Великолепный мраморный мост через Сену по пути к Лувру, украшенный статуями знаменитых мыслителей и ученых по обеим своим сторонам, и сам представляющий как бы улицу памятников, ведущую к одному из портиков Французского Института, был сплошь запружен народом. Несметныя толпы людей, как две реки, текли по набережным, выливаясь сюда из всех улиц и все более и более напирая на людское море, волновавшееся у ступеней Института, давно уже залитых этими живыми волнами. Еще ни разу раньше этого, даже раньше эпохи возникновения Соединенных Штатов Европы, в те варварския времена, когда сила господствовала над правом, когда военщина царила в мире, когда мерзостная гидра войны непрестанно находила себе пищу в человеческом безумии, даже тогда, в грозные дни великих народных волнений или в лихорадочные часы объявления войны, никогда еще ни пред палатою народных представителей, ни на площади Согласия не видано было подобных зрелищ. Это были не кучки фанатиков, собравшихся вокруг своего знамени, с целью добиться победы насилием; это были не демагоги, за которыми бегут любопытные и праздные люди, жаждущие посмотреть, что там такое делается. Нет, теперь все население, взволнованное, возбужденное, перепуганное, все классы общества, перемешавшиеся между собою, с лихорадочным нетерпением, как ответа оракула, ожидали конца вычисления, которое должен был объявить сегодня, в понедельник к трем часам один из известнейших астрономов в заседании Академии наук.

Мост, ведущий к зданию Института.

Новое здание Института, поднимавшееся высоко в воздухе своими куполами и террасами, воздвигнуто было на развалинах стараго, после великого социальнаго переворота, произведеннаго международными анархистами, добившимися в 1950 году того, что часть старого Парижа взлетела на воздух, как взлетела бы гигантская пробка, закупоривавшая кратер вулкана.

Накануне, в воскресенье весь Париж, разсыпавшийся по бульварам и площадям, как это можно было видеть с лодок аэростатов, бродил медленно и задумчиво, казался совсем растерявшимся, как будто ничто уже более его не занимало. Веселыя воздушныя гондолы не бороздила более лазури атмосферы, разные аэропланы, самолеты, механическия птицы и воздушныя рыбы, электрические геликоптеры, всякия летающия машины - все это остановилось и притихло. Станции воздушных гондол и лодок, возвышавшияся на кровлях башен и других зданий, были пусты и безмолвны. Общественная жизнь как будто остановилась в своем течении. Безпокойство написано было на всех лицах. Люди наталкивались одни на других, не узнавая друг друга. Одни и теже ужасныя слова „так это правда!" дрожали на бледных и трепещущих губах каждого; самая жестокая повальная болезнь не способна была бы до такой степени поразить все сердца, как перепугало всех ужасное астрономическое предсказание, обсуждаемое теперь каждым на все лады; обыкновенная эпидемия похитила бы меньше жертв, потому что уже теперь смертность вдруг стала сильно увеличиваться, а от чего - никто не знал. Каждую минуту всякий чувствовал, что чрез него подобно электрическому току пробегает трепет ужаса.

Ожидание, мучительная неизвестность часто бывает страшнее самой опасности. Тяжелый удар, поражающий нас внезапно, более или менее подавляет наши жизненныя силы; но мало-по-малу мы оправляемся, собираемся с мыслями, принимаемся за дела и продолжаем жить. 3десь же приходилось иметь дело с неведомым, ждать неизбежнаго, таинственнаго, страшнаго, причина которого вне земли. Предстояло умирать, умирать наверное, но как? Какого рода казнь ожидала несчастное человечество? Предстояло ли ему быть побитым камнями, или раздавленным под каменными глыбами; приходилось ли быть изжаренным заживо, или сгореть в пламени пожара, имеющаго охватить всю землю; суждено ли наконец было погибнуть от разлитой в воздухе отравы, или задохнуться от недостатка самого воздуха? Нависшая над миром гроза была страшнее самой смерти. Наша душа способна выносить страдание до известнаго предела; но страдать непрестанно, задавая себе каждый вечер вопрос о том, что ожидает нас завтра, это все равно, что тысячу раз умирать. А что значит страх, угнетающий душу, леденящий кровь в наших жилах? Страх, этот невидимый призрак, совершенно овладел теперь умами людей, путал их мысли и окончательно сбивал их с толку.

Уже около месяца как всякая промышленность и торговля остановилась; уже две недели как комитет правителей, заменявший теперь собою старую палату и сенат, прекратил свои заседания, так как никто на них не являлся. Уже целая неделя как биржа закрылась везде - в Париже, Лондоне, Нью-Иорке , в Чикаго, Мельбурне и Пекине. К чему заниматься делами, внутренней или внешней политикой, вопросами бюджета или реформами, если наступало светопреставление? До политики ли теперь! Об этой игре в то время почти совсем забыли. В мехах не стало воздуха, и орган сам собою перестал играть. Даже в судах, и в тех не велось больше никаких дел: когда ждешь конца мира, так тут не до убийств и преступлений. Люди сделались равнодушными ко всему, и только сердца их безпокойно и усиленно бились, готовыя остановиться навсегда. Всюду видны были искаженныя, бледныя лица с ввалившимися от безсонницы и страха глазами. Одно лишь разве женское кокетство продолжало оставаться, но и оно было поверхностно, торопливо, мимолетно, без всякой заботы о завтрашнем дне.

Положение дел действительно было опасное, почти отчаянное, даже с точки зрения самых убежденных стоиков. Никогда еще за историческое время род человеческий, это потомство Адама, не встречался лицом к лицу с такою опасностею. Над его головой повисла страшная, неминуемая небесная гроза; дело касалось его жизни или смерти. Разскажем однако все по порядку.

Около трех месяцев до того дня, о котором мы говорим, заведующий астрономической обсерваторией на горе Гауризанкар сообщил по телефону во все главныя обсерватории земного шара, и преимущественно в Парижскую, следующее известие:

„В эту ночь открыта телескопическая комета; прямое восхождение ея 21^ч16^м42^с, северное склонение 49°53'45". Суточное движение очень слабо. Цвет кометы зеленоватый".

Обыкновенно не проходило и одного месяца без того, чтобы не было открыто нескольких телескопических комет, о чем тотчас же объявлялось по всем обсерваториям, в особенности с тех пор, как неустрашимые изследователи неба водворились на высочайших вершинах Гауризанкара, Дапсанга п Кинчинджинги в Азии, на Аконкагуа и Чимборазо, в Южной Америке, а также на Килиманджаро в Африке и на Эльборусе и Монблане в Европе. Поэтому вышеупомянутое известие не представляло ничего поразительнаго в глазах присяжных астрономов, давно привыкших к такого рода новостям. Разумеется, тотчас же множество наблюдателей постарались отыскать комету по указанному ея положению и продолжали тщательно за ней следить. В одном немецком научном журнале с трех-аршинным названием печатались наблюдения над кометой, а один из немецких же математиков поторопился вычислить предварительную ея орбиту и дать эфемериду, т. е. таблицу ея положений на каждый день.

Но как скоро путь кометы, равно как и положение ея на небе изо-дня в день стали известны, один японский ученый сделал весьма любопытное замечание по этому поводу. Как показывало вычисление, комета шла по направлению к солнцу из безконечной дали пространства и должна была пересечь плоскость земного пути около 20-го июля, очень недалеко от той точки, в которой будет в это время земля. „Было бы весьма важно, прибавлял японский астроном, увеличить по возможности число наблюдений и предпринять новое вычисление, чтобы решить окончательно, на каком разстоянии пройдет это небесное тело от нашей планеты и не заденет ли даже оно землю или луну".

Одна молодая особа, получившая недавно награду от Академии наук и считавшаяся в числе кандидатов на пост директора обсерватории, схватила эту заметку, что называется, на лету и тотчас же почти безвыходно затворилась в центральной зале телефонных сообщений со всего мира, ловя здесь непосредственно все сообщаемыя о комете наблюдения при самом их прохождении. Не прошло и десятка дней, как она наловила таким образом около сотни известий и, не теряя ни минуты, целых три дня и три ночи провела за новым вычислением пути кометы на основании всего ряда наблюдений. Оказалось, что немецкий вычислитель сделал ошибку в определении наименьшаго разстояния кометы от солнца, да и заключение японскаго ученого относительно времени, когда это волосатое светило пройдет чрез плоскость земного пути, тоже оказалось неточным, потому что это должно было произойти за пять или за шесть дней до назначенного им срока. Вместе с тем задача становилась еще более любопытной, так как наименьшее разстояние кометы от земли повидимому было гораздо меньше того, как предполагал это ученый японец. Не говоря пока о возможности столкновения, можно было надеяться, что громадное возмущение, которому подвергнется это блуждающее светило со стороны земли и луны, доставит новое средство определить с большою точностью массу нашей собственной планеты и ея спутника, а может быть и получить драгоценныя указания относительно распределения плотности внутри земного шара. Таким образом юная вычислительница еще более возвысила ценность предложений японского ученого, показав, как важно было иметь многочисленныя и точныя наблюдения над кометой.

Все такого рода наблюдения сосредоточивались однако в Гауризанкарской обсерватории, воздвигнутой на высочайшей во всем мире горной вершине. 3десь, на высоте 3750 сажен над уровнем моря, среди вечных снегов, которые благодаря средствам новейшей электрической химии удалось отодвинуть на несколько верст вокруг этого святилища науки; здесь, где астроном почти постоянно оставался на целыя сотни сажен выше всяких облаков, окруженный необыкновенно чистым и разреженным воздухом, его зрение как естественное, так и телескопическое, можно сказать, делалось во сто раз проницательнее. 3десь простым глазом можно было различать горы на луне, спутников Юпитера и фазы Венеры.

Обсерватория на Гауризанкаре.

Целых девять или даже десять поколений астрономов с своими семействами последовательно жили на этой азиатской горе, медленно и постепенно свыкаясь с разреженностью ея атмосферы. Первые поселенцы быстро погибали; но науке и промышленности мало-по-малу удалось умерить жестокие здешние холода, собирая особым образом солнечную теплоту, и жизнь здесь стала наконец возможной, как в древния времена существовала она на плоскогорьях Квито и Боготы. В самом деле, в восемнадцатом или девятнадцатом веке там преспокойно могли жить многия племена, и молодыя женщины без малейшей усталости в состоянии были плясать по целым ночам на этой страшной высоте, на которой европейцы, восходившие на Монблан, едва могли сделать несколько шагов, так как задыхались от недостатка воздуха. Маленькая астрономическая колония мало-по-малу обжилась на одном из склонов Гималаев, и здешняя обсерватория, благодаря своим трудам и открытиям, удостоилась чести считаться первою в свете. Главный инструмент ея был знаменитый экваториал в 47 сажен длины; с помощью его удалось наконец разобрать гиероглифические знаки, с которыми уже несколько тысяч лет жители Марса тщетно обращались к Земле.

Пока европейские астрономы спорили об орбите новой кометы и убеждались, что путь этого светила действительно будет пересечен нашей планетой, причем оба тела должны будут столкнуться в пространстве, из Гималайской обсерватории получена была по телефону новая весть:

„Комета становится видимой простым глазом. По прежнему зеленоватая. Она направляется к земле.

Полное coглacиe астрономических вычислений в Европе, Америке и Азии не оставляло более ни малейшаго сомнения в их точности. Ежедневныя издания быстро распространили повсюду эту тревожную новость, сопровождая ее собственными соображениями крайне невеселаго свойства и печатая многочисленные разговоры по этому поводу с разными учеными, которым по обыкновению приписывались самыя странныя мнения. Все эти более или менее фантастическия разсуждния сильно преувеличивали значение строгих выводов, вытекавших из вычислений.

Следует заметить, что уже с давних пор все без исключения газеты на свете обратились в простыя торгашеския предприятия. Единственный вопрос для каждой из них состоял в том, чтобы ежедневно продавать возможно большее число нумеров и оплачивать свои статьи более или менее лживыми, дутыми объявлениями; это называлось „делать дела" и оправдывало собою все. Газеты изобретали ложныя известия, подкапывались по всякому поводу под государственные устои, извращали истину, позорили мужчин и женщина, всюду сеяли смуты, безстыдно лгали, подробно объясняли похождения воров и убийц, и тем увеличивали число преступлений, как будто не подозревая этого; оне печатали рецепты вновь изобретаемых взрывчатых веществ, подвергая опасности собственных читателей, и служили одновременно предателями для всех классов общества с единственною целью возбудить до крайней степени всеобщее любопытство, и затем „продавать нумера".

Долго оне одурачивали таким образом всех, но в то время, о котором мы разсказываем, общество наконец опомнилось и не стало более доверять никакой газетной статье, так что теперь даже и не было газет в собственном смысле; оставались только справочные листки, служившие для торговых целей и наполненные объявлениями и всякими зазываниями. Первая новость, пущенная в обращение всеми этими листками, состояла в том, что комета идет с громадной скоростью и должна встретиться с землею в такой-то день; вслед за тем появилось известие, что это блуждающее светило может погубить весь мир, отравив воздух, которым мы дышим. Однако на это двойное предсказание никто не обратил ни малейшаго внимания, а если кто и пробежал его, так отнесся к нему по обыкновению с полным пренебрежением. Новость эта произвела ничуть не больше впечатления, как и пущенное одновременно с нею в оборот известие об источнике „вечной молодости", открывшемся где-то в подвале Монмартрскаго дворца фей, построеннаго на развалинах древняго храма святого сердца.

Писатели и поэты пользовались предлогом и начали описывать странствия кометы среди небесных пространств стихами и прозой, а художники воспроизводили комету на картинах и всякаго рода рисунках. Она изображалась на них то проходящей пред сонмом испуганных звезд, то яростно бросающейся на спокойно спящую Землю. Эти символическия олицетворения поддерживали общественное любопытство, но сначала никого не пугали. Люди стали даже привыкать к мысли о встрече с кометой, не выказывая особой боязни. Приливы общественных чувств так же изменчивы, как показания барометра.

Комета проходить пред сонмом испуганных звезд.

Впрочем в начале даже и сами астрономы очень мало безпокоились о столкновении с кометой с точки зрения тех последствий, какия оно могло иметь в судьбе человеческаго рода; чисто научные астрономические журналы, единственные, какие пользовались еще некоторым доверием, если и говорили об этом, так исключительно в виду проверки сделанных вычислений. Ученые смотрели на это как на чисто математический вопрос, как на один из любопытных случаев, представившихся в небесной механике. Когда же к ним обращались за разъяснениями, они ограничивались ответом, что ожидаемое столкновение возможно, даже вероятно, но никакого общественнаго значения иметь не может.

Комета яростно бросается на спящую Землю.

Между тем появилось новое известиe, исходившее на этот раз с горы Гамильтон, что в Калифорнии, и сильно поразившее химиков и физиологов; оно гласило:

„ Спектроскопическия наблюдения показали, что комета обладает довольно значительной массой и состоит из различных газов, между которыми преобладает окись углерода".

Дело становилось не шуточным; столкновение с землею представлялось почти несомненным. В медицинском мире начался переполох; поднялись оживленныя разсуждения о возможности задушения или повальнаго отравления. Втечение немногих дней вопрос внезапно переменился до неузнаваемости. Из астрономическаго он обратился в физиологический, и имена всех медицинских светил, действительных или мнимых, красовались теперь на первых страницах ежедневных газет, а их портреты заполонили собою все иллюстрированныя издания, где вскоре появился особый отдел: „ Консультации по кометному вопросу". Уже одно разнообразие и противоречивость даваемых советов, а затем явное соперничество во взглядах на вопрос быстро разделили газеты на несколько враждебных лагерей, осыпавших друг друга самыми возмутительными ругательствами и отзывавшихся обо всех медиках, как о жадных до рекламы шарлатанах и хвастунах.

В это время директор Парижской обсерватории, заботливо охранявший дело науки, обратил свое внимание на поднявшуюся суматоху, в которой научная истина столько раз была извращаема самым непозволительным образом. Это был почтеннейший старец, поседевший над разрешением великих проблем устройства вселенной. Его голос охотно выслушивался всеми, и он решился послать в газеты сообщение, в котором заявлял, что все догадки пока еще преждевременны и что следует подождать подробнаго и авторитетнаго обсуждения этого вопроса, происходящаго в высшем научном учреждении страны. Парижская обсерватория, всегда стоявшая во главе научнаго движения, благодаря выдающимся трудам ея членов, сделалась в настоящее время, веледствие произшедшаго преобразования в способах наблюдения, с одной стороны святилищем теоретических изследований, а с другой — центральной астрономической станцией телефонных сообщений, исходивших из обсерваторий, расположенных далеко от больших городов на значительных высотах, благоприятных для наблюдений вследствие совершенной прозрачности воздуха на горах. Это было мирное убежище, где царило самое совершенное согласие во всем. Астрономы с полнейшим безкорыстием посвящали всю свою жизнь единственно лишь на процветание науки и искренно любили друг друга; жало зависти никогда не отравляло их взаимных отношений, и каждый из них постоянно забывал свои собственныя заслуги, всячески стараясь выставить на вид труды своих сотоварищей. Заведовавший обсерваторией служил в этом отношении примером для всех и когда говорил, то не иначе, как от имени всех.

Он обнародовал обстоятельное ученое разсуждение, и его голос привлек к себе на минуту общее внимание. Но теперь речь повидимому шла уже вовсе не об астрономической стороне вопроса. Никто более не сомневался и не оспаривал возможности столкновения кометы с землей; за верность этого ручалось строгое математическое вычисление. Общее внимание поглощено было теперь вопросом о химическом составе кометы. Если во время прохождения чрез нее земли, она отнимет кислород от земной атмосферы, то это причинит всеобщую и мгновенную смерть вследствие задушения; если же с кометными газами соединится азот, то и это также повлечет за собою смерть, но смерть, предшествуемую повальным великим безумием, какою-то всеобщею веселостью, бешеным возбуждением всех чувств, которое явится следствием исчезновения из воздуха азота и несоразмернаго преобладания в нем кислорода, столь ускоряющаго все жизненныя отправления. Спектроскопическое изследование химическаго состава кометы указывало на gреобладание в ней окиси углерода, и вот этимъ-то и занимались теперь все научные журналы. Всюду и со всех сторон разбирался вопрос, действительно-ли примесь этого ядовитаго газа к вдыхаемому нами воздуху может отравить все население земного шара и погубить всех людей и животных, как утверждал это президент медицинской академии.

Окись углерода! Теперь ни о чем более не говорили, как только о ней. Спектральный анализ не мог обманывать. Его методы слишком надежны, его способы крайне точны! Все отлично знали, что малейшая примесь этого газа к воздуху влечет за собою быструю смерть. А между тем новое телефонное сообщение с Гауризанкарской обсерватории не только подтвердило известие, пришедшее с горы Гамильтон, но и придало ему гораздо большую важность. Оно гласило:

„Земля совершенно погрузится в голову кометы, которая уже и теперь в тридцать раз превосходит размеры земного шара, продолжая увеличиваться со дня на день".

В тридцать раз больше поперечника земного шара! Ведь это значит, что если комета пройдет между землей и луной, то она заденет их обе, потому что моста из тридцати земных шаров как раз достаточно, чтоб соединить нашу планету с луной.

Не надо забывать, что за те три месяца, историю которых мы здесь вкратце разсказали, комета далеко спустилась вниз из глубоких бездн пространства, давно перестав быть телескопическою; она теперь близко подошла к земле, сделалась видимою простым глазом и подобно гигантскому грозящему персту каждую ночь появлялась на небе пред безчисленными полчищами звезд. Что ни ночь, то комета становилась все больше и больше. Это был сам страх, висевший подобно грозному мечу над всеми головами и опускавшийся медленно, постепенно, неумолимо.

Теперь была сделана последняя попытка, но разумеется, не для того, чтобы совратить грозное светило с его пути, чего хотели некоторые утописты. Эти господа, как известно, не задумываются долго ни над чем и смело пустили в ход мысль о том, что расположив несколько электрических батарей на поверхности земли, можно произвести ужасный электрический ветер, который и своротит комету с ея пути! Была сделана, говорим мы, последняя попытка изследовать эту великую проблему всесторонним образом и может быть успокоить умы, показать хоть искру надежды на спасение, открыв какой-нибудь недостаток в объявленном приговоре, заметив что нибудь, не принятое во внимание при вычислении или наблюдении; может быть еще столкновение будет не до такой степени гибельно, как это предсказывают пессимисты. И вот назначен был всеобщий перекрестный диспут в Институте, в этот понедельник, за четыре дня до предсказаннаго столкновения, которое по вычислению приходилось на пятницу 13 июля.

Самый знаменитый во Франции астроном, бывший тогда директором Парижской обсерватории, затем начальник медицинской академии, известный как превосходный химик и физиолог; после него председатель французскаго астрономическаго общества, отличнейший математик; далее другие ораторы и между ними одна замечательная женщина, прославившаяся своими открытиями в области физических наук, должны были поочередно высказаться по этому страшному вопросу. Последнее слово еще не было произнесено. Проникнем под вековые своды святилища науки и послушаем, что там говорится.

Но прежде чем туда войти, ознакомимся поближе с этой пресловутой кометой, тяготевшей теперь над всеми помышлениями людей.