Discours nouveau prouvant la Pluralité des Mondts, que les astres sont des Terres habiteés, et la Terre une estoile etc. par Pierre Borel (1647).

Произведенiе этого королевскаго лейбъ-медика, автора трактатовъ по части медицины и естествовѣдѣнiя, болѣе извѣстныхъ потомству, чѣмъ книга, заглавiе которой мы привели, составляетъ прелюдiю къ сочиненiямъ Сирано де-Бержерака. Библiографическiя каталоги относятъ эту книгу къ 1657 году, но мы нигдѣ не могли отыскать ея печатный экземпляръ. Въ библiотекѣ Арсенала имѣется рукопись, которую одинъ писатель, очень опытный въ подобнаго рода дѣлахъ *), комментируетъ слѣдующимъ образомъ:

*) Библiофилъ Жакобъ, обязательности котораго мы одолжены знакомствомъ съ рукописью этою.

„Въ эпоху, когда Сирано де-Бержеракъ написалъ свое Путешествiе на Луну, философы и ученые, занимавшiеся астрономическими наблюденiями, старались узнать, обитаемы-ли звѣзды, Солнце и въ особенности Луна. Очень можетъ быть, что Сирано де-Бержеракъ воспользовался или вдохновился однимъ очень древнiмъ трактатомъ, въ которомъ вопросъ этотъ разсматривался съ точки зрѣния современной науки. Борель находился въ сношенiяхъ съ Гассенди, Мерсенномъ, Рого и проч. Должно полагать, что онъ былъ знакомъ также и съ авторомъ Путешествiя на Луну. Во всякомъ случаѣ, его сочиненiе озаглавлено: „Новый трактатъ, доказывающiй множественность мiровъ, а также что звѣзды суть обитаемыя земли, а Земля есть звѣзда, находящаяся внѣ центра вселенной, въ третьемъ небѣ предъ неподвижнымъ Солнцемъ и много другихъ очень занимательныхъ вещей“. Мы полагаемъ, что заметка эта нигдѣ не была напечатана. Глава XXX, „О томъ, чтó находится на Лунѣ и на звѣздахъ“, представляетъ некоторое сходство съ однимъ мѣстомъ предисловiя Лебрэ къ сочиненiямъ Сирано. „Нѣкоторые изъ стоиковъ, говоритъ Борель, полагали, что не только Луна, но и Солнце обитаемы людьми. Кампанелла говоритъ, что въ этихъ свѣтлыхъ и лучезарныхъ странахъ могутъ существовать обитатели болѣе просвѣщенные, чѣмъ мы и лучше насъ понимающiе то, чего мы никакъ не постигнуть“.

„Но Галилей, въ наше время такъ хорошо изучившiй Луну, утверждаетъ, что она можетъ быть обитаема и что на ней находятся горы; равнины ее темны, а гористыя части свѣтлы и вокругъ пятенъ этихъ видны какъ-бы горы и скалы. Поэтому нѣкоторые говорятъ, что-звѣзды блестятъ только вслѣдствiе своей неправильности и мы никогда не видѣли-бы ихъ, если-бы на нихъ не было горъ, отражающихъ свѣтъ Солнца“.

Въ XLIV главѣ Борель разсуждаетъ, „при помощи какихъ средствъ можно-бы узнать истину относительно множественности мiровъ и въ особенности относительно того, чтó находится на Лунѣ“ и слѣдующимъ образомъ говоритъ объ аэростатахъ: „Нѣкоторые вообразили себѣ, что подобно тому, какъ человѣкъ, плавая подражаетъ рыбамъ, такъ точно можетъ онъ изобрѣсть и искуство воздухоплаванiя и что при помощи этого изобрѣтенiя, не прибегая ни къ какимъ другимъ средствамъ, можно добиться истины относительно этого вопроса. Исторiя приводитъ примѣры летавшихъ людей. Многiе философы и въ числѣ ихъ Бэконъ полагаютъ, что дѣло это возможное. Я могъ-бы привесть здѣсь примѣры эти, различныя ихъ причины и даже относящееся къ этому орудiя и снаряды, но я приберегаю ихъ для моей натуральной магiи. Впрочемъ, если-бы даже можно было лѣтать, то ни къ чему-бы это не послужило: независимо отъ того, что человѣкъ, по причинѣ тяжести, не поднялся-бы на большую высоту, онъ не могъ-бы находиться въ неподвижности, столь необходимой для наблюденiя неба и употребленiя оптическихъ инструментовъ; кромѣ того, его вниманiе вполнѣ было-бы занято управленiемъ снаряда“.

Въ ожиданiи эпохи, когда получатся великолепные результаты воздухоплаванiя, будемъ продолжать путешествiя, совершаемыя только при помощи крыльевъ воображенiя.

Cyrano de Bergerac. — Voyages dans la Lune (1649). Histoire des Etats et 'Empires du Soleil (1652).

„Было полнолунiе, небо было безоблачно и пробило девять часовъ вечера, когда, на возвратномъ пути изъ Кламара, близъ Парижа (гдѣ г. Кюижи-сынъ, владѣлецъ помѣстья, угощалъ меня и нѣкоторыхъ изъ друзей моихъ), многiя мысли, возбуждаемыя шафраннымъ шаромъ Луны, стали предметомъ нашего разговора во время дороги. Устремивъ глаза на это большое свѣтило, одни считали его слуховымъ окномъ неба, другiе утверждали, что это столъ, на которомъ Дiана гладить воротнички Аполлона, а иные выражали предположенiе, что, по всѣмъ вѣроятiямъ, это само Солнце: разоблачившись подъ вечеръ отъ лучей своихъ, оно смотрѣло въ дырочку, что въ его отсутствiе творится на свѣтѣ. Что касается меня, сказалъ я имъ, то желая присоединить мои восторги къ вашимъ, я полагаю, не забавляясь однакожъ остроумными выдумками, которыми вы щекочете время, чтобъ оно проходило скорее, — я полагаю, что Луна такой-же мiръ, какъ и нашъ и что мы служимъ для нея Луною. Нѣкоторые изъ общества нашего наградили меня за это громкими раскатами хохота... Быть можетъ, сказалъ я, — и на Лунѣ подшучиваютъ теперь надъ кѣмъ-нибудь, утверждающимъ, что земной шаръ есть мiръ“.

Вотъ прекрасное введенiе; оно составляетъ прiятное предвкушенiе имѣющаго послѣдовать за нимъ разсказа и превосходный документъ, дающiй автору право гражданства въ нашихъ владѣнiяхъ. Савиньянъ Сирано, родившiйся въ Бержеракѣ, маленькомъ городкѣ въ Перигорѣ, заслуживаетъ съ нашей стороны благосклоннаго и формальнаго представленiя. Въ отношенiи его извѣстны въ наше время только два слѣдующiе стиха Боало:

Однакожъ Сирано оказалъ важныя услуги потомству. Скажемъ вмѣстѣ съ Шарлемъ Нодье, что на Сирано слѣдуетъ смотрѣть съ широкой точки зрѣнiя. То былъ талантъ неразвитой, непостоянный, причудливый, безпорядочный, во многихъ отношенiяхъ достойный порицанiя, но талантъ живой и изобрѣтательный. Этого и не подозрѣваютъ даже.... Кто читалъ Бержерака?

Около 1638 года, у аббата Гассенди, тогда уже прославлявшаго Францiю извѣстностью своего имени, въ одной изъ мирныхъ улицъ близъ Арсенала, невдалекѣ отъ Французской коллегiи, въ которой Гассенди состоялъ профессоромъ, собирался небольшой кружокъ философовъ, ревностными адептами котораго были: молодой Шапель, Ламотъ Ле-Вайе, Бернiе, Гено и Мольеръ. Молодой Сирано, человѣкъ безпокойный и съ очень неподатливымъ характеромъ, рѣшился сдѣлаться членомъ этого молодаго и блестящаго общества и, такъ или иначе, быть принятымъ въ число привиллегированныхъ слушателей профессора. Если ему была оказана эта милость, то, какъ кажется, единственно во избѣжанiе нападокъ и угрозъ яраго неофита. Мы забыли сказать, что Сирано былъ страшный насмѣшникъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, человѣкъ очень горячiй; къ несчастiю для послѣдней стороны его характера, физiономiя его представляла нѣчто такое, что возбуждало улыбку всѣхъ видѣвшихъ его: это его непомѣрной длины носъ. Многiе, имѣвшiе неосторожность насмѣхаться надъ нимъ въ глаза, поплатились за это жизнiю. Дассуси, описавшiй битву Сирано съ обезьяною Брiоше, въ концѣ Новаго Моста, очень мало польстилъ его портрету. „На головѣ у него, говоритъ онъ, почти нѣтъ волосъ, такъ что ихъ можно пересчитать за десять шаговъ; его носъ, широкiй въ основанiи и закрюченный, похожъ на клювъ желтыхъ и пестрыхъ болтуновъ, привозимыхъ къ намъ изъ Америки; ноги у него — точно воретена“ и проч. Несмотря на это, у Сирано де-Бержерака не было недостатка въ умѣ; положительно это оригинальнѣйший писатель въ родѣ Монтеня и Раблэ; его можно назвать послѣднимъ изъ Галловъ. Впрочемъ, онъ самъ станетъ защищать свое дѣло. Возвратимся къ прерванному разсказу.

„Мысль эта, смѣлость которой, возбуждаемая противорѣчiемъ, шла въ разрѣзъ моему обычаю, такъ глубоко укоренилась во мнѣ, что во время всей дороги я былъ чреватъ тысячами опредѣленiй Луны, не будучи однакожъ въ состоянiи разрѣшиться ни однимъ изъ нихъ. Поддерживая это нелѣпое мнѣнiе почти серьезными соображенiями, я былъ уже готовъ согласиться съ нимъ, какъ вдругъ чудо или случай, фортуна или то, что называютъ видѣнiемъ, мечтою, химерою или, если хотите, безумiемъ, побудило меня написать настоящий трактатъ. Придя домой, я вошелъ въ мой кабинетъ, гдѣ и нашелъ на столѣ книгу, которую однакожъ я не оставлялъ тамъ. То была книга Кадрана и хотя я не имѣлъ намѣренiя прочесть ее, но взоры мои невольно упали на одинъ изъ разсказовъ этого философа, который говоритъ, что занимаясь однажды вечеромъ при свѣтѣ свѣчи, онъ увидѣлъ, какъ къ нему вошли, чрезъ двѣ затворенный двери, два высокаго роста старца и, послѣ многихъ вопросовъ, отвѣтили наконецъ, что они обитатели Луны и затѣмъ исчезли. Столь-же изумленный тѣмъ, что книга перемѣстилась сама собою, какъ и временемъ и страницею, на которой она раскрылась, я принялъ такое стеченiе обстоятельствъ какъ-бы за внушенiе мнѣ свыше показать людямъ, что Луна есть мiръ.... Безъ сомнѣнiя, говоритъ онъ дальше, два старца, явившiеся этому великому человеку, сдвинули съ мѣста мою книгу и раскрыли ее именно на извѣстной страницѣ съ тѣмъ, чтобы избавить себя отъ труда обращаться ко мнѣ съ тѣми наставленiями, съ которыми они обращались къ Кадрану. Но, прибавляешь онъ, — я не иначе разрѣшу мои сомнѣнiя, какъ поднявшись на Луну.

Въ одинъ прекрасный день физикъ нашъ приступаетъ къ дѣлу. Онъ обвязалъ вокругъ себя множество стклянокъ, на которыя Солнце съ такою силою бросало лучи свои, что теплота, привлекавшая склянки и производившая самыя большiя тучи, такъ высоко подняла Сирана, что вскорѣ онъ очутился надъ срединной областью пространства. Но какъ вслѣдствiе притяженiя, онъ летѣлъ слишкомъ быстро и вмѣсто того, чтобы приближаться къ Лунѣ, какъ онъ того надѣялся, онъ удалялся отъ нея, потому что это свѣтило представлялось ему въ меньшемъ видѣ, чѣмъ въ моментъ отправленiя, то Сирано разбилъ нѣсколько стклянокъ, съ цѣлью спуститься на Землю. Между тѣмъ, во время восхожденiя Сирано, Земля совершила извѣстную часть своего оборота и вместо того, чтобы спуститься въ точкѣ отправленiя, путешественникъ очутился въ Канадѣ, гдѣ отрядъ солдатъ схватилъ его и съ барабаннымъ боемъ привелъ къ губернатору.

Онъ попробовалъ было устроить другую машину, но едва приступилъ онъ къ опытамъ, какъ тутъ-же упалъ на Землю, причемъ нашелся вынужденнымъ, для излеченiя своихъ ранъ намазаться бычачьимъ мозгомъ. На слѣдующiй день онъ сталъ отыскивать свою машину и нашелъ ее на площади Квебека; принявъ ее за остовъ летающаго дракона, солдаты полагали, что ее необходимо наполнить ракетами для того, чтобы она полетѣла. Изумленный и взбѣшенный тѣмъ, что „дѣло рукъ его“ находится въ столь великой опасности, Сирано схватываетъ руку солдата, подносившего огонь къ машинѣ, вырываетъ у него фитиль и прыгаетъ въ снарядъ.... Но онъ выбралъ для этого самый неудобный моментъ: фейерверкъ вспыхнулъ, машина и находящiйся въ ней человѣкъ поднимаются на огромную высоту; черезъ нѣсколько времени машина падаетъ, но воздушный путешественникъ продолжаетъ подниматься все выше и выше.... Привыкнувъ высасывать мозгъ животныхъ, Луна сосала теперь мозгъ, которымъ Сирано намазался наканунѣ, влекла его къ себѣ, а онъ очень быстро приближался къ ней. Наконецъ, въ извѣстное мгновенiе онъ упалъ на Луну ногами вверхъ, но сила паденiя не позволила ему припомнить, какимъ именно образомъ произошло это. Онъ очнулся подъ яблонею.

Передѣлки, которымъ подверглась рукопись Сирано, по причинѣ заключавшихся въ ней намековъ на земной рай, не позволяютъ съ точностiю возстановить идею автора. Втеченiе нѣкотораго времени онъ старался, повидимому, узнать: обитаема-ли Луна, причемъ нашелъ въ тѣни древесной нѣкоего юношу, потомка Мада (анаграмма очень прозрачна), который прибылъ съ Земли на Луну на снарядѣ, сдѣланномъ изъ желѣза и магнита. Способъ восхожденiя его заключался въ томъ, что онъ бросалъ въ воздухъ большой шаръ изъ натуральнаго магнита, привлекавшаго машину, въ которой находился путешественникъ. Послѣднiй продолжалъ операцiю эту до тѣхъ поръ, пока не достигъ сферы притяженiя Луны.

Какъ кажется (по причинѣ пропусковъ, нельзя объяснить этого страннаго обстоятельства), Сирано долго не приходилось встрѣчать обитателей Луны. О первой встрѣчѣ съ ними онъ разсказываетъ слѣдующее: „Пройдя четверть лье, я встрѣтилъ двухъ огромныхъ животныхъ, изъ которыхъ одно остановилось предо мною, а другое потихоньку ушло въ свое логовище; по крайней мѣрѣ, такъ я полагалъ, потому что нѣсколько времени спустя я увидѣлъ, что оно возвращается въ сопровожденiи семисотъ или восьмисотъ себѣ подобныхъ. Они тотчасъ-же окружили меня. Приглядѣвшись къ нимъ поближе, я замѣтить, что ростомъ и лицомъ они похожи на насъ. Приключенiе это привело мне на память разсказы моей мамки о Сиренахъ, Фавнахъ и Сатирахъ. По временамъ они испускали такiе яростные вопли (вызываемые, вѣроятно, удовольствiемъ видѣть меня), что я подумалъ, не превратился-ли и я въ чудовище. Наконецъ, одинъ изъ этихъ звѣрей-людей схватилъ меня; подобно волку, уносящему овцу, закинулъ меня на спину и принесъ въ городъ, гдѣ я изумился пуще прежняго, увидѣвъ, что то были дѣйствительно люди и не замѣтивъ ни одного изъ нихъ, который не ходилъ-бы на четверенькахъ“.

Изъ этого видно, что обитатели Луны имѣютъ обыкновенiе ходить на четверенькахъ. Вообще, они ростомъ въ двѣнадцать локтей, поэтому очень удивлялись они невзрачности и странности тѣла земнаго человѣка. Городскiе старшины поручили Сирано надзору смотрителя рѣдкихъ звѣрей; его научили кувыркаться, гримасничать и вообще потѣшать почтенную публику. Вскорѣ его сталъ утѣшать демонъ Сократа, духъ, возникший на Солнцѣ. Онъ жилъ на Землѣ до правленiя Августа, во времена оракуловъ, боговъ-Ларовъ, Фей, и недавно только принялъ на себя образъ молодаго обитателя Луны, въ минуту смерти послѣдняго. Демонъ этотъ сдѣлалъ Сирано философомъ и содѣйствовалъ ему къ правильному наблюденiю порядковъ этого новаго мiра.

На Лунѣ говорятъ на двухъ языкахъ. Первый языкъ, употребляемый людьми знатными, состоитъ въ гармонiи различныхъ звуковъ; схоластическiе аргументы, диспуты, важнѣйшiя тяжебный дѣла — все это обсуждается въ концертахъ. Этимъ объясняется впослѣдствiи имя короля: La-la-do-mi и слово „река“: (Не былъ-ли извѣстенъ Сирано Человѣкъ на Лунѣ Годвина?). Второй языкъ, употребляемый народомъ, производится трясенiемъ членовъ; слова состоятъ въ знаменательномъ подергиванiи пальцемъ, ухомъ, глазомъ, щекою и проч., точно человѣкъ не говорить, а тормошится.

Способъ, какимъ жители Луны принимаютъ пищу, также различенъ отъ способа, какимъ дѣлается это у насъ. Столовая состояла изъ большой пустой комнаты, въ которую ввели гостя и затѣмъ раздели его до нага. Сирано требуетъ супу и немедленно-же ощущаетъ запахъ вкуснейшей похлебки, когда-либо раздражавшей обонянiе недобраго богача, „Я хотѣлъ, говорить онъ, — встать съ мѣста и прослѣдить источникъ столь прiятнаго запаха, но мой носильщикъ не позволилъ мнѣ исполнить мое намѣренiе. — Куда вы? сказалъ он. Кончайте вашъ супъ. — Да гдѣ же у дьявола этотъ супъ? почти съ сердцемъ отвѣтилъ я. — Развѣ вы не знаете, какъ ѣдятъ здѣсь? Но если это вамъ неизвѣстно, то знайте, что здѣсь питаются только испаренiями яствъ“. Дѣйствительно, кулинарное искусство состоитъ въ томъ, что въ большихъ сосудахъ, приспособленныхъ для этой цѣли, заключаются испаренiя, выделяемыя варенымъ мясомъ; сначала открываютъ одинъ сосудъ, въ которомъ заключенъ запахъ многихъ блюдъ, затѣмъ другой и такъ далѣе, пока общество насытится.

Освѣщенiе производится посредствомъ свѣтляковъ, заключенныхъ въ хрустальныхъ сосудахъ. Позже Сирано видѣлъ два огненные шара, служившiе для той-же цѣли: та были солнечные лучи, лишенные теплоты. Постели состоять изъ цвѣтовъ; молоденькiе мальчики ждутъ васъ, раздѣваютъ, укладываютъ на постель и легонько щекочутъ васъ, пока вы не уснете.

Стихи — эта ходячая монета страны. Едва Сирано выразилъ однажды сельскому трактирщику желанiе съѣсть съ дюжину жаворонковъ, какъ послѣднiе немедленно-же попадали къ его ногамъ и притомъ — совсѣмъ изжаренные. „Они подмѣшиваютъ, говоритъ онъ, въ порохъ какой-то составъ, который убиваетъ, очищаетъ отъ перьевъ, жаритъ и приправляетъ дичь“. Когда Сирано потребовалъ счетъ, то ему ответили, что съ него слѣдуетъ получить шестистишiе. Превосходная монета: на какой-нибудь сонетъ можно кутить цѣлую недѣлю.

Въ противоположность тому, что дѣлается въ нашемъ мiрѣ, на Лунѣ пожилые люди уважаютъ молодыхъ, такъ какъ послѣднiе вообще способнѣе стариковъ. Отецъ не имѣетъ власти надъ своимъ сыномъ: „если вашъ отецъ не сдѣлался вашимъ сыномъ, то это произошло вслѣдствiе чистѣйшей случайности. Да и увѣрены-ли вы, что онъ не помѣшалъ вамъ наслѣдовать царскую корону? Очень можетъ быть, что ваша душа отправилась съ неба съ тѣмъ, чтобы дать жизнь императору римскому въ лонѣ императрицы, но встрѣтивъ на дорогѣ вашъ зародышъ, тотчасъ-же вселилась въ него, единственно съ цѣлью сокращенiя пути“.

Въ произведенiи Сирано встрѣчаются ученiя всѣхъ школъ древности, отъ Пиѳагора до Пиррона, и не будь Лейбницъ въ ту пору нѣсколькихъ лѣтъ ребенкомъ, то мы сказали-бы, что въ книгѣ Сирано встрѣчается также ученiе Лейбница и Бернулли. Послушаемъ отрывокъ одного разговора въ защиту капусты. „Утверждать будто природа больше любитъ людей, чѣмъ капусту, это значило-бы щекотать насъ съ тѣмъ, чтобы мы смѣялись... Не думаете-ли вы, что это злополучное растенiе, обладай оно даромъ слова, не сказало-бы въ то мгновенiе, когда его срѣзываютъ: О человѣкъ, мой милый братъ, чѣмъ заслужила я смерть? Я могла-бы жить въ пустынныхъ мѣстахъ, но я возлюбила твое общество. Едва посадили меня въ твоемъ огородѣ, какъ въ изъявленiе моего удовольствiя я начинаю развиваться, простираю къ тебѣ объятiя, предлагаю тебѣ мое потомство въ сѣмянахъ. но въ награду за ласку мою, ты приказываешь отрубить мнѣ голову!“ Быть можетъ, не такъ грешно убить человѣка: умерщвляя его, вы заставляете душу только перемѣнить квартиру, но убивая растенiе, вы вполнѣ уничтожаете его. Въ семьѣ Бога нѣтъ права первородства и если капуста не получила удѣла въ области безсмертiя, то, безъ сомнѣнiя, она вознаграждена за это чѣмъ-либо другимъ. Помни, о высокомѣрнѣйшая изъ тварей земныхъ, что хотя капуста, которую ты срѣзываешь, и не говоритъ, тѣмъ не менѣе она мыслитъ. Бѣдное растете не обладаетъ органами, которые давали-бы ему возможность горланить, подобно намъ, тормошиться да хныкать.... Если вы спросите наконецъ, откуда мнѣ извѣстно, что капуста способна къ столь прекраснымъ мыслямъ, то, въ свою очередь, я спрошу у васъ: какимъ образомъ вы знаете, что она не способна къ таковымъ и почему какая-либо капуста, запираясь на ночь, не могла-бы сказать, подобно вамъ: „Милостивый государь мой, Кудрявая Капуста, честь имѣю быть вашею покорнѣйшею слугою, Кочанная Капуста“.

На Лунѣ существуютъ города двухъ разрядовъ: постоянные и подвижные. Дома первыхъ подобны башнямъ, въ центрѣ которыхъ, отъ подваловъ до чердаковъ, проходятъ больше и крѣпкiе винты, при помощи которыхъ дома то поднимаются, то опускаются, смотря по температурѣ. Подвижные дома устроены на колесахъ и снабжены парусами и мѣхами, посредствомъ которыхъ и совершается ихъ передвиженiе. Въ каждомъ семействѣ имѣется физiологъ, приходящiй по вечерамъ и прописывающiй цвѣты и духи для вашей спальни, согласно съ темпераментомъ вашимъ.

Погребенiе составляетъ кару преступниковъ, такъ какъ на Лунѣ покойниковъ сожигаютъ. Вотъ прекраснѣйшiй обрядъ похоронъ, быть можетъ заимствованный Сирано у Массагетовъ *): „Когда кто-либо изъ философовъ почувствуетъ приближенiе смерти, то приглашаетъ онъ друзей своихъ на роскошный пиръ. Каждый изъ приглашенныхъ воздерживается отъ пищи втеченiе двадцати четырехъ часовъ; прiйдя въ домъ мудреца, они приносятъ жертву Солнцу и цѣлуютъ старца, лежащаго на своемъ ложѣ. Когда очередь дойдетъ до его любимца, то нѣжно облобызавъ послѣдняго, умирающiй прижимаетъ его къ груди и, приложивъ къ устамъ его свои уста, правою рукою вонзаетъ кинжалъ себѣ въ сердце. Любимецъ до тѣхъ поръ не отрываетъ устъ своихъ, пока не почувствуетъ, что старецъ умеръ, послѣ чего извлекаетъ кинжалъ изъ груди покойника и начинаетъ сосать его кровь. За нимъ слѣдуетъ второй, третiй, четвертый изъ приглашенныхъ, однимъ словомъ — вся компанiя. Слѣдующiе дни проходятъ въ совмѣстномъ пожиранiи покойника, причемъ не ѣдятъ уже ничего другаго“. Сирано добавляетъ, въ свойственныхъ ему выраженiяхъ, что къ нимъ присоединяются и молодыя дѣвушки; если оказываются на лицо младенцы, то они представляютъ собою потомство покойника.

*) Hérodote, Histoire, liv. I, CCXVI.

Въ рамки настоящего обзора намъ хотѣлось-бы по возможности помѣстить все; при этомъ мы нерѣдко находимся въ затруднительномъ положенiи относительно выбора сюжетовъ; въ особенности это применимо къ произведенiямъ Сирано. Обилiе предметовъ стѣсняетъ насъ. Во всякомъ случаѣ, мы не оставимъ героя нашего на Лунѣ и прежде чѣмъ уйти оттуда, укажемъ на странные солнечные часы, которыми нашъ своеобразный писатель надѣляетъ обитателей Луны. „Нѣсколько разъ случалось мнѣ, говоритъ онъ, — обращаться къ прохожимъ съ вопросомъ: который часъ, но вмѣсто отвѣта они только раскрывали рты, стискивали зубы и перекашивали лица. Это даетъ имъ возможность обходиться безъ помощи часовъ, такъ какъ они превращаютъ свои зубы въ столь точные солнечные часы, что желая указать кому-нибудь время, они открываютъ ротъ, причемъ тѣнь носа, падающая на зубы, обозначаетъ часъ, на счетъ котораго освѣдомляется спрашивающiй“.

Сирано возвращается на Землю, несомый демономъ Сократа, который оказывалъ ему свое покровительство во время всего пути, пройденнаго въ полтора дня. Быстрота, съ какою совершилось путешествiе, лишила Сирано сознанiя, такъ что онъ очнулся въ Италiи, лежа на травѣ одного холма. Со всѣхъ сторонъ тотчасъ-же набѣжали собаки, имѣющiя обыкновенiе лаять на Луну и почуявшiе, что Сирано прибылъ оттуда. Онъ отправился въ Римъ, а оттуда, чрезъ Чивитта-Векiя, въ Марсель и вскорѣ затѣмъ онъ прибылъ въ

Не станемъ описывать невзгодъ злополучнаго Бержерака по возвращенiи на родину, гдѣ, благодаря мѣстному приходскому священнику, онъ прослылъ волшебникомъ, колдуномъ и наперсникомъ дiавольскимъ. Переходя отъ несчастiя къ несчастiю, отъ одного промаха къ другому, однажды онъ пробирался добрымъ городомъ Тулузою, какъ вдругъ его арестовали именемъ короля и безъ дальнѣйшихъ церемонiй засадили въ тюрьму, гдѣ онъ и увязъ по колѣни въ грязи. Сирано рисуетъ весьма прискорбную картину этого. „Мнѣ хотѣлось оглохнуть, лишь-бы только не слышать отвратительнаго кваканья копошившихся въ тинѣ лягушекъ, говорить онъ; я чувствовалъ, какъ ящерицы ползали по ногамъ моимъ, а змѣи охватывали мою шею. Остальнаго и выразить не могу“... Сирано любилъ чистый воздухъ, свѣтъ солнца и свободу; понятно послѣ этого, что сидя въ тюрьмѣ, онъ чувствовалъ себя очень нехорошо. По протекцiи нѣкоторыхъ изъ его друзей, ему позволили перейти изъ подвала на вершину башни и въ этой новой резиденцiи, въ обществѣ многихъ узниковъ, онъ приступилъ, подъ предлогомъ устройства физическихъ инструментовъ, къ сооруженiю новой машины, при помощи которой Сирано надѣялся возвратиться въ Котиньякъ.

То былъ большой, очень легкiй и, въ случаѣ надобности, герметически запиравшiйся ящикъ, вышиною въ шесть, а шириною отъ трехъ до четырехъ футовъ. Въ нижней его части находилась дыра, а отверстiе верхней части представляло доступъ въ хрустальный шаръ, шейка котораго проникала въ ящикъ. Ящикъ, имѣвшiй форму двадцатигранника, обладалъ свойствами зажигательного стекла.

Однажды утромъ Сирано сидѣлъ въ своей машинѣ, на терассѣ дома. Солнце освѣщало прозрачный двадцатигранникъ; лучи его проникали въ ящикъ, производя магическiе эффекты колорацiи, какъ вдругъ Сирано вздрогнулъ, точно человѣкъ, котораго поднимаютъ на блокѣ. Что случилось? Пустота, произведенная въ двадцатигранникѣ дѣйствiемъ солнечныхъ лучей, привлекала воздухъ, который вторгался въ машину нижнимъ отверстiемъ и приподнималъ ее вверхъ. Произошло это такъ быстро, что въ ту минуту, когда оправившiйся отъ изумленiя путешественникъ, хотѣлъ было орiентироватъся и посредствомъ веревки поднять прилаженный къ двадцатиграннику парусъ, съ цѣлью отправиться въ Котиньякъ, — Сирано такъ уже высоко вознесся въ воздухъ, что городъ Тулуза казался едва заметною точкою: Сирано поднимался къ Солнцу. Соседство этой раскаленной сферы не превратило его однакожъ въ пепелъ: онъ говоритъ, что жжетъ собственно не огонь, а болѣе грубая матерiя, которую огонь, въ силу своей подвижной природы, безпрестанно двигаетъ то въ одну, то въ другую сторону. Но въ эфирѣ нѣтъ этой матерiи.

Воздухоплаватель пролетѣлъ подлѣ Луны, оставилъ направо Меркурiя и Венеру, находившуюся въ перiодѣ приращенiя и приблизился к солнечнымъ пятнамъ — небольшимъ мiрамъ, вращающимся вокругъ дневного свѣтила. По поводу множества этихъ пятенъ Сирано начинаетъ философствовать на счетъ вѣроятнаго охлажденiя Солнца, прибавляя, что, быть можетъ, Земля была нѣкогда Солнцемъ; тогда на ней обитали баснословныя и чудовищныя животныя, о которыхъ такъ много разсказываютъ намъ древнiе. Наконецъ, послѣ четырехмѣсячнаго почти путешествiя, Сирано прибылъ въ одинъ изъ этихъ малыхъ мiровъ и почувствовалъ себя на вершинѣ блаженства, ощутивъ наконецъ подъ ногами твердую почву, послѣ столь долговременнаго розыгрыванiя роли птицы. Не преминемъ объяснить, что если нашъ путешественникъ пробылъ такъ долго безъ пищи, то потому именно, что природа тогда только возбуждаетъ въ насъ ощущенiе голода, когда это необходимо для питанiя нашего тѣла, но что солнечная теплота достаточна для поддержанiя силъ организма. Послушаемъ теперь чрезвычайно оригинальный разсказъ:

„Ущелiями, несомнѣнно прорытыми паденiемъ водъ, я прибылъ на равнину, но, по причинѣ утучнявшей ее тины, я почти не могъ двигаться. Пройдя однакожъ нѣкоторое разстоянiе, я достигъ ложбины, въ которой и увидѣлъ маленькаго человѣчка, совсѣмъ нагого, сидѣвшаго на камнѣ и, какъ казалось, отдыхашаго. Не помню, первый-ли я заговорилъ къ нему, или онъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ, но живо представляется мнѣ, точно и теперь еще я слушаю его, что втеченiе трехъ битыхъ часовъ онъ говорилъ со мною на языкѣ, котораго я никогда и не слыхивалъ. Онъ не имѣетъ никакого сходства ни съ однимъ изъ языковъ нашего мiра, однакожъ я понималъ его легче и яснѣе, чѣмъ языкъ моей кормилицы. Когда я сталъ распрашивать о причинѣ столь поразительнаго факта, то собесѣдникъ мой объяснилъ, что въ наукѣ есть истины, внѣ которыхъ мы всегда далеки отъ удобопонятнаго и чѣмъ больше языкъ уклоняется отъ этихъ истинъ, тѣмъ меньше становится онъ понятнымъ. Когда я говорю, сказалъ онъ, — душа ваша въ каждомъ словѣ моемъ усматриваетъ истину, которую она ищетъ ощупью; не понимая этого разсудкомъ, она немедленно пойметъ это при помощи инстинкта“.

Маленькiй человѣчекъ разсказываетъ потомъ, что обитаемая имъ земля была некогда раскаленнымъ хаосомъ, что она выдѣляетъ изъ себя влаги и изъ выдѣленiй этихъ образовалось море, котораго происхожденiе доказывается его соленостью; затѣмъ онъ объяснилъ еще, что въ этомъ мiрѣ люди родятся изъ тины и изъ пузырей, производимыхъ дѣйствiемъ солнечной теплоты. Затѣмъ онъ удалился для поданiя акушерской помощи одному эмбрiону, находившемуся въ нѣсколькихъ оттуда шагахъ, а Сирано отправился къ своей машинѣ, на которой онъ разостлалъ свою рубаху, опасаясь чтобы снарядъ не улетѣлъ. Однакожъ Сирано не нашелъ машину тамъ, гдѣ онъ оставилъ ее и увидѣлъ ее летающею на высотѣ въ ростъ человѣка, съ покачиванiями, происходившими вслѣдствiе расширенiя воздуха. Довольно долго пришлось ему прыгать по кошачьи, наконецъ онъ поймалъ машину, помѣстился въ ней и такимъ образомъ могъ продолжать дальнѣйшее путешествiе на Солнце.

По прибытiи въ области, сосѣднiя свѣтилу этому, замѣчается одно странное явленiе. Сирано побаивался, какъ-бы не попасть на твердь небесную и не завязнуть въ ней, какъ вдругъ онъ замѣтилъ, что его помещенiе да и самъ онъ до того сделались прозрачными, что взоръ безъ малѣйшаго препятствiя проникалъ ихъ; даже машина сдѣлалась вполнѣ незримою и собственное тѣло представлялось Сирано въ естественной окраскѣ своихъ органическихъ деталей: ярко-красныхъ легкихъ, алаго сердца, приводимаго въ движенiе послѣдовательными сжиманiями и расширенiями, печени, кровеобращенiя и проч. Вслѣдствiе необычайной прозрачности ящика, Сирано протянулъ слишкомъ сильно руку, что привело его въ невыразимое изумленiе: онъ въ дребезги разбилъ свой хрустальный двадцатигранникъ и повисъ въ безпредѣльномъ пространствѣ, обращая, говоритъ онъ, къ Солнцу свои печальные взоры и помыслы. Но, какъ оказалось, это былъ вѣрнѣйшiй способъ достичь цѣли путешествiя: сила воли его была настолько велика, что черезъ двадцать два мѣсяца послѣ отъѣзда, Сирано прибылъ въ обширную державу дневнаго свѣтила.

„Земля здѣсь подобна воспламененному снѣгу (довольно смѣлое выраженiе), настолько она свѣтозарна; довольно однакожъ странно, что съ той поры, какъ ящикъ упалъ, я никакъ не могъ сообразить, поднимаюсь-ли я, или опускаюсь на Солнце. Помнится только, что прибывъ на Солнце, я легко ступалъ по землѣ, касаясь почвы одною только точкою ногъ; часто я катался, подобно шару и нисколько не безпокоило меня, на чѣмъ-бы я ни ходилъ: на головѣ-ли, или на ногахъ. А если мнѣ случалось перекувырнуться ногами къ небу, а головою внизъ, то и тогда я чувствовалъ себя въ совершенно естественномъ положенiи. На какую-бы часть тѣла ни легъ я — на животъ-ли, спину, локоть, ухо — я всегда находился въ устойчивомъ положенiи, изъ чего я заключилъ, что Солнце есть мiръ, не имѣющiй центра. Благоговѣнiе, съ какимъ я ступалъ по этой лучезарной почвѣ, втеченiе нѣкотораго времени умѣрялось страстнымъ желанiемъ продолжать путешествiе. Мнѣ было чрезвычайно совѣстно ходить по источнику свѣта... Пробывъ въ пути, какъ кажется, пятнадцать дней, я прибылъ въ одну страну Солнца, менѣе свѣтлую чѣмъ та, которую я покинулъ“.

Прозрачность тѣла уменьшалась по мѣрѣ того, какъ путешественник вступалъ въ менѣе свѣтлыя области. Сонъ, этотъ обитатель Земли, забывшiй Сирано со времени его отъѣзда, снова посѣтилъ его на ровномъ, открытомъ полѣ, не представлявшемъ ни малѣйшихъ слѣдовъ кустарника и герой нашъ уснулъ. Проснувшись, онъ увидѣлъ себя подъ деревомъ, въ сравненiи съ которымъ наши высочайшiе кедры — былинки. Стволъ его чистое золото, вѣтви — серебро, листья — изумруды, плоды — багрянецъ и амбра, распустившiеся цвѣты — алмазы, а почки — грушевидные перлы. На вершинѣ его распѣвалъ соловей. Но вотъ самое интересное мѣсто. „Долго стоялъ я, пораженный столь великолѣпнымъ зрѣлищемъ и не могъ я насытиться, глядя на него. Въ то время, какъ мысли мои были поглощены созерцанiемъ, въ числѣ другихъ плодовъ, и созерцанiемъ одной прелестной гранаты, мясо которой казалось массою огромныхъ рубиновъ, я вдругъ замѣтилъ, что вѣнчикъ, служащiй ей головою, шевельнулся и вытянулся настолько, чтобъ образовать собою шею. Затѣмъ я замѣтилъ, что нѣчто бѣлое какъ-бы закипѣло вверху, стало сгущаться, увеличиваться, то сокращалось, то вздувалось въ нѣкоторыхъ мѣстахъ и наконецъ явилось въ видѣ человѣческаго лица на маленькомъ бюстѣ. Этотъ бюстъ заканчивался къ талiи шаромъ, т. е. имѣлъ внизу видъ гранаты. Мало по малу онъ удлиннился; хвостикъ его превратился въ двѣ ноги, а каждая нога распалась на пять пальцевъ. Принявъ человѣческiй образъ, граната отдѣлилась отъ своей вѣтки и легкимъ кувыркомъ упала какъ-разъ у моихъ ногъ.

„При видѣ того, какъ эта разумная граната гордо расхаживала предо мною; что этотъ карликъ, ростомъ не больше, чѣмъ въ вершокъ, обладалъ однакожъ достаточными силами для того, чтобы создать себя, чувство благоговѣнiя охватило меня. „Тварь человѣческая, сказала мнѣ граната на томъ основномъ языкѣ, о которомъ я уже упоминалъ, — долго я глядѣла на тебя съ высоты моей вѣтки и прочла я на твоемъ лицѣ, что родился ты не въ здѣшнемъ мiрѣ. Поэтому я спустилась внизъ, желая узнать истину“.

Дивное дерево это состояло изъ федерацiи цѣлаго народа, котораго королемъ было упомянутое крошечное существо. По приказанiю послѣдняго, плоды, цвѣты, листья, вѣтви, однимъ словомъ, дерево во всемъ составѣ своемъ, спускается на землю въ видѣ маленькихъ человѣчковъ, зрячихъ, чувствующихъ, движущихся и всѣ они начинаютъ плясать вокругъ Сирано, какъ-бы празднуя день своего рожденiя. Карликъ и Сирано вступаютъ въ продолжительную бесѣду, но по слабости груди, крошечный царь изъявляетъ желанiе принять другой образъ съ тѣмъ, чтобы быть подъ стать своему собесѣднику. Немедленно-же всѣ маленькiе человѣчки начинаютъ вертѣться съ такою быстротою, что у Сирано голова пошла кругомъ. Круги смыкаются и быстро двигаются; танцоры переплетаются въ движенiяхъ еще болѣе быстрыхъ и неуловимыхъ; казалось, что балетомъ этимъ изображался громадный гигантъ, потому что перепутываясь между собою, карабкаясь другъ на друга, всѣ эти существа представляли собою какого-то великана. Наконецъ, это многосложное тѣло приняло образъ прелестнаго юноши; король вошелъ въ его уста, воодушевилъ его, послѣ чего и могъ уже продолжать бесѣду съ Сирано.

Рѣчь коснулась сущности этихъ дивныхъ превращенiй. Рожденныя на Солнцѣ, эти существа то обладаютъ индивидуальностью, то составляютъ части одного цѣлаго. Такъ, напримѣръ, двадцать тысячъ этихъ существъ входятъ въ составъ одного орла. По желанiю короля, одни изъ нiхъ могутъ попадать съ дерева и превратиться въ рѣку, другiе — образовать лодку, послѣ чего король, окруженный своимъ дворомъ, преспокойно поплыветъ по волнамъ рѣки. Впрочемъ, по словамъ обитателя Солнца, возможна и всякая другая метаморфоза.

Немного есть разсказовъ, которые можно-бы сравнить, въ отношенiи тонкости замысла и оригинальности, съ „Исторiею птицъ“ на Солнцѣ. Но Сирано не долго пользовался расположенiемъ обитателей страны: вскорѣ противъ представителя свирѣпаго человѣчества составился заговоръ и ни представленiя феникса (столѣтней птицы, которая отправляется на Солнце, снесши свое единственное яйцо), ни покровительство и утѣшенiя одной благодѣтельной сороки, защищавшей Сирано, не предохранили его отъ ненависти пернатаго люда. Даже наиболѣе расположенные къ нему не находили основательныхъ поводовъ для его защиты и всѣ по инстинкту ополчились на него, Если-бы, говорили они, животное это обладало хоть нѣкоторымъ съ нами сходствомъ, а то какъ нарочно, оно нисколько не похоже на насъ; это какая-то отвратительнѣйшая, голая тварь, которую природа не позаботилась даже прикрыть; какая-то ощипанная птица, уродъ, смѣшенiе всевозможныхъ натуръ, пугало, приводящее всѣхъ въ ужасъ... Рѣчь птицъ заканчивается великолѣпными ораторскими перiодами: „Человѣкъ настолько тщеславенъ и глупъ, что вообразилъ онъ себѣ будто мы созданы единственно для него; несмотря на свою разумную душу, онъ не можетъ однакожъ отличить толченый сахаръ отъ мышьяка и ѣстъ цикуту, принимая ее за петрушку, по внушенiю своего здраваго разсудка; утверждая, что мы мыслимъ только на основанiи свидетельства чувствъ, человѣкъ обладаетъ самыми слабыми, медленными и лживыми чувствами; въ довершенiе всего, создавъ его уродомъ, природа, вмѣстѣ съ тѣмъ, внушила человѣку честолюбивыя желанiя повелѣвать всѣми животными и истреблять ихъ!“ Такъ говорили самые благоразумные; но другiе въ одинъ голосъ кричали, что невозможно допустить, чтобы животное, не похожее на нихъ лицемъ, обладало разсудкомъ. „У него нѣтъ, шептали они другъ другу“, ни перьевъ, ни клюва, ни когтей; возможно-ли послѣ этого, чтобы онъ обладала мыслящею душею? О, Господи, что за дерзость!“

Понятно, что при такихъ обстоятельствахъ нашъ путешественникъ чувствовалъ себя очень не ловко, чѣмъ еще ухудшалось его положенiе и всевозможными мѣрами старался доказать, что онъ собственно не человѣкъ, что не меньше обвинителей своихъ онъ ненавидитъ людей и иринадлежитъ къ породѣ обезьянъ. Несмотря однакожъ на это, судьи-птицы обвинили его въ притворствѣ и лжи. Судъ затянулся, такъ какъ въ ту минуту, когда имѣлъ состояться приговоръ, небо вдругъ омрачилось. На Солнцѣ приступаютъ ко всякому рѣшенiю только при безоблачномъ небѣ, опасаясь, чтобы погода не повлiяла на душевное настроенiе судей. Втеченiе этого перерыва Сирано пользовался казенною пищею, т. е. каждые семь часовъ ему давали по пятидесяти червей.

Насталъ наконецъ день суда; вотъ нѣкоторыя изъ его основанiй: что это животное — человѣкъ, выводится это легко изъ слѣдующихъ соображенiй: 1) при видѣ его всѣ мы чувствуемъ ужасъ; 2) смѣется онъ, какъ безумный; 3) плачетъ, какъ идiотъ; 4) сморкается, какъ холопъ; онъ голъ, какъ чесоточный; 6) у него есть ....: 7) у него во рту два ряда четырехугольныхъ камней, проглотить или выбросить которые у него не хватаетъ разсудка и, наконецъ 8) каждое утро онъ устремляетъ вверхъ свои глаза, носъ и свой широкiй зѣвъ, складываетъ руки, точно надоѣло ему, что имѣется у него пара таковыхъ, перегибаетъ пополамъ ноги и опускается на колѣни; затѣмъ, при помощи какихъ-то волшебныхъ словъ, которыя онъ бормочетъ, его сломанныя ноги изцѣляются и онъ встаетъ.

„Уличенный въ колдовствѣ, въ деспотизмѣ и въ низкопоклонничестве, въ гордости и въ жестокосердiи относительно животныхъ преступникъ былъ приговоренъ къ тягчайшему наказанiю: къ печальной смерти. Правда, одинъ скворецъ, великiй законникъ, три раза ударивъ лапкою но вѣтви, на которой онъ сидѣлъ, изъявилъ желанiе защищать Сирано, но тотчасъ-же почувствовалъ угрызенiя совѣсти, причемъ и сказалъ, что если-бы дѣло шло о спасенiи его собственной души, то и тогда онъ не рѣшился-бы содѣйствовать жизни такого чудовища, какъ человѣкъ. — Въ знакъ удовольствiя и въ изъявленiе одобренiя искренности „столь добродѣтельной птицы“, весь народъ защелкалъ клювами“.

Но что-же это такое — печальная смерть? Это смерть, обусловливающая собою скорбь многихъ, жесточайшая изъ смертей. Птицы, обладающiя самыми меланхолическими и печальными голосами, отряжаются къ преступнику, котораго кладутъ на роковое ложе изъ кипарисныхъ вѣтвей. Скорбные музыканты собираются вокругъ него и наполняютъ его душу столь грустными мелодiями, столь ужасными сѣтованиями, что горечь чувствуемой имъ скорби нарушаетъ экономию его организма и сокрушаетъ его сердце; онъ видимо слабѣетъ и наконецъ умираетъ, задыхаясь отъ горя.

Но какъ въ то время на престолѣ находился король Голубь, то столь жестокая кара, въ видѣ помилованiя, была замѣнена тѣмъ, что человѣка предали на съѣденiе мухамъ....

Въ эпизодахъ подобнаго рода проходятъ странствованiя по Солнцу. Языкъ деревьевъ, бесѣдующихъ въ безмолвныхъ лѣсахъ, заслуживаетъ вниманiе не меньше всего вышеприведеннаго: въ немъ слышится вѣянье вечѣрняго вѣтерка на опушкѣ лѣса и неумолчный лепетъ листвы. Деревья бесѣдуютъ о медицинѣ, естествовѣдѣнiи, нравахъ, любви. Впослѣдствiи Сирано быль свидѣтелемъ дивной битвы Огненнаго Звѣря и Звѣря-Льдины, Саламандры и Реморы. Во время экскурсiй своихъ онъ встрѣчаетъ Кампанеллу; авторъ „Сité dе Dieu“ объясняетъ ему, какимъ образомъ души Растенiй, Животныхъ и Людей, не умирая, возносятся на Солнце. Знаменитый калабрiецъ приводить Сирано къ символическому озеру Сна, въ лоно котораго изливаются, послѣ шестнадцатичасоваго теченiя, пять изнеможенныхъ отъ усталости источниковъ: источники Зрѣнiя, Слуха, Обонянiя, Вкуса и Осязанiя. Но если что-либо заслуживаетъ удивленiя въ этомъ свѣтломъ мiрѣ, нашей общей родинѣ, то это три орошающiя его рѣки: рѣка Памяти, широкая, но вѣчно оглашаемая назойливымъ крикомъ сорокъ, попугаевъ, соекъ и проч.; — рѣка Воображенiя, не столь широкая, но глубокая и сверкающая своими игривыми и свѣтлами водами. Рыбы, которыхъ питаетъ она, деревья, осѣняющiя ее, птицы, порхающiя вокругъ нея — все это невѣроятнѣйшiя изъ существъ, какiя только можно себѣ представить; наконецъ, рѣка Разсудка, глубокая, но текущая невообразимо медленно и безпрестанно возвращающаяся къ своему истоку.

Животныя на Солнцѣ чрезвычайно долговѣчны; они умираютъ естественною смертью, проживъ семь или восемь тысячъ лѣтъ. Порою случается однакожъ, что философы умираютъ отъ умственной водянки, причемъ голова ихъ непомѣрно разбухаетъ и затѣмъ лопаетъ.

Исторiя государствъ Солнца кончается такимъ-же образомъ, какимъ она и началась, насколько, по крайней мѣрѣ, видно это изъ дошедшей до насъ рукописи. Послѣднiй эпизодъ посвященъ описанiю депутацiи, прибывшей изъ страны „Любовниковъ“, небольшаго мiра, находящагося невдалекѣ отъ Солнца. Молодая супруга требуетъ суда надъ своимъ мужемъ, обвиняя его въ томъ, что онъ два раза убилъ своего послѣдняго ребенка. Этотъ вздорный разсказъ не имѣетъ ни малѣйшаго отношенiя къ нашему предмету.

Безъ сомнѣнiя, намъ было-бы чрезвычайно интересно узнать, какимъ путемъ Сирано возвратился во-свояси, но исторiя решительно умалчиваетъ объ этомъ. Внѣ-земныя путешествiя издавались вообще по смерти ихъ авторовъ. Быть можетъ, что человѣкъ, такъ любившiй свѣтлую сферу Солнца, дѣйствительно отправился на нее, не окончивъ свой фантастическiй разсказъ и, вѣроятно, до сихъ поръ онъ еще не возвратился.

Многiе изъ поклонниковъ Сирано де-Бержерака старались подражать его смѣлымъ вымысламъ, но никто изъ нихъ не могъ подняться на высоту, на которой стоялъ ихъ учитель. Не можемъ, однакожъ, не представить здѣсь „задушевнаго“ друга Сирано, Анри Лебрэ, бывшаго его душеприкащикомъ и опубликовавшаго первое изданiе „Путешествiя на Луну“. По поводу восшествiя своего на Южный пикъ и интересныхъ эпизодовъ этого путешествiя, онъ приводитъ слѣдующiй разсказъ, въ которомъ порою замѣчаются штрихи кисти a la Bergerac.

„Я разложилъ мой плащъ на нагорномъ снѣгу, говоритъ онъ, — я уснулъ, несмотря на стужу. Мой проводникъ и Шампань, достовѣрнѣйшiе изъ свидѣтелей, не преминули сдѣлать то-же самое, но желанiе выпить малую толику лишило ихъ сна. Не зная чѣмъ заняться, тѣмъ болѣе, что наступила ночь, они стали забавляться наблюденiемъ Луны, въ то время полной, какъ яйцо, и при помощи моей зрительной трубы открыли на ней много такого, чтó привело ихъ въ немалое изумленiе. Возня, которую въ изумленiи своемъ они подняли, разбудила меня. Я взялъ трубу, извѣстную въ наукѣ подъ именемъ телескопа и прислонивъ ее къ скалѣ, устремилъ взоры на большой свѣтлый кругъ, наблюдая его во всѣхъ частяхъ. При этомъ я несравненно лучше изучилъ его, чѣмъ на лунныхъ картахъ; я замѣтилъ на Лунѣ моря, лѣса, горы, рѣки, города и даже соловьевъ на деревьяхъ. Полагаю, что если-бы у меня имѣлся инструментъ, который настолько изощрилъ-бы мой слухъ, насколько телескопъ изощрилъ мое зрѣнiе, то я услышалъ-бы пѣнiе соловьевъ. Это доставляло мнѣ величайшее удовольствiе и удаливъ проводника и Шампаня, чтобы они не мѣшали мнѣ, я взялъ телескопъ и съ бóльшимъ еще старанiемъ принялся наблюдать мiръ этотъ, который заставляетъ такъ некстати хохотать глупыхъ людей, не вѣрящихъ ничему, что разсказываютъ о немъ. И въ самомъ дѣлѣ, я увидѣлъ тамъ вещи, превосходящiя все, что только писали объ этомъ величайшiе изъ философовъ. Народы Луны, не говоря уже о прочемъ, велики и могущественны и ходятъ они, какъ утверждаетъ Бержеракъ, на четверенькахъ, чему я до той поры не слишкомъ верилъ. Но теперь я нисколько не сомневаюсь въ этомъ, такъ какъ собственными глазами я видѣлъ Бержерака, ѣхавшаго на колесницѣ, запряженной двумя гиппогрифами, которые такъ проворно дѣйствовали ногами и крыльями, что вскорѣ я потерялъ ихъ изъ вида. Онъ проѣхалъ невообразимою толпою народа и вступилъ въ большой городъ, находившiйся въ концѣ пути, по которому слѣдовали гиппогрифы. Предъ городомъ находилось нѣчто въ родѣ трiумфальной арки, покрытой надписями въ честь Бержерака, изъ чего я заключить, что послѣднiй совершалъ торжественный въѣздъ въ городъ. Я несказанно обрадовался, что рано или поздно, но великихъ людей вознаграждают и если родина оказывается въ отношенiи ихъ неблагодарною, то небо дозволяетъ, чтобы чужеземцы воздавали имъ подобающiя почести“.

Ничего более мы не станемъ цитировать; эпизодъ начинаешь сбиваться на тонъ „Orlando furioso“ и не отличается ни остроумiемъ, ни занимательностью. Лебрэ — ученикъ Бержерака и, подобно многимъ другимъ, онъ заимствовался у своего учителя только балагурствомъ, а не философскими воззрѣнiями, для которыхъ вымыселъ служилъ только покровомъ.