Теорiя вращательнаго движенiя Земли вокругъ своей оси и поступательнаго вокругъ Солнца — истина древняя, эпоху возникновенiя которой определить нельзя. Она занимала уже Архимеда, Аристотеля и Платона. Сенека, Цицеронъ и въ особенности Плутархъ говорятъ о ней, какъ мы видели это, въ очень опредѣленныхъ выраженiяхъ. Но противорѣча, повидимому, свидѣтельству чувствъ — что-бы ни говорилъ Вольтеръ — она допускалась съ трудомъ и честь утвержденiя ея въ новѣйшихъ временахъ всецѣло принадлежитъ Копернику *).

Но истина эта представлялась Копернику истиною чисто-физическою. Онъ не только не старался изследовать кругозоры, открываемые ею для философiи, но даже не внесъ ее въ область механики и не устранилъ тѣ изъ затрудненiй, которыя препятствовали ея допущенiю. Къ числу такихъ препятствiй относятся понятiя о центробѣжной силѣ подъ экваторомъ **), понятiя, остановившiя Птолемея въ его изысканияхъ и на которыя ссылались всѣ богословы до рожденiя науки о небесной механикѣ.

*) Родился въ 1473, умеръ въ 1543.

**) Дѣйствiю центробѣжной силы приписывали гораздо больше значенiя, чѣмъ оно имѣетъ его дѣйствительно, чтó охлаждало самыхъ ревностныхъ защитниковъ новой системы. Мы знаемъ (первая часть, глава XIII), что вслѣдствiе центробѣжной силы, всѣ тѣла утрачиваютъ подъ экваторомъ только 289-ю часть своего вѣса; но въ то время полагали, что никакое тѣло не могло-бы оставаться на поверхности Земли, точно такъ, какъ муха не продержалась-бы на поверхности вертящагося волчка.“ Очень можетъ быть, что вслѣдствiе замѣчанiя этого самъ Птолемей предпочелъ движенiю Земли ея неподвижность. „Если-бы, говорилъ онъ. — Земля въ двадцать четыре часа обращалась вокругъ своей оси, то каждая точка ея поверхности обладала-бы страшною скоростью, а возникающая при этомъ сила верженiя поколебала-бы въ основанiяхъ прочнѣйшiя зданiя наши и разметала въ воздухѣ ихъ обломки.“ Отъ подобнаго рода заблужденiй стали освобождаться только въ эпоху изобрѣтенiя первыхъ зрительныхъ трубъ, при помощи которыхъ были открыты планеты, бóльшiя, чѣмъ Земля и вращавшiяся еще съ бóльшею скоростью.

Не обращая вниманiя на противорѣчiя, могущiя возникнуть между его мыслями и опредѣленiями Церкви, Коперникъ предугадывалъ однакожъ кое-какiя затрудненiя и, быть можетъ, этому обстоятельству слѣдуетъ приписать двадцатисемилѣтнее молчанiе, которое онъ хранилъ до появленiя въ свѣтъ его книги. Впрочемъ, Коперникъ не былъ честолюбивъ: покой и неизвѣстность уединенiя больше почестей приходились ему по сердцу. Его каноникатъ былъ скорѣе синекурою, чѣмъ должностiю, требовавшею большихъ занятiй и Коперникъ проводилъ жизнь между уединеннымъ изученiемъ астрономiи и безвозмездною медицинскою практикою. Онъ открылъ свою теорiю только небольшому кружку избранныхъ учениковъ, къ числу которыхъ принадлежали Кеплеръ и его учитель, Местлинъ. Опасаясь послѣдствiй слишкомъ смѣлаго и внезапнаго посвященiя въ таинства науки, онъ распространялъ свои идеи съ бóльшею осторожностью, чѣмъ энтузiазмомъ, съ бóльшимъ постоянствомъ, чѣмъ рвенiемъ, не думая, чтобы научныя убѣжденiя требовали отъ насъ подвиговъ мученичества и предпочитая молчанiе возможности подвергнуться порицанiю и обвиненiю въ реформаторскихъ поползновенiяхъ. Въ астрономiи онъ поступалъ точно такъ, какъ и въ медицинѣ и не отказывалъ ни въ обществѣ своемъ, ни въ бесѣдахъ своихъ немногимъ ученикамъ, являвшимся къ нему за совѣтами. Но въ отношенiи людей, довольствовавшихся авторитетомъ одного лица, полагавшихъ, что природа извѣстна имъ и, изъ опасенiя сдѣлаться болѣе учеными, „чѣмъ слѣдовало-бы,“ не осмѣливавшихся приподнять завѣсу, скрывающую природу отъ взоровъ нашихъ, — Коперникъ, по словамъ Бертрана, никогда не выказывалъ особого желанiя возвысить ихъ помыслы и просветить ихъ добровольно закрытые глаза. Не слѣдуетъ забывать, что въ качествѣ каноника онъ былъ обязанъ повиноваться старшимъ, а это всегда стѣсняетъ нѣсколько свободу мысли *).

*) См. Journal des Savants. fevr.1864

Однакожъ Коперникъ не скрывалъ отъ себя богословское значенiе идеи, которой новѣшимъ представителемъ онъ являлся и наперекоръ тому, чтó предисловiе къ его книгѣ, написанное не имъ, а Оссiандеромъ, могло внушить нѣкоторымъ комментаторамъ, онъ старался представить свою теорiю съ чисто-математической точки зрѣнiя. „Я посвящая книгу мою вашему Святѣйшеству“, говоритъ онъ въ предисловiи, обращаясь къ папѣ Павлу III, — „чтобы люди ученые, равно какъ и несвѣдущiе видѣли, что я не уклоняюсь отъ суда и критики. Если-бы кто-либо изъ людей легкомысленныхъ и невѣжественныхъ захотѣлъ выставитъ противъ меня нѣкоторыя мѣста св.Писанiя, превратно истолкованные, то я съ презрѣниемъ отнесусь къ ихъ дерзкимъ нападкамъ:

истины математическiя должны быть обсуждаемы только математиками“. Слова эти не помешали однакожъ Копернику лишить Землю той исключительной роли, которую она играла во вселенной и низвести ее на степень обыкновенныхъ, вращающихся вокругъ Солнца планетъ, причемъ онъ доказывалъ, что всѣ планеты сходны между собою въ отношенiи ихъ формы, законовъ, которымъ онѣ подчинены и общаго ихъ предназначенiя въ области Солнца. Съ этого времени, видъ вселенной вполнѣ измѣнился. „Итакъ, говоритъ вышеприведенный математикъ, — тайны предвѣчной Мудрости слѣдуетъ искать или выше, за предѣлами нашей Земли, или смиренно отказаться отъ ихъ познанiя. Но на счетъ столь щекотливыхъ вопросовъ фрауэнбургскiй каноникъ высказываться не могъ“.

Страшась послѣдствiй подобнаго переворота, богословы проповѣдывали древнюю систему мiра и папская цензура не замедлила осудить „всѣ книги, утверждающие движенiе Земли“. Ученые iезуиты порою находились въ очень затруднительномъ положенiи; но известно, что въ силу своихъ Monita secreta имъ не трудно ладить съ совѣстью. Такъ, два столѣтiя по смерти Коперника, о. Босковичъ, опредѣливъ орбиту одной кометы по законамъ истинной системы мiра, въ извиненiе своего проступка приводить слѣдующее странное оправданiе: „Исполненный уваженiя въ св. Писанiю и къ постановленiямъ святой Инквизицiи, я считаю Землю неподвижною... Во всякомъ случаѣ, я дѣйствовалъ такъ, какъ будто она движется“. Паскаль былъ откровеннѣе, сказавъ: „Никакiе декреты Рима не докажутъ, что Земля неподвижна и всѣ люди, сколько ни есть ихъ на свѣтѣ, не воспрепятствуютъ ни движенiю Земли, ни ихъ собственному съ нею движенiю“.

Книга De revolutionibus orbium coelestium. была напечатана только вслѣдствiе настоятельныхъ требованiй друзей астронома, въ особенности-же по просьбамъ Гизiуса, епископа Кульмскаго и кардинала Шомберга. Втеченiи тридцати лѣтъ она лежала въ портфелѣ Коперника, которому не было суждено ни насладиться своею славою, ни страдать отъ преслѣдований, неминуемо постигшихъ бы автора столь замѣчательного произведенiя. Въ 1543 роду книга была отпечатана и первый экземпляръ ея поднесенъ Копернику, въ то время, когда великий мыслитель находился уже внѣ области человѣческихъ дрязгов: разбитый параличемъ, онъ съ трудомъ прикоснулся немощною рукою къ произведенiю своему, увидѣвъ его только сквозь мрачные покровы смерти.

Если мы ставимъ статую Копернику въ пантеонѣ нашемъ, то въ свидѣтельство его славы и какъ человѣку, положившему основы истинной системы мiра, а не какъ послѣдователю нашего ученiя.

Въ то время, какъ избранные умы старались изследовать законы природы, толпа писателей-астрологовъ и романистовъ продолжала издавать свои чисто-фантастическiя произведенiя. Прежде чѣмъ отправимся дальше, упомянемъ о произведенiи, въ своемъ родѣ типическомъ, именно о книгѣ Дони: I mondi celesti, terrestri e inferni, въ которой самыя широкiя воззрѣнiя перемѣшаны съ вздорными или ничего незначущими мыслями, Les Mondes célestes, terrestres et infernaux, le Monde petit, grand, imaginé meslé,risible, des sages et fous et le très-grand; l'enfer des piètres docteurs, des poёtes, des malmariez etc. на нѣсколько мгновенiй должна явиться здѣсь въ качествѣ представительницы своего литературнаго семейства. Мы ограничимся теорiею микрокосма, Μιχσοχσμος.

„Знайте, что части человѣческаго тѣла созданы и устроены согласно съ устройствомъ и расположенiемъ мiра. Представьте себѣ человѣка какой угодно величины: подобно сферамъ, его голова кругла и вознесена надъ тѣломъ, какъ небеса вознесены въ горнiе предѣлы, одни изъ которыхъ видимы, а другiя нѣтъ. Луну и Солнце можно уподобить двумъ глазамъ; Сатурна и Юпитера — двумъ ноздрямъ, Меркурiя и Марса — ушамъ, Венеру — рту. Планеты эти освѣщаютъ мiръ и управляютъ имъ, подобно тому, какъ семь членовъ украшаютъ тѣло человѣческое и сообщаютъ ему полнѣйшѣе совершенство. Небо, усѣянное бесчисленнымъ множествомъ звѣздъ, можетъ быть сравнено съ волосами, которымъ нѣтъ числа. Хрустальное, невидимое для насъ небо можно сравнить съ здравымъ разсудкомъ, заключающимся въ лобной части головы; Эмпирей, котораго мы не видимъ, уподобимъ воображенiю, создающему дивные образы. Спустившись ниже, мы увидимъ огненную сферу, т. е. желудокъ, гдѣ дѣйствуетъ теплота и совершается процессъ пищеваренiя. За областью огня вы увидите сферу воздуха, въ которой зараждаются дожди, снѣгъ и градъ. Взгляните на сердце человѣка; но ничего не найдете вы въ немъ, кромѣ гнусной скупости, человѣкоубiйственныхъ помысловъ, кощунства и проч. (По-видимому, авторъ не изъ числа оптимистовъ). Наконецъ Земля и Вода, гдѣ происходятъ зарожденiе и смерть, подобны нашему тѣлу, въ которомъ совершаются такiя-же дѣйствiя. Тѣло наше поддерживается и движется при помощи двухъ опоръ: дѣло поистинѣ удивительное, такъ какъ животныя съ трудомъ могутъ стоять на четырехъ ногахъ. Итакъ, Земля чудеснымъ образомъ поддерживается волею Господа“.

Втеченiе долгаго еще времени большая часть ученыхъ довольствовались такого рода соображенiями, нисколько не заботясь о несостоятельности и ничтожности своихъ умозаключенiй. Научный и философскiй переворотъ, произведенный творцемъ истинной системы мiра, не могъ совершиться съ быстротою и блескомъ переворотовъ чисто-внѣшнихъ; долго еще теорiю Коперника считали гипотезою и Птолемей царилъ въ школахъ и въ средѣ перипатетиковъ новѣйшихъ временъ. Семнадцать лѣтъ послѣ появленiя книги Derevolutionibus, человѣкъ, прозванный португальскимъ Гомеромъ, слогомъ Данте воспѣвалъ движенiе мiровъ вокругъ Земли, какъ центра.

Краснорѣчиво описывая въ „Луизiадѣ“ древнюю систему вселенной, Камоэнсъ не дѣлаетъ однакожъ ни малѣйшаго намека на жизнь мiровъ и придерживается теорiи Птоломея. Эмпирей есть обитель святыхъ угодниковъ. Первый Двигатель вращенiемъ своимъ приводитъ въ движенiе всѣ сферы небесныя, которыя лишены однакожъ обитателей. Въ X пѣснѣ поэтъ ясно говоритъ: „Среди этихъ сферъ Богъ помѣстилъ обитель людей, Землю, окруженную огнемъ, воздухомъ, вѣтрами и стужею.“

Десять лѣтъ спустя, в 1580 году, человѣкъ, девизомъ котораго были вѣсы, съ надписью „Que sais je?,“ скептически отнесся къ системѣ Коперника, какъ вообще ко всякой философской системѣ. „Небо и звѣзды двигались въ теченiи трехъ тысячъ лѣтъ,“ говоритъ Монтень; — покрайней мѣрѣ всѣ такъ полагали, пока Клеантъ Самiенский или, по Ѳеофрасту,Никита Сиракузскiй не вздумали утверждать, будто Земля вращается вокругъ своей оси по наклонному поясу зодiака. Коперникъ, въ наше время установившiй эту систему, съ величайшей точностiю примѣняетъ ее ко всѣмъ астрономическим соображенiямъ. Что можно вывести изъ этого, кромѣ сомнѣнiя въ истинности какъ первой, такъ и второй системъ? И кто можетъ поручиться, что черезъ тысячу лѣтъ обѣ эти гипотезы не будутъ опровергнуты третью?“ (въ томъ же году Тихо Браге, не выждавъ тысячу лѣтъ оправдалъ предположенiя Монтеня).

Хотя авторъ „Опытовъ“ во многомъ сомнѣвается, однакожъ онъ допускаетъ идею множественности мiровъ, сперва самымъ положительнымъ образомъ утверждаетъ ее и затѣмъ приступаетъ къ разсмотрѣнiю условiй обитаемости мiровъ и безконечнаго разнообразiя живыхъ тварей. „Нигдѣ, говоритъ онъ, — разсудокъ не находитъ для себя столько прочныхъ основъ, какъ въ идеѣ существованiя многихъ мiровъ. Но если — какъ полагали Демокритъ, Эпикуръ и почти всѣ философы — существуютъ многiе мiры, то можемъ-ли мы опредѣлить, насколько начала и строенiе нашего мiра свойственны другимъ мiрамъ? Быть можетъ, у ихъ обитателей совсѣмъ другiя лица и другое развитiе. Эпикуръ считаетъ ихъ или подобными, или неподобными намъ. На пространствѣ десяти лье мы замѣчаемъ на нашей Землѣ безконечное разнообразiе и различiя; въ новой части открытаго нашими предками свѣта нѣтъ ни хлѣбныхъ злаковъ, ни виноградныхъ лозъ, ни животныхъ: все тамъ другое...“ Затѣмъ Монтень переходитъ къ баснямъ Геродота и Плинiя относительно различныхъ породъ людей: „Существуютъ помѣсныя, сомнительныя формы, занимающiя середину между породами человѣческою и звѣриною; есть страны, гдѣ родятся безголовые люди, съ глазами и ртомъ на груди. Обитатели нѣкоторыхъ странъ всѣ безъ исключенiя гермафродиты; иные ходятъ на четырехъ ногахъ, иные имѣютъ только по одному глазу и головы ихъ скорѣе похожи на собачьи, чѣмъ на человѣчьи; у иныхъ нижняя часть тѣла рыбья и живутъ они въ водѣ; женщины родятъ пяти лѣтъ и умираютъ восьми; у иныхъ голова и кожа на головѣ такъ тверды, что желѣзо отскакиваетъ отъ нихъ; въ нѣкоторыхъ странахъ у мужчинъ не ростетъ борода и проч.“ И все это приводится съ подробностями, напоминающими вѣкъ Раблэ. Мы уже воздали должное подобнымъ баснямъ.

Родился въ 1533, умерь въ 1592 году.????

„Но сколько есть извѣстныхъ намъ предметовъ, подрывающихъ значенiе прекрасныхъ правилъ, которыя мы установили и предписали природѣ! Мы даже самого Бога хотимъ подчинить имъ! Сколько есть такихъ вещей, которыя мы считаемъ нелѣпыми и противными природѣ! И каждый народъ, каждый человѣкъ поступаетъ въ этомъ отношенiи согласно со своимъ невѣжествомъ. Сколько насчитывается у насъ таинственныхъ свойствъ и сущностей: Дѣйствовать сообразно съ природою, по нашимъ понятiямъ, значитъ: дѣйствовать сообразно съ нашимъ разумѣнiемъ насколько хватаетъ послѣдняго и насколько позволяетъ наше зрѣнiе. Все выходящее изъ круга нашихъ понятiй — чудовищно и нелѣпо.

Никогда Монтень не высказывалъ мыслей болѣе правильныхъ, чѣмъ вышеприведенныя, особенно по примѣнению ихъ къ столь существенно разнообразной природѣ мiровъ, чуждыхъ нашему мiру. Не менѣе удачно Монтень говоритъ дальше: „Я не нахожу хорошимъ ограничивать всемогущество Бога законами нашего слова; слѣдовало-бы съ большимъ уваженiемъ и благоговѣнiемъ выражать сужденiя подобнаго рода. Нашъ языкъ, какъ и все, имѣетъ свои недостатки и слабыя стороны и грамматики всегда были причиною бóльшей части мiрскихъ смутъ. Возьмемъ, напримѣръ, фразу, которая логически представляется чрезвычайно ясною. Если вы скажете: „хорошая погода“ и если это правда, то вотъ самая точная форма выраженiя. Однакожъ, она обманетъ васъ въ слѣдующемъ примѣрѣ: если вы скажете: „я лгу,“ говоря однакожъ истинную правду, то вотъ вы и солгали. Послѣднее предложенiе столь-же убѣдительно, какъ и предыдущее, однакожъ вы попали въ просакъ.“

Остроумно доказавъ, что языкъ нашъ недостаточенъ для выраженiя всего возможнаго, нашъ скептикъ презабавно подшучиваетъ надъ людьми, допускающими существованiе одного только мiра и примѣняетъ къ нимъ монологъ цыпленка. Этимъ мы закончимъ беседу нашу съ благодушнымъ старикомъ-разсказчикомъ. „И почему, говоритъ онъ, — цыпленокъ не могъ-бы сказать: „Всѣ части природы сводятся ко мнѣ: Земля служитъ мнѣ для того, чтобы я ходилъ по ней; Солнце освѣщаетъ меня; звѣзды производятъ на меня свои дѣствiя; вѣтры полезны мнѣ для такой-то цѣли, воды — для другой; сводъ неба ни на что не взираетъ съ такимъ удовольствiемъ, какъ на меня; я любимецъ природы! Развѣ человѣкъ не кормитъ меня, не заботится о моемъ помѣщенiи, не служитъ мнѣ? Для меня онъ сѣетъ, для меня мелетъ онъ зерно, если-же порою онъ съѣдаетъ меня, то таким-же точно образомъ поступаетъ онъ и въ отношенiи своихъ ближнихъ; съ своей стороны я произвожу червей, которые будутъ причиною его смерти и съѣдятъ его.“ Такимъ-же, если не большимъ еще правомъ пользуется и журавль, носящiйся свободнымъ полетомъ и обладающiй высокою и прекрасною областью воздуха. Итакъ, все создано для насъ, весь мiръ — нашъ; свѣтъ Солнца и грохотъ грома, Творецъ и творенiе — все наше: это точка и цѣль, къ которымъ стремится все сущее. Загляните въ лѣтописи, веденныя философiею втеченiи двухъ тысячъ лѣтъ: боги дѣйствовали и говорили только для человѣка и философiя не опредѣляла имъ ни другаго дѣла, ни другаго назначенiя“ *).

*)Essais, liv. II. chap. XII.

Въ то время, какъ Монтень занимался изслѣдованiемъ области философiи, другой философъ возводилъ природѣ зданiе, увѣнчанное и освященное впослѣдствiи вѣками.

Въ числѣ замѣчательныхъ произведенiй, трактующихъ о множественности мiровъ, сочиненiя Бруно *) должны занять первое мѣсто не только вслѣдствiе сочувствiя, возбуждаемаго ими къ этому великому мученику-философу, но и вслѣдствiе дѣйствительнаго и несомнѣннаго достоинства проповѣдуемыхъ ими теорiй. Знаменитый уроженецъ Нолы принадлежитъ къ числу величайшихъ и, вместе съ тѣмъ, незабвеннѣйшихъ личностей эпохи возрожденiя и за произведенiями его на вѣки останется слава провозглашенiя свободы мысли.

Не раздѣляя во всемъ его пантеистическихъ воззрѣнiй и не соглашаясь съ его системою одухотворенной природы, мы видимъ въ произведенiяхъ Джордано основныя положенiя опытной философiи, которой слѣдовалъ Галилей и которой впослѣдствiи онъ явился столь знаменитымъ представителемъ. Бруно, какъ и каждый изъ насъ, не свободенъ отъ заблужденiй, неразлучныхъ съ темною эпохою наукъ. Постараемся однакожъ разсѣять мракъ этотъ съ тѣмъ, чтобы герой нашъ явился во всемъ блескѣ своемъ.

Джордано Бруно проповѣдуетъ безконечность пространства и мiровъ. На двѣ книги: Dell' Infinito, Universo e Mondi и Della Causa, Principio et Uno, онъ смотритъ, какъ на основы своей системы (i fondamenti de l'intiero edifizio de la nostra filozofia). Послѣднее произведенiе нѣсколькими годами предшествовало первому; первое изъ нихъ имѣло предметомъ идею единства въ безконечномъ, а второе — многоразличiя.

Въ первой-же бесѣдѣ мы замѣчаемъ, что Бруно желаетъ согласить ноланскую доктрину съ новою системою мiра. „Если Земля не неподвижна въ средоточiи мiра, говоритъ Бруно, — то вселенная не имѣетъ ни центра, ни предѣловъ; слѣдовательно, безконечность является уже осуществившеюся какъ въ видимой природѣ, такъ и въ беспредѣльности небесныхъ пространствъ, причемъ неопредѣленная совокупность тварей образуетъ собою безконечное единство, поддерживаемое и образуемое первичнымъ единствомъ, причиною причинъ.“

Первичное единство — это аттрибутъ Всемiрнаго Духа, который не есть бытiе опредѣленное, но можетъ быть уподобленъ голосу, наполняющему собою, не умаляясь отъ этого, пространство, въ которомъ онъ раздается. Духъ этотъ есть источникъ жизни мiровъ. Религiя ставитъ Бога внѣ мiра, но философiя усматриваетъ Его въ формахъ и въ бытiи вселенной. Бытiе первичной Сущности не можетъ быть познано чувствами и только духовное око усматриваетъ необходимость и, вмѣстѣ съ тѣмъ, проявленiе первичной причины.

Изъ этихъ строкъ достаточно выясняется, что Бруно такой-же пантеистъ, какъ и Спиноза.

Вселенная едина, безконечна и недѣятельна. Существуетъ одно только абсолютное бытiе, одна только реальность, одна дѣятельность. Форма или духъ — это одно и тоже. Одно бытiе, одна жизнь. Гармонiя вселенной — гармонiя вѣчная, потому что она едина. Богъ единъ во всемъ; чрезъ Него все едино. Безпрестанно видоизмѣняясь, особо воспринимают не другое бытiе, а только другую форму существованiя. Безконечное множество существъ содержится во вселенной, не какъ въ вместилищѣ; оно подобно жиламъ, разносящимъ жизнь по организму. Все проникнуто духомъ.

Главный предметъ „Размышленiй“ (Contemplalions) Бруно, во второмъ трактатѣ его о „Безконечности вселенной,“ есть излюбленная гипотеза о безконечномъ множествѣ мiровъ, въ доказательство чего главнѣйшимъ образомъ онъ приводитъ несовершенство нашихъ чувствъ и силу разсудка.

Бытiе и сущность не могутъ быть познаны нашими чувствами, такъ какъ чувствамъ доступны только видимыя явленiя и отношенiя. Разумъ возвышается до понятiя безконечнаго и убеждаетъ насъ, что мiръ ничѣмъ не опредѣляется и не ограничивается, ни даже самымъ воображенiемъ, которое стремится положить ему предѣлы и завершить его. Ограничивать вселенную — это значило-бы ограничивать Творца; Богъ необходимо безконеченъ во всѣхъ дѣйствiяхъ своихъ.

Только на словахъ можно отрицать безконечность пространства, только на словахъ и отрицаютъ ее люди упрямые, утверждающее, что пустота немыслима... Если существование обитаемаго нами мiра является необходимымъ, то не менѣе необходимо существованiе другихъ мiровъ. бесконечнаго множества мiровъ. Мiръ нашъ, который кажется намъ огромнымъ, не составляетъ ни извѣстной части, ни цѣлаго по отношенiю къ безконечному и не можетъ быть объектомъ безконечной дѣятельности. Безконечный дѣятель являлся-бы несовершеннымъ, если-бы дѣятельность его не соразмѣрялась съ его могуществомъ. Разумъ и дѣятельность Бога необходимо требуютъ вѣрованiя въ безконечность вселенной.

Ничто не можетъ быть недостойнѣе философа, какъ наделять небесныя сферы особыми формами и допускать существованiе различныхъ небесъ. Существуетъ одно только небо, т. е. мiровое пространство, въ которомъ носится безконечное число мiровъ. Если хотите, наша Земля имеетъ свое собственное небо, т. е. небесный сводъ, атмосферу, среди которыхъ она движется; другiе безчисленные мiры также имеютъ свои небеса, но эти отдѣльныя небеса составляютъ одно небо, звездный океанъ. Небесныя тела безконечно следуютъ одно за другимъ въ громадныхъ пространствахъ и замыкаютъ всю совокупность мiровъ, все многоразличiе ихъ обитателей.

Какого рода различiе съ такимъ упорствомъ стараются проводить между Землею и Венерою, между Землею и Сатурномъ, между Землею и Луною? Развѣ всѣ планеты не стоятъ на одной и той-же ступени подъ могучею властью солнца? Развѣ мiры, имѣющiе одинаковое предназначенiе, не сходны между собою? И какое различiе можетъ существовать въ безконечномъ пространствѣ между Солнцемъ и свѣтилами? Развѣ сама природа не открываетъ намъ множество Солнцъ и мiровъ въ безпредѣльныхъ областяхъ пространства? Вселенная — это огромное органическое тѣло; мiры — это его составныя части, Богъ — его жизнь. Безконечная вселенная — это безконечная форма, если можно такъ выразиться, безконечной мысли. Истина эта представляется уму нашему въ неотъемлемомъ отъ нея свѣтѣ.

Люди, такимъ образомъ взирающiе на мiрозданiе, не должны опасаться никакихъ треволненiй. Для нихъ ясна исторiя самой природы, исторiя, начертанная въ нас для того, чтобы мы слѣдовали божественнымъ законамъ, отпечатлѣннымъ въ сердцахъ нашихъ. Столь возвышенныя воззрѣнiя заставятъ насъ съ презрѣнiемъ отнестись къ недостойнымъ помысламъ.

Небо повсюду: въ насъ самихъ и вокругъ насъ; мы не восходимъ и не нисходимъ въ небеса и, подобно другимъ свѣтиламъ, неуклонно и свободно носимся среди принадлежащаго намъ пространства и въ областяхъ, въ составъ которыхъ мы входимъ, какъ часть. Смерть не открываетъ предъ нами мрачныхъ горизонтовъ; страшное слово это не существуетъ. По сущности своей ничто не погибаетъ, но все видоизмѣняется и протекаетъ безконечныя пространства.

Итакъ, идея множественности мiровъ, казавшаяся перипатетикамъ неясною, не только возможна, но и необходима; она является непреоборимымъ дѣйствiемъ безконечной причины. Въ дивной и изумительной картинѣ мiрозданiя она представляетъ намъ совершенство и образъ Того, который не можетъ быть ни понятъ, ни сознанъ; выясняетъ намъ величiе Бога и господство Его надъ мiромъ; укрѣпляетъ и утѣшаетъ душу человѣка.

В своей латинской поэмѣ: De Immenso et Innumerabilibus, seu de Universo et Mundis, , Бруно, быть можетъ, еще съ большимъ краснорѣчiемъ высказываетъ убѣжденiя свои относительно существованiя многихъ мiровъ. Вотъ вкратце его мысли: Земной, обитаемый нами шаръ, есть планета, слѣдовательно самъ по себѣ онъ не составляетъ вселенной. На всѣхъ планетахъ, какъ и на нашей Землѣ, существуютъ растенiя, различныя животныя и существа, которыя, подобно намъ, одарены разсудкомъ и волею. Солнце, вокругъ котораго вращается Земля, не есть единственное Солнце: существуетъ множество другихъ Солнцъ. Безконечное множество звѣздъ и небесныхъ тѣлъ составляетъ безконечную вселенную. Безконечность повсюду: внѣ ея не существуетъ ничего. Богъ есть животворящая мысль этой безконечности.

Въ числѣ прекрасныхъ страницъ этой поэмы, слѣдующая страница достойна нашего глубочайшаго уваженiя:

„Всякая тварь, вслѣдствiе природы своей, стремится къ источнику своего бытiя. Человѣкъ стремится къ совершенству умственному и нравственному.....Если человѣку суждено познать вселенную, то пусть устремитъ онъ взоры свои и помыслы къ окружающему его небу и къ носящимся надъ нимъ мiрамъ. Это картина, это зеркало, въ которомъ онъ можетъ созерцать и читать формы и законы верховнаго Блага, планъ и устройство совершеннѣйшей системы. Тамъ услышитъ онъ невыразимую гармонiю, оттуда онъ вознесется на вершины, съ которыхъ открываются всѣ роды человѣческiе, всѣ вѣка мiра... Не слѣдуетъ опасаться, что вслѣдствiе такихъ стремленiй и такой жажды безконечнаго мы сдѣлаемся равнодушны къ настоящей жизни и къ дѣламъ мiрскимъ. Какъ-бы высоко ни возносился духъ нашъ, но доколѣ связанъ онъ съ тѣломъ, до тѣхъ поръ матерiя содержитъ его въ его настоящемъ положенiи. Нѣтъ! Это пустое сомнѣнiе не должно препятствовать намъ благоговѣть предъ величiемъ Бога, предъ великолепною обителью Всемогущаго. Изучать возвышенный строй мiровъ и существъ, однимъ хоромъ прославляющихъ величiе Господа — это достойнейшѣе изъ дѣйствiй нашего ума. Убѣжденiе въ существованiи Господа, содержащаго все въ такомъ порядкѣ, наполняетъ радостью душу мудраго и позволяетъ ему съ презрѣнiемъ смотрѣть на смерть, пугало людей обыденныхъ“.

Мы хотѣли-бы побольше поговорить объ этомъ знаменитомъ человѣкѣ, но въ галлереѣ нашей такое множество статуй, что не можемъ мы подлѣ каждой изъ нихъ останавливаться настолько, насколько мы желали-бы этого. Изъ предъидущаго видно, что Бруно питомецъ итальянской школы: онъ раздѣляетъ пиѳагорейскiй догматъ о видоизмѣненiи всего существующего, о переселенiи душъ изъ одного тѣла въ другое и является предтечею Лейбница въ томъ смыслѣ, что считаетъ началомъ и основою всего монаду — бытiе духовное, составляющее сущность каждой твари и непрестанно восходящее по ряду тѣлъ до вершины предназначенiя живыхъ существъ.

Интересъ, возбуждаемый именемъ Бруно еще усилится, когда взглянемъ на него не только какъ на послѣдняго и знаменитѣйшаго питомца Флорентiйской Академiи, учрежденной Медичисами въ честь Платона, но и какъ на доблестнѣшаго и своеобразнѣйшаго представителя многочисленной группы мыслителей и писателей съ независимыми убѣждениями. „Кажется, говорить Бартольмесъ, — что лѣтописи новѣйшихъ временъ не представляютъ ни страны, ни эпохи болѣе обильныхъ великими людьми и учеными обществами, какъ Италiя шестнадцатаго столѣтiя. Гордый изгнанникъ ноланскiй стоитъ во главѣ этихъ благородныхъ людей. Ученикъ Пиѳагора и Парменида, послѣдователь Платона и неоплатониковъ, апологистъ Коперника, Бруно былъ предтечею людей, которые въ новѣйшее время боролись и страдали во имя свободы мысли и просвѣщенiя. Симпатiя, возбуждаемая его личностью, кроткою и проницательною, смиренною и глубокомысленною, еще усиливается при мысли о постигшей его участи“.

Дѣйствительно, тяжко становится на душѣ, когда видишь, что изъ-за убѣжденiй, стоящихъ внѣ всякихъ мiрскихъ дрязговъ, внѣ политическихъ вопросовъ, внѣ матерiальнаго и нравственнаго благостоянiя людей, что изъ-за мнѣнiй чисто-метафизическихъ и, во всякомъ случаѣ, глубоко-религiозныхъ, этому мужественному и правдивому человѣку пришлось сдѣлать выборъ между костромъ и отреченiемъ отъ своихъ идей! И онъ предпочелъ смерть притворству! Какъ прискорбно это и какъ достойно удивленiя мужество такого мученика! Въ планъ настоящихъ изслѣдованiй не можетъ входить описанiе недостойнаго суда надъ Бруно, но не можемъ воздержаться, чтобъ не привести здѣсь одно мѣсто изъ письма очевидца (Каспара Шоппе) о смерти нашего высокаго мыслителя.

„9-го Февраля, въ дворцѣ великаго инквизитора, въ присутствiи высокоименитыхъ кардиналовъ священной курiи, богослововъ-совѣтниковъ и мiрскихъ властей, Бруно былъ введенъ въ залу Инквизацiи, гдѣ и выслушалъ на колѣняхъ приговоръ суда. Въ приговорѣ упоминалось о жизни Бруно, о его занятiяхъ и мнѣнiяхъ, о рвенiи, выказанномъ инквизиторами для его обращенiя, объ ихъ братскихъ увѣщанiяхъ и о закоснѣломъ нечестiи Бруно. Затѣмъ онъ былъ лишенъ сана своего, отлученъ отъ Церкви и переданъ мiрскимъ властямъ съ просьбою, чтобы его подвергли милосердному наказанiю, не сопряженному съ пролитiемъ крови. На все это Бруно отвѣтилъ угрозою: „Очень можетъ быть, что въ настоящую минуту приговоръ вашъ смущаетъ васъ больше, чѣмъ меня! Тогда стража губернаторская увела его въ тюрьму, гдѣ еще разъ попытались — тщетно, впрочемъ — чтобы онъ отрекся отъ своихъ заблужденiй. Сегодня (17 февраля 1600 г.) его взвели на костеръ... Несчастный умеръ среди пламени; полагаю, что онъ разскажешь въ другихъ, вымышленныхъ имъ, мiрахъ, какъ Римляне вознаграждаютъ нечестивцевъ и хулителей. Такимъ-то образомъ, другъ мой, поступаютъ у насъ въ отношенiи подобнаго рода людей или, скорее, изверговъ рода человѣческаго.“

Такъ кончилъ жизнь авторъ книги О безконечности мiровъ!

Если этотъ примѣръ показываетъ, что тогда уже существовали знаменитые защитники истины, то слѣдующимъ примѣромъ доказывается существованiе во всѣхъ слояхъ современнаго общества упорныхъ и ослѣпленныхъ поборниковъ древней системы.

Такова ужъ судьба всѣхъ истинъ: при появленiи своемъ въ исторiи человѣческой мысли, онѣ наталкиваются на противорѣчiя и противъ нихъ вооружаются, прежде чѣмъ онѣ настолько окрѣпнутъ, чтобы выдерживать борьбу и выходить изъ нея побѣдительницами. На зарѣ нашего ученiя, с первыхъ-же дней существованiя опытной философiи, рѣдкiе и благородные умы, при помощи первыхъ оптическихъ инструментовъ старались утвердить наше ученiе; но въ то-же время были уже люди, оспаривавшiе самыя законныя прiобрѣтенiя науки въ области познанiй.

Въ такомъ, очень незавидномъ свѣтѣ представляется намъ заносчивый Юлiй Цезарь Ла-Галла въ произведенiи своемъ *), посвященномъ пресвѣтлѣйшему и достопочтеннѣйшему кардиналу Алоизiю Капонiо, недавно возведенному папою Павломъ V въ санъ сенатора. Авторъ — непоколебимый перипатетикъ, наперекоръ всѣмъ и каждому отстаивающiй вековѣчную философiю Аристотеля. Некоторые изъ знаменитыхъ людей, говоритъ онъ, допускали существованiе многихъ мiровъ: Орфей, Ѳалесъ, Филолай, Демокритъ, Гераклитъ, Анаксагоръ и Плутархъ. Галилей доказалъ намъ, что Луна подобна обитаемой нами Землѣ, чтó воспѣто уже древнимъ Орфеемъ въ слѣдующихъ стихахъ:

*) De Phaenomenis in orbe Luni, novi telescopii usu a Galileo phisica disputatio.

Многiе изъ древнихъ писателей придерживались такого-же мнѣнiя и въ числѣ нашихъ современниковъ — кардиналъ де-Куза, Николай Коперникъ и другiе. Но если столь явное заблужденiе было раздѣляемо (притворно, быть можетъ) людьми извѣстными, то это не составляетъ еще достаточной причины, чтобы въ нашъ просвѣщенный вѣкъ мы отвергали свидѣтельство чувствъ и предавались нелѣпымъ мечтамъ.

Демокритъ утверждаетъ существованiе многихъ мiровъ, подобныхъ нашему и тоже обитаемыхъ. Его школа и другiя, возникшiя позже, учили, что вслѣдствiе безчисленнаго множества атомовъ и силъ природы, за предѣлами нашего земнаго шара существуютъ другiе, подобныя же ему мiры; что въ безпредѣльномъ пространствѣ достаточно мѣста для мiровъ этихъ, что пространство пусто и предназначено для послѣдней цѣли, что ничто не препятствует допущенiю идеи многихъ мiровъ; что Луна, наконецъ, есть одинъ изъ такiхъ мiровъ — такъ какъ телескопомъ обнаружено на ней присутствiе полей. Подобнаго рода безсмысленныя положенiя я опровергну при помощи несомнѣнныхъ доводовъ. (Посмотрiмъ!) Если вы скажете, что пространство ничѣмъ не наполнено, то я отвѣчу, что рѣшительно я не понимаю васъ, такъ какъ пустота не есть пространство. Если вы говорите, что пространство безконечно, значитъ вы не понимаете значенiя вашихъ словъ, ибо прилагательнымъ качественнымъ нельзя опредѣлить нѣчто несуществующее. Напрасно стали-бы вы доказывать, что пространство имѣетъ три протяженiя и что три линiи, пересѣкающiяся въ одной точкѣ, могутъ быть мысленно продолжены до безконечности. Если пространство имѣетъ три протяженiя: высоту, ширину и длину — значитъ, оно есть тѣло, но въ такомъ случаѣ, пространство не пусто; если вы станете утверждать, что оно не есть тѣло, то, по моему мненiю, оно не можетъ имѣть и трехъ протяженiй; если вы допускаете, что пространство есть тѣло, то я неопровержимо докажу, что Земля, будучи тяжелѣйшимъ изъ тѣлъ, необходимо должна находиться въ средоточiи пространства, средоточiи, къ которому тяготѣютъ всѣ тяжелыя тѣла и что въ пространствѣ нигдѣ не могутъ существовать другiя Земли. Не вздумаете-ли вы выпутаться изъ затруднительнаго положенiя сказавъ, что пространство не есть ни матерiя, ни пустота? Признаюсь, не понимаю я такого рода нейтральность. Съ другой стороны, если вы допускаете безконечность вещества, то я скажу, что это положительно невозможно; если вещество безконечно, то не существуетъ ни пустоты, ни конечнаго, ни безконечнаго, ибо въ такомъ случаѣ вещество вполнѣ наполняло-бы собою пространство“. Чрезвычайно остроумное доказательство, послѣ котораго и желать ничего не остается.

Нашъ авторъ чрезвычайно приверженъ къ силлогизму. „Или пустота объемлетъ матерiю, говорить онъ, — въ такомъ случаѣ матерiя не безконечна; или матерiя наполняетъ пустоту, слѣдовательно пустота тоже не безконечна. Выпутайтесь изъ этого: какъ то, такъ и другое невозможно. Можно сказать, что матерiя дѣлима, слѣдовательно она не безконечна. Впрочемъ, всѣ эти пререканiя вполнѣ безполезны, да и лучше не возбуждать ихъ. Измышляя другiе мiры, вы, повидимому, сомнѣваетесь въ совершенствѣ нашего мiра, дѣлѣ рукъ Божiихъ и становитесь дерзновеннымъ, чтобъ не сказать нечестивымъ, такъ какъ выходите вы изъ предѣловъ, въ которые Богъ заключилъ насъ. Поэтому недавно Елизавета, королева англiйская, назвала Джордано Бруно . Нетрудно также доказать, что подобно тому, какъ нѣтъ другаго Бога, другой первичной причины, такъ точно нѣтъ и другаго мiра.“

Вотъ еще и другiе, не менѣе неопровержимые аргументы: ,,Вcѣ тѣла стремятся къ центру мiра, т. е. къ центру Земли. Но допуская сущеcтвованiе другаго мiра, вы тѣмъ самимъ чрезвычайно затрудняете естественное движенiе тѣлъ. Гдѣ находится этотъ новый мiръ? Къ какой точке онъ тяготѣетъ? Если онъ находится въ центрѣ, значитъ Земля — внѣ центра; но вѣдь это нелѣпо! Не оставить-ли Землю въ центрѣ? Въ такомъ случаѣ мiръ не будетъ въ средоточiи вселенной. Вотъ въ какое затруднительное положенiе ставите вы природу! А то-ли будетъ еще, если вмѣсто двухъ мiровъ, вы измыслите множество, бесконечное множество мiровъ! Впрочемъ, вотъ превосходный аргументъ, который тотчасъ-же поставить васъ втупикъ и который принадлежитъ перу самого св. Ѳомы. Воображаемые мiры ваши или равны, или неравны нашему по совершенству. Если они равны ему, то они излишни; если они стоятъ ниже его — значитъ, они несовершенны; если они совершеннѣе его, то нашъ мiръ является несовершеннымъ. Но какъ Богъ не создалъ ничего безъ причины, ничего несовершеннаго, слѣдовательно и проч.“

Дѣйствительно, многiе богословы полагаютъ, что Богъ могъ-бы создать множество мiровъ, если-бы на то была его воля, такъ какъ въ его власти сотворить новую матерiю. Но Онъ не сдѣлалъ этого и никогда не сдѣлаетъ. Существованiе одного только мiра доказывается св. Писанiемъ; въ первой главѣ евангелиста Iоанна сказано: Et Mundus per ipsum factus est: Mundus, а не Mundi. (Одинъ только Творецъ, одно Провидѣнiе). Но какъ единый мiръ въ такой-же мѣрѣ можетъ заключать въ себѣ все совершенство божественнаго дѣйствiя, какъ и многiе мiры, то многiе мiры были-бы послѣ этого вполнѣ безполезны.

Ла-Галла утверждаетъ, съ другой стороны, что не существуетъ другаго мiра, на столько подобнаго нашему мiру, чтобы подкрѣпить ученiе наше; даже свѣтъ Луны принадлежитъ собственно ей, а не Солнцу, какъ вообще думаютъ.

Софиста этого не щадили, впрочемъ, тѣ изъ современниковъ, которые защищали новое ученiе. Цезарь Ла-Галла, говоритъ авторъ „Луннаго Мiра“, опровергаетъ всѣ наши доводы и доходитъ даже до утвержденiя, будто Галилей и Кеплеръ насмѣхались надъ нами въ сочиненiяхъ своихъ и ручается, что они даже не думали о другихъ мiрахъ. Но прочтите сказанное Кеплеромъ въ предисловiи къ пятой книгѣ его „Epitоmе“, посмотрите, чтó говоритъ Кампанелла о Галилеѣ и его страданiяхъ и скажите, понимаетъ-ли Ла-Галла, что онъ говоритъ? Развѣ не утверждалъ онъ, будто гипотеза объ эксцентрикахъ и эпициклахъ была отвергнута потому только, что не нашлось достаточно глупаго математика, чтобы защищать ее? Однакожъ исторiя говоритъ противное. Поэтому я полагаю, что положенiя его не столько-же основательны въ первомъ случаѣ, какъ и во второмъ и что на столько-же онъ правъ, утверждая, будто Луна блеститъ не отраженнымъ свѣтомъ.

Кто хотѣлъ-бы напрасно потратить время, добавляетъ нашъ критикъ, читая книгу De Phaenomenis , тотъ нашелъ-бы въ ней столько-же ошибокъ и лжи, какъ и опечатокъ. Можно-ли такимъ образомъ написать дѣльную книгу?

Однакожъ Юлiй-Цезарь Ла-Галла позаботился припечатать въ началѣ своей книги: „Если въ этой драгоцѣнной книгѣ, другъ читатель, найдешь ты незначительныя опечатки, въ родѣ пропущенныхъ запятыхъ и другiе, столь-же незначительные промахи, то подумай, что, несмотря на все старанiе, избѣжать ихъ невозможно въ столь большомъ количествѣ буквъ и затѣмъ ты легко уже пополнишь недостающее“.

Изъ вышеприведенныхъ выписокъ видно, что въ ту эпоху люди съ неменьшимъ задоромъ и упорствомъ защищали идеи свои, чѣмъ и въ наше время. Въ началѣ семнадцатаго столѣтiя мы познакомились не съ однимъ подобнаго разбора ретроградомъ, но мы не сдѣлаемъ этимъ слѣпцамъ чести упоминать о нихъ въ 1870 году и охотно возвратимся къ славнымъ предкамъ нашимъ.

Господствовавшая партiя была вдвойнѣ сильна: съ одной стороны она опиралась на Аристотеля, а съ другой — на богослововъ. Св. Ѳома, какъ мы уже видѣли, основывалъ свои доводы на началахъ стагирскаго философа. Съ тринадцатаго вѣка перипатетики неограниченно властвовали надъ мiромъ при содѣйствiи основательнѣйшей философской системы, какая только существовала когда-либо. Какая сила осмѣлилась-бы соперничать съ нею? Чей авторитетъ, въ виду вѣковаго, освященнаго великими генiями права, могъ-бы возвысить свой голосъ и ниспровергнуть зданiе, на сооруженiе котораго каждый вѣкъ принесъ свою долю матерiала?

*) Родился въ 1564 году, въ день смерти Микель-Анджело, умеръ въ 1642 году, въ томъ въ мѣсяцѣ, когда родился Ньютонъ.

Взглянемъ теперь на вопросъ съ важнѣйшей его стороны въ началѣ семнадцатаго столѣтiя, со стороны теологической. Идея движенiя Земли, со времени появленiя книги Коперника имѣла многихъ защитниковъ, ревностныхъ поборниковъ и нововводителей — юное поколѣнiе зараждавшейся эпохи. При помощи изобрѣтенныхъ въ 1606 году зрительныхъ трубъ были открыты горы Луны, фазы Венеры и спутники Юпитера. Носясь въ небесныхъ пространствахъ, взоры человѣка открывали мiры, подобные нашему мiру; но съ богословской точки зрѣнiя подобныя истины представляли столь важное значенiе, что прямо взглянуть на нихъ у отважнѣйшихъ не хватало духу. Послѣдствiя ихъ были самою чувствительною стороною идеи движенiя Земли. Каждый вѣкъ обладаетъ своимъ спецiальнымъ оружiемъ, а въ описываемую эпоху обвиненiе въ ереси было оружiемъ, противъ котораго никто не могъ устоять. „Чада девятнадцатаго вѣка, говоритъ Шаль *), — одни свободные протестанты, другiе — свободные католики, какой вредъ причинили-бы мы нашему врагу, доказавъ, что онъ еретикъ? Во время Лудовика XIV, Гамильтонъ не повредилъ другу своему Граммону, признавшись, что этотъ герой плутовалъ въ игрѣ. Восемнадцатый вѣкъ отказался отъ прежней снисходительности къ воровству, но очень снисходительно отнесся къ любовнымъ шашнямъ: отнять жену у сосѣда считалось въ то время дѣломъ обыкновеннымъ, элегантнымъ и приличнымъ. Впослѣдствии понятiя измѣнились. Если бы въ 1793 году вы оказались настолько смѣлы, чтобы написать апологiю литургiи, то вамъ отрубили-бы голову; но вѣкомъ раньше, тотъ-же самый Парижъ сжегъ-бы васъ на Гревской площади за нападки на литургiю. Въ ту-же эпоху человѣка, заподозрѣннаго въ папизмѣ безпощадно убивали въ Лондонѣ толстою палкою, прикрѣпленною къ ремню (protestant flail). Вотъ вамъ человѣчество! Отъ 1550 до 1650 годовъ самымъ страшнымъ обвиненiемъ являлось обвиненiе въ атеизмѣ, деизмѣ или въ невѣрiи. Чтобъ погубить человѣка, достаточно было заподозрить его въ ереси. Въ 1620 году, въ эпоху Галилея, знаменiемъ смерти были слово: еретикъ.“

*) Galileo Galilei, VIII.

Послѣдствiя новой системы мiра противоречили общепринятому толкованiю св. Писанiя. Одинъ изъ профессоровъ *), десять уже лѣтъ спецiально изучающiй сочиненiя Галилея, объясняетъ, что въ то время опасались логическихъ послѣдствiй, вытекавшихъ изъ новыхъ воззрѣнiй на отношенiя Земли къ остальнымъ мiрамъ и грозившихъ гибелью богословскимъ, прочно установившимся понятiямъ. Дѣло шло не о математическiхъ химерахъ, порожденныхъ воображенiемъ какого-либо мечтателя и служившихъ посмѣшищемъ толпѣ: нѣтъ, общество лицомъ къ лицу стояло къ физическимъ истинамъ, которыя Галилей сдѣлалъ осязаемыми при помощи своей зрительной трубы. Если Земля планета, то какими преимуществами можетъ она гордиться? Если планеты представляют условiя обитаемости, то почему онѣ немогутъ быть обитаемы? Богъ и природа ничего не творятъ безцѣльно. Но откуда-же явились обитатели планетъ? Произошли-ли они отъ Адама, вышли-ли они изъ ковчега Ноева, искуплены-ли они Христомъ?

*) J. Trouessart. Quelques mots sur les causes du procàs et de la condamnation de Galilè.

Гилилей не обманывалъ себя на счетъ подобнаго рода послѣдствiй и по возможности старался стушевывать ихъ. Онъ зналъ свой вѣкъ и болѣе отважный чѣмъ Коперникъ, вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ осторожнѣе Коперника. Но какимъ образомъ избѣжать Дамоклова меча? Очень хорошо понимая, что ученiе его признано еретическимъ, онъ всеми мѣрами старался избѣжать роковаго обвиненiя въ ереси. „Какой-то iезуитъ, писалъ Галилей къ Деодати, 28 iюля 1634 года, — печатно заявляетъ въ Римѣ, что мнѣнiе о движенiи Земли есть самая отвратительная, гибельная и гнуснѣйшая изъ всѣхъ ересей; что въ академiяхъ, въ ученыхъ обществахъ, на публичныхъ диспутахъ и въ печати можно защищать всевозможныя положенiя, направленныя противъ главнѣйшихъ догматовъ религiи, безсмертiя души, сотворенiя мiра, вочеловѣченiя и проч., но не слѣдуетъ касаться догмата о неподвижности Земли. Такимъ образомъ, этотъ догматъ является столь священнымъ, что на диспутахъ не можетъ быть допускаемъ противъ него ни одинъ аргументъ, хоть-бы имѣлъ онъ въ виду доказательство ложности догмата этого“ *).

Трудно представить себѣ болѣе злобное преслѣдованiе. На Галилея, съ энтузiазмомъ защищавшаго новое ученiе, вскорѣ стали смотрѣть, какъ на олицетворенiе представляемой имъ доктрины. Съ каѳедръ и въ печати онъ подвергся личнымъ нападкамъ и первое слово обвиненiя было брошено въ него доминиканцемъ Каттичини, который началъ однажды свою проповѣдь слѣдующею игрою словъ, заимствованною въ текстѣ дѣянiй апостольскихъ: Viri Galilaei! quid respicitis in Coelum? (Мужи галилейскiе, чего ищете вы въ небѣ)?

*) Melchior Inchofer a Societate Jesu, Tractatus syllepticus.

Новый астрономъ зашелъ дальше Коперника и, быть можетъ, это послужило источникомъ славы, которою онъ пользуется въ настоящее время и причиною, по которой Галилея считаютъ истиннымъ возобновителемъ системы мiра. До послѣдняго издыханiя своего Галилей былъ представителемъ новаго ученiя. Понимая всю важность теологическихъ последствiй, вытекавшихъ изъ его ученiя, онъ старался обходить ихъ, не умаляя однакожъ ихъ значенiя. Въ то время, какъ нѣкоторые изъ друзей Галилея старались, чтобъ онъ высказался на счетъ идеи обитаемости мiровъ, онъ писалъ къ герцогу Мути, по поводу лунныхъ горъ, что „на Лунѣ не можетъ быть обитателей, организованныхъ подобно намъ“. Въ своей „Космической системѣ“ онъ еще болѣе офицiальнымъ образомъ представляетъ Луну вполнѣ чуждою условiямъ обитаемости, свойственнымъ земному шару.

„Существуютъ-ли на Лунѣ, говоритъ онъ, — или на какой либо другой изъ планетъ травы, растенiя и животныя, подобныя нашимъ? Бываютъ-ли тамъ дожди, вѣтры и громъ, какъ у насъ на Землѣ? Не знаю и не думаю я этого и еще менѣе допускаю, чтобы эти планеты были обитаемы людьми. Но если нѣтъ тамъ ничего подобнаго тому, что существуетъ у насъ, то я не вижу еще причины, почему-бы изъ этого необходимо слѣдовало, что ничто не подвергается тамъ перемѣнамъ, что не могутъ тамъ существовать твари, способныя видоизмѣняться, рождаться и разлагаться, но, во всякомъ случаѣ не только отличныя отъ земныхъ, но и очень далекiя отъ понятiй нашихъ, однимъ словомъ — совершенно непостижимыя. Человѣкъ, родившiйся и воспитанный въ большомъ лѣсу, среди дикихъ животныхъ и птицъ и не видѣвшiй водъ, никогда не понялъ-бы, при помощи одного воображенiя своего, чтобы въ порядкѣ естества могъ существовать другой мiръ, вполнѣ отличный отъ Земли и обитаемый животными, которыя, безъ помощи ногъ и крыльевъ, быстро двигаются не только на поверхности земли, но и въ ея нѣдрахъ и въ глубинѣ водъ, или остаются неподвижными въ какомъ угодно мѣстѣ, чего не могутъ делать даже птицы въ воздухѣ. Еще меньше могъ-бы онъ вообразить, чтобы тамъ могли жить люди, строить себѣ города и дворцы и путешествовать съ такою легкостью, что очень нетрудно имъ перемѣщаться въ отдаленнѣйшiя страны со своими семействами, домами и цѣлыми городами. Я вполнѣ убѣжденъ, что человѣкъ этотъ, будь онъ одаренъ самымъ жiвымъ воображенiемъ, никогда не могъ-бы представить себѣ рыбъ морскихъ, кораблей и флотовъ; тѣмъ болѣе мы ничего не можемъ сказать о природѣ обитателей Луны, хотя на планетѣ этой, отделенной отъ насъ громаднымъ пространствомъ, вѣроятно существуютъ извѣстныя жизненныя проявленiя“.

Въ одномъ письмѣ въ Галланцони, Галилей выражается еще опредѣлительнѣе: „Для того, говоритъ онъ, — кто не вѣритъ въ существованiе многихъ мiровъ, планеты должны представляться громадною и жалкою пустынею, не имѣющею ни животныхъ, ни растенiй, ни людей, ни городовъ, ни зданiй и наполненною мрачнымъ безмолвiемъ: Un immenso deserto infelice, vuoto di animali, di piante, di uomini, di cittó, di fabriche, pieno di silenzio e di ozio“.

Этого было слишкомъ достаточно; къ счастiю, Галилей не обладалъ тою страстностью, которая привела Джордано Бруно на костеръ. Знаменитаго тосканца преслѣдовали съ чисто нравственной стороны, но не чувствовалъ-ли этотъ достойный старецъ горьчайшей скорби, когда стоя на колѣняхъ, онъ долженъ былъ произнесть слѣдующiя слова предъ судомъ Инквизицiи:

Я, Галилей, на семидесятомъ году отъ рода, находясь подъ стражею, на колѣняхъ предъ вашими высокопреосвященствами и имѣя предъ глазами св. Евангелiе, котораго касаюсь руками, симъ заявляю, что отрекаюсь я отъ заблужденiй и еретическаго ученiя о движенiи Земли, а также проклинаю и ненавижу ихъ.“

Его приговорили къ вѣчному заточенiю и еженедѣльно онъ долженъ былъ прочесть семь покаянныхъ псалмовъ. Въ концѣ того же года Галилею позволили однакожъ жить на виллѣ Арчетри, нанятой имъ близь Флоренцiи, но подъ условiемъ, чтобы онъ жилъ въ уединенiи никого не приглашалъ къ себѣ и не принималъ посѣтителей. Сочиненiя его были секвестрованы и занесены въ списокъ запрещенныхъ книгъ, въ которомъ онѣ находятся и въ настоящее время.

*) Родился въ 1571, умеръ въ 1630 году.

Ioh. Keppleri, Mathematici olim Imperatorü, Somnium, seu opus posthumum de Astronomia lunari. Divulgatum a Ludovico Kepplero filio.

Не смотря на уваженiе наше къ подлинникамъ и на то, что исключительно мы пользовались ими при нашихъ занятiяхъ, нѣсколько лѣтъ мы тщетно искали переводъ „Cosmotheôros“ Гюйгенса, какъ вдругъ одинъ разумно-преданный нашему дѣлу букинистъ удовлетворилъ наше желанiе. Книга, о которой идетъ рѣчь, переведена нѣкiимъ Дюфуромъ, „ординарнымъ музыкантомъ королевской капеллы,“ какъ гласить рукописная помѣтка и озаглавлена: „Множественность мiровъ, Гюйгенса, бывшаго члена Королевской Академiи Наукъ“. Противъ этого наивнаго заголовка, первый владѣлецъ сказанной книги написалъ слѣдующую любопытную замѣтку:

„Желающiе знать, существуютъ-ли многiе мiры, могутъ прочесть объ этомъ въ книгѣ г. Фонтенеля; но кто захотѣлъ-бы пойти дальше и узнать, что дѣлается въ мiрахъ этихъ, занимаются-ли тамъ науками и искусствами, ведутся-ли тамъ войны и вообще кто хотѣлъ-бы изслѣдовать такой важности вопросы, которые позволительно, впрочемъ, и не знать, тотъ долженъ прочесть настоящiй трактатъ (Гюйгенса), въ которомъ разрѣшены всѣ вопросы эти. Переводчикъ предпослалъ труду своему ученое и дѣльно составленное предисловiе, въ которомъ онъ очень умно разъясняетъ духъ переведенаго имъ сочиненiя и излагаетъ всѣ его основанiя."

Рукописная замѣтка заканчивается слѣдующими словами: „Все научно въ книгѣ этой и было-бы ошибкою смотрѣть на нее, какъ на „Путешествiя“ Сирано, или какъ на „Астрономическiй Сонъ“ Кеплера.

Изъ этой замѣтки мы узнаемъ, что великiй астрономъ спецiально занимался Луною, какъ астрономической станцiею, поэтому не безъинтереснымъ считаемъ привести, въ началѣ нашего этюда о сочиненiи этомъ мнѣнiе анонимнаго читателя Гюйгенса.

„Сонъ“ Кеплера изданъ по смерти автора сыномъ послѣдняго, докторомъ Лудвигомъ Кеплеромъ, съ тѣмъ, чтобы не было пробѣловъ въ произведенiяхъ знаменитаго ученаго. Сочиненiе это написано до 1620 года, такъ какъ за нимъ послѣдовало объемистое приложенiе, состоящее изъ 223 примѣчанiй, написанныхъ отъ 1620 до 1630 годовъ. Несмотря на его заглавiе: „Астрономiя Луны,“ въ произведенiи этомъ, равно какъ и другихъ сочиненiяхъ ученаго математика, не выражается положительныхъ мыслей на счетъ множественности человѣческихъ породъ, обитающихъ въ небесныхъ мiрахъ; собственно говоря, Кеплеръ еще не касается самой сущности вопроса и въ этомъ отношенiи можно сказать, что если три знаменитые основателя астрономической науки позволили себѣ, каждый отдѣльно, сдѣлать въ ней по одному шагу, то всѣ вмѣстѣ сдѣлали они только одинъ шагъ: робкому Копернику принадлежитъ первый шагъ, Галилею — второй, а Кеплеру — третiй. Но преддверiе храма не было еще вполнѣ пройдено и не откинута завѣса, скрывающая отъ насъ входъ въ святилище.

Местлинъ (in Thesibus) и Тихо Браге (De nova stella), высказывались ученику своему въ пользу идеи множественности мiровъ и съ цѣлiю вящшаго уравненiя Земли съ другими планетами, нерѣдко говорили, что Землѣ свойственна природа звѣздъ, а Лунѣ и планетамъ — природа Земли. Усвоивъ себѣ то, что заключалось истиннаго въ новомъ ученiи его наставниковъ, Кеплеръ вскорѣ опередилъ всѣхъ предшественниковъ своихъ. Открытiе трехъ незыблемыхъ мiровыхъ законовъ, совершившееся медленно и съ большимъ трудомъ, навсегда установило идею равноправности Земли и другихъ планетъ и родства всѣхъ мiровъ въ державѣ ихъ славнаго родоначальника — дневнаго свѣтила. Человѣкъ, предъ лицемъ свѣта проповѣдывавшiй мiровые законы, былъ свободенъ отъ древнихъ и ложныхъ понятiй о номинальномъ превосходствѣ, которымъ обитатели Земли надѣляли свою родину; ему было извѣстно относительное значенiе нашего крошечнаго мiра, дѣйствительная маловажность его въ общемъ составѣ вселенной и его ничтожность въ сравненiи съ размѣрами и величiемъ творенiя въ предѣлахъ неба. Поэтому вездѣ въ астрономическихъ трактатахъ Кеплера, гдѣ только идетъ рѣчь о физическихъ условiяхъ планетъ, мы замѣчаемъ, что занимающая насъ идея таилась въ глубинѣ его сознанiя и, по временамъ, проносилась дыханiемъ жизни въ средѣ безмолвныхъ мiровъ, взвѣшиваемыхъ и управляемыхъ въ пространствѣ могучею рукою Кеплера.

Его „Somnium“ освящаетъ въ частности эту идею, положительно не утверждая однакожъ ее, чтó и замѣчено нами выше. Авторъ принимаетъ Луну за обсерваторiю и старается определить, въ какомъ видѣ представляется внѣшнiй мiръ ея обитателямъ, не заботясь однакожъ ни о природѣ ея жителей, ни объ условiяхъ обитаемости спутника нашего. Что Луна можетъ быть обитаема, это вопросъ для Кеплера окончательно рѣшенный и отвѣтъ на него не подлежитъ никакому сомнѣнiю. Но обитаема-ли она дѣйствительно разумными существами — доказать этого онъ не старается. Кеплеръ представляетъ свою фантазiю въ слѣдующей формѣ:

Лѣтомъ 1608 года, въ эпоху, когда всѣ занимались распрями, возникшими между императоромъ Рудольфомъ и эрцъ-герцогомъ Матвѣемъ, изъ любопытства я сталъ читать чешскiя книги. Случайно прочтя исторiю „Libussae viraginis“, столь извѣстной въ магiи, въ ту-же ночь я занимался нѣсколько часовъ наблюденiемъ Луны и звѣздъ и когда я уснулъ, то приснилось мнѣ, будто прочелъ я принесенную съ рынка (nundinis) книгу, содержанiе которой было слѣдующее:

„Имя мое — Дуракото и родился я въ Исландiи, извѣстной древнимъ подъ именемъ Ѳулэ. Моя мать, Фiолксгильдисъ, по смерти своей заставила меня написать настоящiй разсказъ“. Въ предисловiи къ трактату, авторъ приводитъ разсказъ о жизни своей. Когда онъ былъ еще ребенкомъ, мать обыкновенно водила его, наканунѣ Иванова дня, во время самыхъ долгихъ летнихъ дней, въ ущелiя горы Геклы, гдѣ и занималась съ нимъ магiею. Позже, они отправились въ Берге, въ Норвегiю, и навѣстили Тихо Браге, жившаго на островѣ Гюэнѣ; тамъ молодой и любознательный человѣкъ былъ посвященъ въ таинства астрологiи и астрономiи, предался изученiю звездъ и вскорѣ позналъ небесныя явленiя и ихъ причины. Осень и лѣто прошли въ занятияхъ. Весною молодой путешественникъ поднялся къ полюсу, въ область стужъ и мрака и однажды, въ перiодъ приращенiя Луны, ознакомился съ послѣднею.

Названiя, употребляемыя Кеплеромъ, вообще служатъ символами для его мыслей. Такимъ образомъ, описанiе острова Ливанiи есть ничто иное, какъ описанiе Луны, которой Кеплеръ далъ названiе это, заимствованное отъ еврейскаго „Лбана“ или „Левана“. Вообще, еврейскiя выраженiя преимущественно употреблялись въ чернокнижiи. Равнымъ-же образомъ, слово Фiольксгильдисъ, только-что приведенное нами, состоитъ изъ слова Фiолъксъ, которымъ обозначалась Исландiя на картѣ, находившейся тогда у Кеплера и изъ окончанiя гильдисъ, которымъ въ готѳскомъ языкѣ означались женскiя имена, какъ напримѣръ: Брунгильдисъ, Матильдисъ и проч. Дальше онъ называетъ Землю „Volva“ (вертящаяся); значенiе этого слова разгадать нетрудно.

Островъ Леванiя находится въ глубинѣ пространствъ, въ разстоянiи 50,000 нѣмецкихъ миль отъ Земли. Дорога, ведущая туда, рѣдко бываетъ свободна и, кромѣ того, она сопряжена съ большими препятствiями, подвергающими опасности жизнь путника. Сначала путь труденъ, по причинѣ большой стужи и производимаго ею дѣйствiя на организмъ, но затѣмъ онъ становится менѣе затруднительнымъ, такъ какъ по достиженiи извѣстнаго пространства, тѣло наше само собою, въ силу собственныхъ свойствъ и безъ всякаго напряженiя направляется къ мѣсту своего назначенiя. Обыкновенно, вслѣдъ за преодолѣнiемъ препятствiй, настаетъ большое утомленiе. Прибывъ на островъ Леванiю, человѣкъ какъ-бы сходитъ съ корабля на твердую землю.

Во всей Леванiи неподвижныя звѣзды представляютъ такой-же видъ, какъ и у насъ, но движенiя планетъ различны. Географически она раздѣлена не на пять поясовъ, какъ земной шаръ (два умѣренныхъ, одинъ знойный и два холодныхъ), но на двѣ главныя части: обращенное къ намъ полушарiе и противоположное ему.

Въ Леванiи чувствуются перемѣны дней и ночей, какъ и на Землѣ, однакожъ они не представляютъ разнообразiя, проявляющагося у насъ втеченiи года. Во всей Леванiи дни почти равны ночамъ; въ невидимой для насъ части дни короче ночей, а въ обращенной къ намъ — продолжительнѣе ночей. Подобно тому, какъ Земля кажется намъ, живущимъ на ней, неподвижною, такъ точно обитатели Леванiи считаютъ себя находящимися въ состоянiи покоя, а звѣзды — движущимися. Сутки ихъ равны нашему месяцу. Нашъ годъ состоитъ изъ 365 дней солнечныхъ и 366 дней звѣздныхъ, чтó обусловливается суточнымъ обращенiемъ звѣздъ, или, точнѣе, четыре нашихъ года заключаютъ въ себѣ 1,461 звѣздный день; въ Леванiи, въ году бываетъ только 12 солнечныхъ дней и 13 дней звѣздныхъ, или точнѣе, въ 88 лѣтъ — 99 дней солнечныхъ и 107 дней звѣздныхъ. Но тамъ извѣстнѣе девятнадцатилѣтнiй циклъ, потому что втеченiе этого времени Солнце восходить 235 разъ, а неподвижным звѣзды 254 раза.

Какъ и Землю, экваторъ раздѣляетъ Леванiю на два полушарiя. Жители экваторiальныхъ странъ каждый день видятъ Солнце проходящимъ надъ ихъ головами; начиная отъ этой линiи Солнце больше или меньше склоняется къ полюсамъ. Имъ неизвѣстны ни лѣто, ни зима, равно какъ и наши перемѣны временъ года. Вслѣдствiе пересѣченiя экватора съ зодiакомъ, въ Леванiи, какъ и у насъ существуютъ четыре страны свѣта. Зодiакальный кругъ начинается въ точкѣ этого пересѣченiя. Авторъ „Harmonice Mundi“ со всѣх сторонъ разсматриваетъ лунную сферу.

Между видимымъ и невидимымъ полушарiями Леванiи существуетъ большое различiе. Суточнымъ движенiемъ своимъ Земля, во многихъ отношенiяхъ влiяетъ на состоянiе каждаго полушарiя Леванiи; невидимое для насъ полушарiе можно назвать знойнымъ, а видимое — умѣреннымъ. Въ первомъ, ночь, равная пятнадцати нашимъ ночамъ, распространяетъ повсюду мракъ, стужу и все сковываетъ холодомъ; даже вѣтры производятъ тамъ ледяную стужу. Вслѣдъ за зимою наступаетъ лѣто, болѣе знойное, чѣмъ наше африканское лѣто. Вообще, жизнь въ Леванiи не слишкомъ прiятна.

Переходя къ видимому полушарию, начнемъ съ небольшой окружности, опредѣляющей его объемъ. Въ нѣкоторое время года Венера и Меркурiй кажутся тамъ, особенно для обитателей сѣвернаго полюса, въ два раза бóльшими, чѣмъ у насъ. Земля оказываетъ большую пользу астрономiи обитателей Леванiи. Полярная звѣзда, служащая намъ для измѣренiя градусовъ долготы, замѣняется въ Леванiи Землею, высота которой надъ горизонтомъ служитъ для той-же цѣли. Жители центральныхъ частей Леванiи видятъ нашу Землю въ зенитѣ; отъ центра до математическаго горизонта высота ея уменьшается, соотвѣтственно съ ея удаленiемъ. Полныхъ ночей въ Леванiи не бываетъ и стужа, господствующая въ противоположномъ ея полушарiи, умѣряется лучеиспусканiемъ неподвижной Земли. Полюсы обозначаются въ Леванiи не неподвижными звѣздами, но тѣми, которыми указывается намъ полюсъ эклиптики. Звѣзды и планеты заходятъ за Землю и закрываются послѣднею; то-же самое можно сказать и о Солнцѣ. У обитателей противоположнаго полушарiя этихъ явленiй не бываетъ.

Вслѣдствiе дѣйствiя Солнца, пары атмосферы и влаги каждой изъ частей Леванiи переходятъ изъ одного ея полушарiя въ другое. Нагрѣвая область обитателей видимаго полушарiя, дневное свѣтило привлекаетъ влаги противоположной стороны и разсѣеваетъ ихъ въ первой въ видѣ облаковъ; при наступленiи ночи, когда Солнце переходитъ въ невидимое полушарiе, происходитъ противоположное явленiе. Леванiя имѣетъ въ окружности не больше 1,040 нѣмецкихъ миль, т. е. едва четверть окружности Земли; однакожъ на ней есть очень высокiя горы, глубокiя долины, вслѣдствiе чего сфероидальность Леванiи менѣе совершенна, чѣмъ сфероидальность нашего мiра. Для обитателей невидимаго полушарiя пещеры служатъ защитою противъ сильнаго зноя и стужи.

Все, растущее на землѣ или поднимающееся надъ ея поверхностью, отличается въ Леванiи значительною величиною, развивается очень быстро, но существуетъ недолго. Обитатели Леванiи меньше чѣмъ въ одинъ день могутъ совершить путешествiе вокругъ ихъ мiра сухимъ путемъ, или на корабляхъ, или летая. Если-бы мы захотѣли опредѣлить разницу, существующую между двумя полушарiями Леванiи, то можно-бы было сказать, что обращенная къ намъ сторона подобна нашимъ городамъ и садамъ, а противоположная — полямъ нашимъ, лѣсамъ и пустынямъ.

Посредствомъ глубокихъ каналовъ, въ пещеры проводятся горячiя воды, съ цѣлью ихъ охлажденiя. Жители Леванiи цѣлые дни проводятъ въ пещерахъ принимаютъ тамъ пищу и выходятъ только подъ вечеръ. Плоды полей родятся, развиваются и умираютъ тамъ втеченiи одного дня, но каждый день появляются новые плоды. Леванiйцы питаются животными, причемъ разрѣзываютъ ихъ на части. Хотя они очень рѣдко выходятъ въ жаркую пору дня, тѣмъ не менѣе по временамъ они сладострастно грѣются на солнцѣ, у входа въ прохладныя пещеры, въ которыя возвратиться имъ очень нетрудно.

Заканчивая свой разсказъ, Кеплеръ говоритъ, что нерѣдко облака проливаютъ дожди надъ обращенною къ намъ стороною Леванiи и что подобнаго рода явленiе вывело его изъ усыпленiя. Сочиненiе Кеплера заключаетъ въ себѣ, кромѣ того, трактатъ Плутарха De facie in orbe Lunae и пространнѣйшiе комментарiи, которыми великiй астрономъ почтилъ книгу греческаго историка.

Не припомнилъ-ли себѣ Кеплеръ мнѣнiя Пиѳеаса (Pithéas)? Географъ этотъ говоритъ *), что на островѣ Ѳулэ, въ шести суткахъ пути на сѣверъ отъ Великобританiи, и во всѣхъ сѣверныхъ странахъ нѣтъ ни земли, ни морей, ни воздуха; тамъ существуетъ только какая-то смѣсь этихъ стихiй, среди которой находятся Земля и океанъ и которая служитъ связью между различными частями вселенной, но въ страны эти нельзя проникнуть ни сухимъ путемъ, ни моремъ. Пиѳеасъ говоритъ объ этомъ, какъ очевидецъ. Во всякомъ случаѣ, воспоминанiя Кеплера добровольны: человѣкъ, открывший три закона, лучше всѣхъ зналъ, въ чемъ тутъ дѣло.

*) Bayle. Dict. crit, art. Pithéas.

Это напоминаетъ намъ разсказъ, приводимый Ле-Вайе (Le Vayer) въ его „Письмахъ“. Одинъ пустынникъ (вѣроятно, онъ приходился съ родни подвижникамъ пустынь Востока) похвалялся, что достигнувъ предѣловъ мiра, онъ нашелся вынужденнымъ наклониться, такъ какъ въ мѣстахъ этихъ Земля и небо соприкасаются.

Abundat divitiis, nulla re caret, гласитъ одно правило латинской грамматики, чтó въ очень вольномъ переводѣ можетъ означать: обилiе богатствъ не вредитъ. Не всегда однакожъ поговорка эта оказывается справедливою. Мы буквально завалены астрологическими латинскими фолiантами, изданными отъ пятнадцатаго до семнадцатаго вѣковъ, не считая рукописей. Перечень ихъ заглавiй потребовалъ-бы книги, обширнѣе настоящей. Собравъ одни только заглавiя астрономическихъ книгъ, изданныхъ отъ эпохи Грековъ до 1781 года, Лаландъ составилъ громадный томъ in-4. Сочиненiя по части серьезной астрономiи вполнѣ поглощаются астрономическими трактатами, въ которыхъ алхимiя перемѣшана съ мистицизмомъ, при полнѣйшемъ преобладанiи чернокнижiя. Многiя изъ нихъ упоминаютъ о нашемъ предметѣ съ точки зрѣнiя — условной аргументацiи, нѣкоторыхъ подходящихъ мыслей и кажущагося сродства понятiй, а не съ точки зрѣнiя астрономической или философской. Намъ положительно невозможно, развѣ захотѣли-бы мы составить цѣлый словарь, упоминать обо всѣхъ сочиненiяхъ, сказавшихъ свое слово о нашемъ предметѣ. Но мы пополнимъ этотъ пробѣлъ приведенiемъ замѣчательнѣйшихъ въ своемъ родѣ типовъ и представивъ ихъ въ нашемъ обозрѣнiи. Въ общности своей они замыкаютъ нашъ предметъ въ полномъ его видѣ, такъ что приводитъ послѣ нихъ другiе трактаты, это значило-бы безполезно повторять одно и то-же.

Приводя одни лишь имена извѣстныхъ личностей изъ далекихъ эпохъ этихъ, упомянемъ о Корнелiѣ Агриппѣ, философѣ и алхимикѣ. Въ своемъ трактатѣ De occulta philosophia (1531 г.), онъ описываетъ шесть небесныхъ сферъ, которыя, согласно съ системою Птоломея, окружаютъ Землю. Въ этомъ тяжеловѣсномъ трактатѣ предлагаются практические способы для предсказанiя астрономическихъ явленiй, что не безъинтересно для людей, которые въ наше время справляются съ „Указателемъ временъ.“ — Iеронимъ Карданъ, въ своемъ Ars magna и въ De Subtilitate является астрономомъ, физикомъ, алхимикомъ и геомантомъ. Подобно Фабрицiю и Сведенборгу, онъ принадлежитъ къ числу личностей, увѣрявшихъ, что они принимали у себя обитателей Луны.Францискъ Патрицци феррарскiй профессоръ, по духу потомокъ Зороастра, Гермеса Трисмегиста и Асклепiя, утверждалъ въ своей Nоvа universis philosophia, что Земля и Луна взаимно пополняютъ другъ друга, что земной шаръ служитъ Луною для Луны и что общая судьба связуетъ мiры эти. — Вильгельмъ Гильбертъ, знаменитый англiйскiй врачъ, открывшiй главнѣйшiя свойства магнита и разгадавшiй законы всемiрнаго тяготѣнiя, представляетъ Луну другою Землею, мéньшею чѣмъ наша, но населенною живыми существами и освѣщаемую днемъ Солнцемъ, а по ночамъ Землею (De magnete, magnetisque corporibus physiologia nova, 1600). — Кампапелла, семь разъ подвергавшiйся пыткѣ, проповѣдывалъ, въ своей Apologia pro Galileo и въ Cite de Soleil ученiе о множественности мiровъ и о существованiи лунныхъ жителей. Подобно Оригену, въ своемъ De sensu rerum et magia онъ утверждалъ духовность и разумную природу свѣтилъ. Ученикъ Телезiо, Кампанелла былъ ревностнымъ возобновителемъ либеральной философiи, противникомъ Аристотеля и господствовавшей школы. Это одна изъ жертвъ слѣпаго и свирѣпаго фанатизма. Мы не можемъ воздержаться, чтобъ не побесѣдовать съ нимъ нѣсколько мгновенiй и не разспросить его на счетъ того, чтó вытерпѣлъ онъ ради убѣжденiй своихъ и чтó защищалъ онъ противъ всѣхъ и каждаго.

„Въ послѣднiй разъ пытка длилась сорокъ часовъ; крепко связавъ меня веревками, терзавшими мое тѣло, меня подняли, связавъ на спинѣ руки, на острый деревянный колъ, изглодавшiй шестую часть моего тѣла и извлекшiй изъ меня десять фунтовъ крови. Черезъ сорокъ часовъ, полагая что я умеръ, положили конецъ моимъ страданiямъ. Одни ругались надо мною и, съ цѣлiю увеличенiя моихъ мученiй, дергали веревку, на которой я висѣлъ; другiе втихомолку хвалили мое мужество. По истеченiи шести мѣсяцевъ, какимъ-то чудомъ я выздоровѣлъ, послѣ чего меня ввергли въ темницу, продолжая обвинять меня въ ереси на томъ основанiи, что я утверждалъ, что Солнце, Луна и звѣзды подвержены перемѣнамъ, въ противность мнѣнiю Аристотеля, считавшаго мiръ вѣчнымъ и нетлѣннымъ.“

Изъ глубины сырой и смрадной темницы, мужественно выдержавъ пытку въ седьмой разъ, Кампанелла писалъ: „Двѣнадцать уже лѣтъ страдаю я и всѣмъ тѣломъ источаю болезни. Члены мои терзали пыткою семь разъ; люди невѣжественные проклинали и осмѣивали меня; глаза мои были лишены свѣта солнечнаго, мускулы истерзаны, кости изломаны, пролита кровь моя и былъ я преданъ въ жертву лютѣйшей ярости; пища моя была скудна и недоброкачественна. Не достаточно-ли этого, о Господи, и не подашь-ли Ты мнѣ надежду на защиту Твою?“ Слова эти были написаны еще при жизни инквизиторовъ. Эритреи (Aerytroeus), какъ очевидецъ, прибавляетъ: „Такъ какъ все вены и артерiи, расположенные вокругъ заднихъ частей тѣла, были растерзаны, то кровь лилась изъ его ранъ и нельзя было остановить ее. Но у Кампанеллы настолько хватило мужества, что втеченiи тридцати пяти часовъ онъ не произнесъ ни одного слова, которое было-бы недостойно философа.“

Болѣе смелый и отважный, чѣмъ Галилей, и притомъ въ эпоху, когда притворство было офицiальною одеждою, этотъ братъ Бруно по духу, на столько обладалъ невообразимымъ мужествомъ, что въ часы досуга писалъ сатиры въ родѣ слѣдующей:

„О святая и преблаженная глупость, — святое невѣжество, святая тупость, вы удовлетворяете душу больше, чѣмъ всяческiя изысканiя ума.

„Ни прилежныя занятiя, ни трудъ, ни философскiя размышленiя не могутъ достичь неба, въ которомъ вы пребываете.

„Пытливые умы, зачѣмъ занимаетесь вы изученiемъ природы и стараетесь узнать, изъ чего состоять свѣтила: изъ огня, земли или воды?

„Святая и преблаженная глупость пренебрегаетъ этимъ: сложивъ руки и колѣнопреклоненная, она ждетъ отрады отъ одного только Бога.

„Ничто не смущаетъ, ничто не занимаетъ ее, за исключенiемъ вѣчнаго мира, который Господу угодно будетъ даровать намъ по смерти.

Узнавъ объ осужденiи Галилея, Декартъ подальше припряталъ свою книгу о Вселенной или Трактатъ о мiрѣ, въ которой онъ высказывался въ пользу нашего ученiя съ бóльшею опредѣленностью, чѣмъ въ Трактатѣ вихрей. Его искреннiй другъ, о. Мерсенъ, столь же робкiй по положенiю своему, насколько является онъ робкимъ въ своемъ Commentarium in Genesim, соблазнился сходствомъ мiра Луны съ нашiмъ мiромъ, вслѣдствiе чего Лэбрэ, отвѣтственный издатель сочиненiй Сирано, говоритъ: „О. Мерсенъ, котораго великой набожности и глубокой учености удивляются вcѣ знающiе его, замѣтивъ на Лунѣ присутствiе водъ, усомнился на счетъ того, не есть-ли она Земля, подобная нашей. Воды, окружающiя послѣднюю, могутъ возбудить подобнаго рода предположенiя въ людяхъ находящихся въ такомъ-же разстоянiи отъ Земли, въ какомъ находимся мы отъ Луны, т. е. въ разстоянiи шестидесяти полудiаметровъ. Это можетъ уже считаться нѣкотораго рода утвержденiемъ, потому что даже сомнѣнiя столь извѣстнаго человѣка должны имѣть достаточное основанiе.“ — Другой ревностный послѣдователь Декартова ученiя, Анри Лероа, подобно Патрицци сильно поддерживаетъ идею сходства Луны съ Землею — сходства, которое настолько сближаетъ мiры эти въ отношенiи ихъ общаго предназначенiя, на сколько близки они по своему положенiю въ пространствѣ (Philiosophia naturalis, 1654). — Авторъ Селенографiи (1647), Iоаннъ Гевелiй, бóльшую часть своего астрономическаго поприща провелъ въ изученiи лунныхъ странъ и первый изложилъ ихъ географiю; подобно предшествующимъ теоретикамъ, онъ уподобляетъ Луну земному шару.