустим тебя на землю“. Затем он встал и направился к той части неба, откуда было лучше всего слышно, так как наступало время принимать молитвы людей. По дороге Зевс стал распрашивать меня о всевозможных обстоятельствах земной жизни, о покупной цене пшеницы в Элладе, спрашивал, была ли последняя зима сурова, нуждаются ли овощи в более обильном дожде, остался ли кто-нибудь из рода Фидия, почему афиняне в течение стольких леть не справляли Диасии ³), думают ли они закончить постройку Олимпийскаго храма ⁴) и задержаны ли ограбившие храм в Додоне ⁵). Когда я ответил на все эти вопросы, Зевс продолжал: „Скажи, Менипп, а обо мне... что думают люди?“ „О тебе, владыка, их мнение самое благочестивое. Люди считают тебя царем богов“. „Ты шутишь - возразил Зевс - я отлично знаю их непостоянство, хотя ты о нем и умалчиваешь. Ведь было время, когда я был для них и пророком и целителем, словом, когда -

площади, улицы — все полно было имени Зевса.

¹) Одиссея, 10, 98.

²) Сыновья Ифимидеи и Алоя, гиганты, собиравшиеся взгромоздить Оссу на Олимп, чтобы достичь неба с его богами. Они были поражены стрелами Аполлона

³) Афинский праздник в честь Зевса Милихия. Его перестали справлять со времени диадохов. Возстановлено празднование Адрианом (117-138 г. по Р. X.).

4) Знаменитый храм Зевса в Афинах около Акрополя, начатый при Писистрате (ок. 515 г.) и законченный императором Адрианом в 129 г. по Р. X.

⁵) Неизвестно, какой случай имеется в виду. Храм после разгрома этолянами в 219 г. до Р. X. находился в упадке.

Тогда и Додона и Писа ¹) блистали и пользовались всеобщим почетом, а жертвенный чад застилал мне глаза. Но с тех пор, как Аполлон основал в Дельфах прорицалище, Асклепий — в Пергаме лечебницу, во Фракии появился храм Бендиды ²), в Египте — Анубиса, в Эфесе — Артемиды, с этого времени все бегут к новым богам, справляют в их честь празднества, приносят им гекатомбы... Что же касается меня, состарившагося бога, то они думают, что достаточно почитают меня, если каждыя пять лет приносят мне жертвы в Олимпии ³). И мои алтари стали холоднее законов Платона ⁴) или силлогизмов Хрисиппа“ ⁵). Беседуя таким образом, мы подошли к тому месту, где Зевсу следовало сесть, чтобы выслушивать молитвы. Здесь находился целый ряд покрытых крышками отверстий, весьма напоминающих колодцы; возле каждаго из них стоял золотой трон. Севши на трон возле перваго отверстия и снявши с него крышку, Зевс стал прислушиваться к молитвам, которыя доносились к нему со всех мест земли и отличались большим разнообразием. Я сам мог слышать их, так как вместе с Зевсом наклонился над отверстием. И вот, например, каковы были эти молитвы: „О, Зевс, дай мне достигнуть царской власти“, „О, Зевс, пусть произрастут лук и чеснок“, „О, боги, да умрет мой отец как можно скорее!“ А другой говорил: „О, если бы я мог получить наследство после жены!“ „О, если бы мне удалось скрыть козни против брата!", „Дайте, боги, мне победить на суде“, „Пусть я буду увенчан на Олимпийских состязаниях“. Возносили свои молитвы мореплаватели; одни молили о северном ветре, другие - об южном; земледелец просил о ниспослании дождя, валяльщик - о солнечном свете.

¹) Город в Элиде, в округе котораго находилась Олимпия, центр все-эллинскаго культа Зевса.

²) Фракийская богиня луны. Ея культ еще в V в. до Р. Х. проник в Аттику, где она была отождествлена с Артемидою и Гекатою.

³) Во время знаменитых „Олимпийских игр“, по которым велось общегреческое летосчисление.

⁴) „Законы“ Платона, последнее сочинение философа, в котором нет уже теплоты чувства и силы, оживляющей его более ранния сочинения.

⁵) Главный представитель стоицизма в III в. до Р. X.

Зевс все это выслушивал; тщательно взвешивая каждую молитву, он исполнял их далеко не все, а

то благосклонно взирал на мольбу, то качал головою¹).

Справедливым молитвам он позволял подниматься вверх через отверстие и помещал их по правую сторону себя, а мольбы несправедливыя отгонял назад неисполненными, сдувая их вниз, чтобы оне не могли приблизиться к небу. Между прочим, относительно одной молитвы, я заметил в нем нерешительность: дело в том, что два человека молили его как раз о противоположном, обещая принести одинаковыя жертвы. И вот Зевс, не зная, чьей просьбе отдать предпочтение, испытывал чисто-академическую нерешительность; не будучи в состоянии принять какое-либо решение, он предпочел подобно Пиррону, "удержать суждение“. Достаточно позанявшись молитвами, Зевс пересел на соседний трон, снял крышку с другого колодца и стал слушать произносивших клятвы. Покончив с этим делом и поразив громом эпикурейца Гермодора, Зевс перешел к следующему трону, где занялся предсказаниями, оракулами и знамениями. Затем он направился к колодцу с жертвоприношениями, через который поднимался дым от жертв и возвещал Зевсу имена всех совершавших жертвоприношения. Исполнив все это, Зевс дал указания ветрам и погодам, разъяснив, что надлежало им делать. „Сегодня пусть будет дождь в Скифии; в Либии пусть гремит гром; в Элладе идет снег. Ты, Боррей, дуй в Лидии, а ты, Нот, оставайся спокоен; Зефир же должен поднять бурю на Адриатическом море; и пусть около тысячи мер града выпадет в Каппадокии“.

1) Илиада, 16, 260.

Приведя в порядок все свои дела, Зевс направился со мною на пир, так как уже наступило время обеда. Меня встретил Гермес и устроил на ложе возле Пана, Корибантов, Аттиса и Сабазия, богов, не пользующихся полными правами гражданства на небе, да и вообще довольно сомнительных. Деметра раздала нам хлеб, Дионис — вино, Геракл — мясо, Афродита — миртовыя ягоды, а Посидон — какую-то рыбешку ¹). Потихоньку я отведал также и амброзии и нектара. Милейший Ганимед, замечая, что Зевс не смотрит в мою сторону, всякий раз, из человеколюбия, наполнял для меня нектаром одну-другую чарочку. Боги, согласно словам Гомера и моим личным наблюдениям, ни хлеба не едят ²), ни вина темнаго не пьют, но лишь угощаются амброзией и напиваются нектаром. Все же наибольшую радость им доставляет чад, поднимающийся от жертв, чад, смешанный с запахом сжигаемаго мяса, и жертвенная кровь, которую совершающие жертвоприношение возливают на алтари. Во время обеда Аполлон играл на кифаре, Силен плясал кордак ³), а Музы, стоя поодаль, пропели нам кое-что из Феогонии Гесиода и первую оду из гимнов Пиндара.

¹) Каждый бог приносить то, что так или иначе связано с ним мифами. Деметра — богиня растущаго хлеба; Дионис — бог виноградной лозы. Геракл в комедии постоянно выводится как страшный обжора. Мирт — священное дерево Афродиты. Посидон, как властитель моря, предлагает на общую трапезу рыбу.

²) Илиада, 5, 342.

³) Весьма свободный танец, усвоенный аттической комедией.

Насытившись, мы встали из-за стола, чтобы отдохнуть, так как все уже изрядно подвыпили.

Прочие боги, равно как и мужи, бойцы с колесницы, Спали всю ночь; лишь меня не обрадовал сон безмятежный1).

Долго еще меня мучили разныя мысли: смущало меня и то, почему у Аполлона за такое долгое время не отросла борода, и отчего на небе бывает ночь, хотя ведь там постоянно пребывает солнце: и сейчас Гелий присутствовал за обедом...

Однако, в конце-концов, мне удалось немного вздремнуть.

Проснувшись на следующее утро, Зевс повелел созвать собрание. Когда сошлись все боги, Зевс так начал свою речь: „ Вчерашнее прибытие гостя-чужестранца послужило поводом настоящаго собрания. Я уже давно собирался обсудить с вами поведение некоторых философов, а жалобы Селены заставили меня не откладывать далее разсмотрение этого вопроса. Дело заключается в следующем. Появился на земле особый вид людей, который сравнительно недавно приобрел большое влияние на человеческое общество, людей праздных, сварливых, тщеславных, вспыльчивых, лакомых, глуповатых, надутых спесью, полных наглости, словом людей, представляющих, по выражению Гомера,

... земли безполезное бремя²).       

¹) Пародия на начало 2-й песни Илиады.

²) Илиада, 18, 104.

Эти господа распределились на общества, придумали самые разнообразные лабиринты разсуждений и называют себя стоиками, академиками, эпикурейцами, перипатетиками и другими, еще более забавными именами. Прикрываясь славным именем добродетели, приподнимая брови, длиннобородые, они гуляют по свету, скрывая свой гнусный образ жизни под прикрашенною внешностью. В этом они как нельзя более напоминают актеров в трагедиях: снимите с них маску и шитыя золотом одеяния — и перед вами останется жалкий человек, который за семь драхм готов играть на сцене. Несмотря на то, что они таковы, философы эти презирают всех людей, о богах толкуют самым неприличным образом и, окружая себя молодежью, легко поддающейся обману, с трагическим пафосом разсказывают общеизвестныя истины о добродетели и учат искусству безнадежно запутывать разcуждения. При своих учениках они расхваливают постоянство, твердость, умеренность, поносят богатство и наслаждение. Но вот они остались наедине сами с собою... трудно описать, чего только они несъедают, какому разврату не предаются, с каким наслаждением обсасывают грязь с оболов¹)!

Но возмутительнее всего то, что, совершенно не заботясь о пользе государства или частных лиц, оказываясь безусловно лишними и безполезными,

Как на войне среди воинов, так и в собраньи народном ²),

они осмеливаются осуждать поведение других, направляют против них горькия речи, заботясь лишь о том, чтобы подбирать ругательства, порицают и бранят всех, кто приходит в соприкосновение с ними... В среде этих философов наибольшим уважением пользуется тот, кто громче кричит, отличается наибольшею дерзостью и ругается самым наглым образом. А между тем спросите одного из этих многоречивых крикуном и порицателей: „А сам-то ты?.. Что ты делаешь, какую пользу ты приносишь в жизни?" И если ответ последует правильный и искренний, то вот что вы услышите: „Мореплавание, земледелие, военная служба, всякое другое ремесло - кажутся мне безцельными; я кричу, валяюсь в грязи, моюсь холодною водою, зимою хожу босиком и, как Мом, доношу обо всем, что бы ни случилось. Если какой-нибудь богач слишком много тратить на свой стол или содержит любовницу, я вмешиваюсь в дела его и нападаю на него... а если кто из друзей или приятелей лежит больной, нуждаясь в помощи и уходе, то я делаю вид, что незнаком с ним“. Вот каково, о боги, это отродье. Но всех их своею наглостью превосходят так называемые эпикурейцы. Понося нас, богов, без всякаго стеснения, они доходят до того, что осмеливаются утверждать, будто боги нисколько не заботятся о человеческих делах и совершенно не вникают в них.

¹) Мелкая афинская монета, равная приблизительно 4 копейкам.

²) Илиада, 2, 246.

Вот почему не следует медлить с разсмотрением их поведения, ибо, раз только философам удастся убедить человечество в своей правоте, все вы будете принуждены жестоко голодать. Кто же в самом деле станет приносить нам жертвы, если решит, что оне не достигают цели? Что касается жалоб, представленных против философов Селеною, то вы все слышали их от нашего гостя. Обо всем этом предлагаю вам, боги, подумать и принять решение наиболее полезное для людей и наиболее безопасное для нас“.

Не успел Зевс кончить, как в собрании поднялся страшный шум и отовсюду стали раздаваться возгласы: „Порази их громом, сожги, уничтожь! В пропасть их! Низвергни их в тартар, как гигантов!" Возстановив тишину, Зевс сказал: „Будет поступлено с ними согласно вашему желанию: все философы вместе со своей диалектикою будут истреблены. Однако привести в исполнение кару сегодня же невозможно; как вы все знаете, ближайшие четыре месяца священны, и мною уже объявлен божий мир. В будущем же году в начале весны они жестоко погибнуть от страшнаго перуна“.

Молвил и сдвинул Кронид в знак согласия темныя брови ¹)...

„В отношении же Мениппа — добавил Зевс — я решил сделать следующее: необходимо отнять у него крылья, чтобы впредь он к нам больше не являлся, и пусть Гермес сегодня же спустит его на землю“.

Сказав это, Зевс распустил собрание, а Киллений ²), ухватив меня за правое ухо, доставил вчера вечером в Керамик ³).

Теперь, дорогой мой, ты услышал решительно все, что я видел и узнал на небе. Прощай! Я тороплюсь в Стою, чтобы сообщить прогуливающимся там философам все эти радостныя известия.

¹) Илиада, 1, 528.

2) Эпитет Гермеса, который, по преданию, родился на горе Киллене в Аркадии.

3) Предместье Афин.