Мысль о существовании мiра. подобного нашему И находящегося внѣ предѣловъ Земли, составляя, повидимому , первичное понятiе духа человѣческаго, производила на людей свое обаятельное дѣйствiе прежде чѣмъ наука проложила правильные пути для космографическихъ изысканiй. Въ первобытныя времена, когда человѣкъ, подобно ребенку, обладалъ умственнымъ запасомъ ложныхъ свѣдѣнiй исходящихъ непосредственно изъ внѣшнихъ влиянiй на чувство, на Землю смотрѣли какъ на плоскую и неопредѣленную площадь, однообразiе которой нарушалось горами и морями и со всѣхъ сторонъ замкнутую просторомъ безконечныхъ океановъ. Гдѣ заканчивались области, доступныя изслѣдованiямъ? Гдѣ прекращались самые смѣлые поиски кочевыхъ народовъ? До какихъ предѣловъ могъ доходить человѣк, не встрѣчая вѣчной преграды водъ? Едва-ли ставились даже эти наивные вопросы, съ цѣлью определенiя границъ, обитаемымъ странамъ, за которыми туманы далекихъ горизонтовъ опускали уже свою непроницаемую завѣсу. Надъ Землею разстилался лазуревый сводъ, покрывая мiръ своимъ таинственнымъ куполомъ; лучезарный предметъ, въ опредѣленныя эпохи, разливалъ повсюду теплоту и свѣтъ, другой предметъ, болѣе скромный, освѣщалъ безмолвные ночи, надъ которыми загорались въ выси невѣдомыя светила. Казалось, что столь простой видъ мiрозданiя не заключалъ въ себѣ никаких данныхъ для вдохновенiя, способныхъ возбудить мечты о другихъ мiрахъ и другихъ небесахъ и что полнѣйшѣе невѣдѣнiе на счетъ земнаго шара и его отношенiй къ другимъ свѣтиламъ, равно какъ и удаленiя и величины послѣднихъ, долженствовало поражать безплодiемъ самый пытливый умъ. Но не такъ было на дѣлѣ и подобный выводъ, который кажется намъ законнымъ, основанъ только на отношенiяхъ нашихъ настоящихъ понятiй къ понятiямъ первобытнымъ, отношенiяхъ, существенно условныхъ.

Въ самомъ дѣлѣ, зрелище природы составляетъ неисчерпаемый источникъ вдохновенiя какъ для кочеваго пастыря горъ, такъ и для образованнаго наблюдателя; причина одна и та-же, но результаты различны. Первый оставляетъ безъ руководства свою прихотливую мысль, но второй направляетъ ее къ областямъ, эксплоатацiя которыхъ можетъ быть полезна. Съ первыхъ минутъ появленiя своего на Землѣ, человѣкъ, существо мыслящее и сознательное, желая представить доказательства блестящей способности, отличавшей его отъ предшествовавшихъ ему существъ, сталъ нагромождать системы на системы въ видахъ представленiя устройства мiра и выясненiя законовъ происхожденiя вещей. Долго бродилъ онъ во мракѣ, среди заблужденiй и ошибокъ; но въ то время, какъ умъ его предавался медленнымъ изысканiямъ, его живое и любознательное воображенiе носилось уже блестящимъ и не знающимъ никакихъ границъ полетомъ. Для него мiръ былъ всегда слишкомъ тѣсенъ и даже теперь, когда телескопъ открылъ намъ безпредѣльность мiра, воображенiе едва-ли довольствуется и такими владѣнiями.

Въ глазахъ древнихъ народовъ, поприще земной жизни замыкалось чѣмъ-то въ родѣ мечты; пройдя эту область сновидѣнiй, можно было встрѣтить другiя страны, блестящiя жизнью, озаряемыя лучами другого Солнца, обитаемыя другими существами, необходимо обладавшими нѣкоторымъ съ нами сходствомъ. Не заключаетъ-ли въ себѣ идея множественности мiровъ какое-то особое обаянiе, которое, на первый взглядъ, освобождаетъ ее отъ болѣе солидныхъ достоинствъ? За предѣлами обитаемой нами Земли видѣть страны, гдѣ сверкаетъ Солнце, истинный родоначальник народовъ востока; находить другiя, увѣнчанныя кедрами горы, — холмы, цвѣтущiе оливковыми и апельсинными деревьями, — долины съ журчащими ручьями, — лѣса съ укромными убѣжищами — развѣ это не прекрасная мечта? Да, мечта великолѣпная, на которую впослѣдствiи смотрѣли, какъ на выраженiе дѣйствительности и которая, при самомъ возникновенiи своемъ, обладала уже характеромъ несомнѣнности, свойственнымъ только истинѣ. Кажется, что духъ человѣческiй, по природѣ своей обладаетъ въ этомъ отношенiи прирожденными идеями, или на него нисходитъ наитiе свыше.

Идея множественности мiровъ представлялась первобытнымъ пастушескимъ племенамъ и даже болѣе образованнымъ народамъ исторической древности не съ астрономической точки зрѣнiя, потому что собственно астрономическая наука для нихъ не существовала и являлась имъ возможною и вѣроятною внѣ всякаго математическаго воззрѣнiя на вселенную. Съ другой стороны, она не замедлила открыть готовое поприще для души, пробудившейся при первой мысли о безсмертiи; идея другаго мiра соединилась съ неопредѣленными стремленiями къ будущей жизни и втеченiи долгаго времени эти два понятiя слипались и смѣшивались.

Наука еще не народилась; человѣкъ жилъ среди иллюзiй; мiръ оставался неразгаданною тайною; системы нагромождались на системы но не освѣщали путей для научнаго наблюденiя, а только увеличивали мракъ и усложняли трудности. При помощи какихъ усилiй, путемъ какихъ элементарныхъ наблюденiй человѣкъ возвысился до познанiя вселенной; какiя формы усвоивались его мыслью на счетъ отношенiи неба и Земли; какимъ образомъ понятiе множественности мiровъ преобразилось и отождествилось съ понятiемъ объ обитаемости этихъ мiровъ; какимъ образомъ человекъ выяснилъ себе взаимный отношенiя, связующiя земную семью, къ которой мы относимся, съ другими семьями рода — исторiя этого будетъ разъяснена въ слѣдующихъ главахъ. Независимо отъ этого, настоящiй трудъ выяснить, что если воображенiе человѣка по временамъ бываетъ слишкомъ смѣло, то порывы его не всегда безплодны и если вымыселъ вообще считается болѣе поэтичнымъ, чѣмъ дѣйствительность, то въ этомъ именно и заключается ошибка. Воображенiе и поэзiя могутъ законно подать руку наукѣ: никакой вымыселъ, никакая фантазiя никогда не поднимались на высоту поэтическаго величiя, сообщаемая дѣйствительностью людямъ, умѣющимъ понимать послѣднюю.

Востокъ — это исходная точка исторiи человѣческаго рода. Въ отношенiи исторической цивилизацiи мы происходимъ отъ Римлянъ, Римляне — отъ Грековъ, Греки — отъ народовъ востока. Тутъ уже прекращается генеалогiя и, достигнувъ Ведъ, священныхъ книгъ Арiйцевъ, первая редакцiя которыхъ, повидимому, восходитъ къ четырнадцатому вѣку нашей эры, мы вмѣстѣ съ тѣмъ достигаемъ крайнихъ предѣловъ историческаго родоначалiя и мракъ далекихъ вѣковъ охватываетъ насъ своею синью.

Ригъ-Веда представляетъ намъ картину патрiархальнаго быта первыхъ племенъ человѣческихъ и состоянiе понятiй человѣка о природѣ. Картиною этою мы займемся преимущественно съ послѣдней точки зрѣнiя, такъ какъ краткое изложенiе понятiй о строѣ вселенной составляетъ естественное введенiе въ исторiю идеи множественности мiровъ.

Не впадая въ анохронизмъ, мы можемъ сопоставить космогонические идеи Индусовъ съ космогоническими понятiями Евреевъ. Арiйцы и Семиты, по всѣмъ вѣроятiямъ происходятъ отъ одного корня; но если религiозныя понятiя ихъ различны, то это объясняется различiемъ странъ, языковъ, соцiальнаго быта и духомъ этихъ народовъ.

При изученiи этихъ древнихъ памятниковъ письменности прежде всего насъ поражаетъ глубокiй натурализмъ, лежащiй у обоихъ народовъ въ основѣ ихъ воззрѣния на вселенную. Другое отличительное свойство, которое кажется намъ не менѣе очевиднымъ, это — антропоморфизмъ, господствующий надъ всѣми ихъ понятiями и вѣрованiями. Единственное исключенiе въ этомъ отношенiи можно допустить въ пользу Евреевъ, понятiя которыхъ о Богѣ болѣе возвышенны и болѣе независимы отъ явленiй природы. Евреи получили въ удѣлъ монотеизмъ — лучезарное средототочiе ихъ религiи, къ которому Индусы никогда не могли возвыситься, въ особенности послѣ переворота, произведеннаго Сакайя-Муни, апостоломъ буддизма.

Нельзя не допустить, что древнѣйшiе литературные памятники арiйскаго племени предшествовали Зендъ-Авестѣ, поэмамъ Гомера и идеалистическимъ системамъ; впрочемъ, послѣднiя у всѣхъ народовъ слѣдовали за теорiями сенсуалистическими. Прежде всего духъ поражался ежедневными явленiями природы, возбуждавшими его любознательность въ смыслѣ стремленiя къ познанiю причинъ явленiй. Очевидно, что Солнце создано для того только, чтобы освѣщать, согрѣвать Землю и содѣйствовать созрѣванiю плодовъ земныхъ. Какимъ образомъ и на основанiи какихъ данныхъ можно было предполагать, что Солнце горитъ на небѣ не для насъ собственно? Поэтому его поместили рядомъ съ облаками, воздухомъ и метеорами; подобно имъ, Солнце относилось къ системѣ Земли. Лунѣ отвели такое-же мѣсто, хотя вообще ее считали не столь благотворною, какъ вышеприведенныя стихiи. Въ замѣнъ того, ее всегда облекала поэзiя мистическихъ покрововъ, возвышавшихъ, казалось, ея значенiе.

Такимъ образомъ рядовой Арiец, скитавшiйся по берегамъ Ганга, Яксарта и отъ Каспiйскаго моря до Индостана, неспособный предохранить себя отъ атмосферическихъ влiянiй, не замедлилъ сознать въ глубинѣ своего духа нѣкоторого рода солидарность, существовавшую между нимъ и происходившими на небѣ явлениями. Небо, разстилавшее въ тихую погоду надъ Землею свой лазуревый пологъ; таинственныя свѣтила, озарявшiя по ночамъ сводъ небесный; блѣдная и трепетная Луна надъ горами; Солнце, своимъ царственнымъ обликомъ помрачавшее всѣ свѣтила; молния, мрачно бороздившая бурное небо — все это воспринимало въ его душѣ извѣстную живую форму, постоянно относимую имъ къ самому себѣ, какъ къ сознательному центру наблюденныхъ явленiй и образъ, возникавший мало по малу въ его душѣ, представлялся ему уже реальностью мыслящею и объективною, которую онъ обожалъ, или которой онъ страшился, смотря потому, какое дѣйствiе производила она на людей.

Было-ли то обожанiе или страхъ, но младенчествующiе народы, находившiеся подъ гнетомъ явленiй природы, не могли освободиться отъ идеи, развивавшейся и возникавшей въ нихъ, въ силу преобладанiя этих-же явленiй. Но чего-же они страшились и чему поклонялись? Религiю Ведъ охарактеризировали, назвавъ ее откровенiемъ свѣта. Дѣйствительно, первобытные народы обожали Солнце, свѣтозарный источникъ богатства и радостей мiра; они любили и призывали его, подателя дней, оживотворявшаго Землю своимъ присутствiемъ, надѣлявшаго ее жизнью и надеждами и каждый вечеръ, по захожденiи своемъ, погружавшаго ее въ угрюмый мракъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, они страшились этой ночи, соучастницы преступленiй и инстинктивный ужасъ мрака остался не безъ влiянiя на ихъ космогоническiя воззрѣнiя. Могли-ли люди, трепетавшiе по ночамъ и съ такимъ восторгомъ воспѣвавшiе восходъ Авроры, слѣдить на небѣ за теченiемъ мiровъ и возвыситься хоть-бы до смутнаго пониманiя дѣйствительныхъ отношенiй, существующихъ между звѣзднымъ мiромъ и Землею? Нѣтъ! Пусть пройдутъ первые вѣки младенчества и затѣмъ мы постараемся открыть болѣе возвышенныя понятiя, такъ какъ въ средѣ младенчествующихъ народовъ духъ человѣческiй едва-ли заявляетъ о своей индивидуальности. Но съ наступленiемъ поры умственной зрѣлости, мы потребуемъ отъ него плодовъ, находящихся пока въ зародышѣ.

Индус усматривалъ въ явленiяхъ природы непосредственное дѣйствие незримой силы, перваго божества Ведъ, бога Индры, преобразiвшагося впослѣдствiи во множество другихъ божествъ. Индра восходить въ утренней зарѣ, сверкаетъ въ Солнцѣ, оплодотворяетъ землю дождями, гремитъ въ громѣ, проносится въ вѣтрѣ. Онъ не недоступенъ, подобно Богу Израиля и находится въ болѣе непосредственномъ, и близкомъ съ нами общенiи. Индра Арiйцевъ — это возвышеннѣйшее выраженiе понятiя о божествѣ, это Зевесъ Грековъ; но какъ метафизическая идея невещественной и безконечной Сущности едва-ли могла возникнуть въ средѣ первобытнаго народа и никоимъ образомъ не могла закрепиться въ его сознанiи, то вскорѣ понятiе это вытѣснилось второстепеннымъ божествомъ — Агни, богомъ огня. Антропоморфизмъ необходимъ для религiознаго чувства; человѣкъ хочетъ видѣть, хочетъ сознавать подлѣ себя существо, на которое онъ возлагаетъ свои упованiя. Онъ разводить огонь и полагаетъ, что въ пламени этомъ пребываетъ самъ Агни, что Солнце и звѣзды — огни, подобныя нашимъ огнямъ и что потухая, послѣднiе возвращаются къ первымъ. Вскорѣ и на Солнце стали смотрѣть различно: вначалѣ, согласно съ временами года, а впослѣдствiи, согласно съ двѣнадцатью положенiями, которыя Солнце занимаетъ послѣдовательно на небосклонѣ. Эпитеты, которыми обозначалось одно и то-же существо, облекались плотiю въ сознанiи послѣдовательныхъ поколѣнiй и служили для наименованiя особыхъ божествъ. Затѣмъ вознiкаетъ уже политеизмъ; желая подняться до начала вещей, человѣкъ придумываетъ бракъ Неба и Земли: нарождаются второстепенныя божества природы и, быть можетъ, такимъ образомъ возникло древнее преданiе о Кроносѣ и Реѣ у Грековъ.

Итакъ, космогонiя Арiйцевъ устанавливается сама собою, на основанiи естественнаго происхожденiя вещей. Чуждые самыхъ элементарныхъ астрономическихъ понятiй, Арiйцы втеченiе долгаго времени не задавались вопросомъ: почему Солнце погасаетъ вечеромъ на западѣ, а утромъ возгорается на востокѣ? Послѣ долгихъ исканiй, загадка была найдена: достигнувъ предѣловъ дневнаго пути, Солнце разоблачается отъ своихъ свѣтлыхъ одеждъ и съ мрачнымъ обликомъ проходить по небу на востокъ, гдѣ на слѣдующiй день восходитъ прежнимъ лучезарнымъ дискомъ. Въ то время, какъ Индра представляетъ божество дня, Солнце, ему противопоставляется уже божество ночи — Солнце мрачное, Варуна, олицетворенiе тверди небесной послѣ солнечнаго заката. Такой способъ созиданiя божествъ даетъ намъ нѣкоторое понятiе о сбивчивости космогоническихъ познанiй у первобытныхъ народовъ.

Фактъ знаменательный въ исторiи Арiйцевъ, но яснѣе всякаго другаго свидѣтельствующiй о древности этого народа: ни Луна, ни звѣзды не считаются у него воплощенiемъ божества. Созвѣздiя не имѣютъ у нихъ особыхъ наименованiй, за исключенiемъ только Большой Медвѣдицы, а о двѣнадцати мѣсяцахъ едва-ли упоминается. Такой сабеизмъ предшествовалъ халдейской эпохи, представлявшей уже правильныя астрономическiя наблюденiя и основы теогоническихъ фабулъ. Даже планеты не отличались отъ неподвижныхъ звѣздъ и только Венера имѣла особое названiе, такъ какъ она являлась при восходѣ и закатѣ Солнца и противилась могуществу Индры.

Не поднявшись до уровня истиннаго пониманiя природы вселенной, могли-ли Арiйцы настолько отрѣшиться отъ антропоморфизма, чтобы дойти до мысли о множественности мiровъ? Земля и Небо — это нераздѣльная единица, населенная таинственными существами, изъ которыхъ каждое находится въ связи съ человѣчествомъ; очевидно, что все создано для человѣка и что вселенная совершенна въ томъ видѣ, въ какомъ она представляется намъ. Напрасно искали-бы мы здѣсь какихъ-либо указанiй на ученiе, подобное нашему; принимать-же слова за идеи — было-бы большою ошибкою. Вотъ то мѣсто въ Ригъ-Ведахъ, где мы замѣтили намекъ, самый благопрiятный для нашего ученiя: „О Агни,“ вскричалъ Васишта (Wasichta): едва ты родился, властитель мiровъ, какъ уже носишься по нимъ, подобно пастырю, посѣщающему свои стада!“ Но дѣло идетъ здѣсь не о звѣздныхъ мiрахъ и поэтъ, предшествовавшiй Ж. Б. Руссо, воспеваетъ послѣдовательное прохожденiе дневнаго свѣтила надъ различными народами Земли.

В то время, какъ Варуна, по сказанному нами, представляетъ Солнце ночи, поэмы Ведъ присоединяютъ къ нему Митру — новое название Солнца дневнаго. Этотъ Митра, какъ объясняетъ ученая паралелль г. Мори, можетъ быть родоначальникомъ персидскаго Митры, божества героическаго и побѣдоноснаго, сохранившаго большое сходство съ родителемъ своимъ. Основатель маздеизма (Зороастръ) прiурочилъ своему Митре часть признаковъ, свойственныхъ Агни Ведъ. Дѣйствительно, Митра и Ариманъ являются въ маздеизмѣ, равно какъ и въ религiи Ведъ, въ двухъ различныхъ видахъ: утренними и вечерними свѣтилами, подобными Фосфоросу Грековъ и Луциферу Римлянъ; но этотъ двоякiй характеръ оставилъ лишь слабые слѣды въ Зендъ-Авестѣ.

Персы точнее формулировали свои космотеологическiя верованiя. Они разсуждали — можно-бы сказать, бредили — съ бóльшею отчетливостiю о происхожденiи вселенной и предназначенiи разумныхъ существъ. По словамъ писателей Востока, дѣло мiрозданiя началось въ 15-й день мѣсяца Митры и завершилось въ теченiи шести дней; годовщина этого событiя торжеcтвовалась празднествомъ. По смерти, души переходили мостъ, за которымъ и воспринимали новую жизнь. Подобнаго рода вѣрованiя облекались астрономическими миѳами, мало-по-малу принимавшими характеръ дѣйствительности земной. Вмѣсто того, чтобы путемъ наблюдения и анализа явленiй возвыситься до познанiя истины, Персы придерживались психологическихъ мечтанiй, подъ которыми исчезли даже послѣднiе признаки первобытной опытной науки. Такимъ образомъ, ни Брама, ни Зороастръ, ни послѣдователи ихъ, не могли отрѣшиться отъ характерическихъ признаковъ, свойственныхъ земному человѣчеству.

То-же самое было и въ Китае, где, около шести вѣковъ до нашей эры, Конфуцiй проповѣдывалъ свою великую философскую систему. Ни научнаго наблюденiя, ни анализа. Конфуцiй представилъ только сводъ положенiй нравственныхъ, политическихъ и административныхъ. Мы не унижаемъ достоинства этихъ положенiй, но съ точки зрѣнiя нашего предмета, Китай тогдашняго времени, равно и соседняя ему Индiя, не представили ничего такого, чтó могло-бы дойти до насъ Лаоти былъ болѣе мистиченъ и его главнѣйшее (положенiе (не хотѣлось бы намъ приводить его), состоитъ въ слѣдующемъ: „Мудрый полагаетъ все свое знанiе въ отсутствiи всякого знанiя.“ Этимъ подготовлялся буддизмъ. — Какъ ни замѣчательны нѣкоторыя астрономическiя наблюденiя Китайцевъ, у которыхъ правительственныя формы такъ тѣсно связаны съ понятiями космографическими, но природа вселенной была совершенно неизвестна Китайцамъ“*).

*) Ни въ сокращенномъ изложенiи астрономiи Китайцевъ, ни въ подобномъ же сочиненiи Ж. Б. Бiо, не упоминается о природѣ свѣтилъ и ихъ назначенiи.

Само собою разумѣется, что мы не станемъ искать въ буддизмѣ ни малѣйшихъ стремленiй, клонящихся въ пользу идеи множественности мiровъ. Эта невообразимая религiя есть ничто иное, какъ трупъ. Къ чему наблюдать, трудиться и мыслить? Дѣятельность — это безплодный трудъ; желательнѣе всего квiетизмъ или, скорѣе, лѣнь. Буддистъ могъ-бы сказать, не впадая въ парадоксъ, что высочайшее блаженство заключается въ отсутствiи всякаго блаженства. Примемъ ли буквальное толкование Бюрнуфомъ (Burnouf) слова Нирвана, допустимъ-ли толкованiе его противниковъ; во всякомъ случаѣ составившееся на счетъ буддистовъ мнѣнiе никогда не будетъ благопрiятно послѣднимъ. Буддисты въ широкихъ размѣрахъ осуществляютъ флегму тѣхъ юныхъ британцевъ, которые заставляютъ говорить своихъ сосѣдей, чтобы не утомлять себѣ языка.

Но — таковъ ужъ мiръ и ничего нѣтъ абсолютнаго въ природѣ — при болѣе близкомъ знакомствѣ съ народами не-классической древности, мы открываемъ — не въ ихъ наукѣ, но въ ихъ религiи — множество благотворныхъ идей, относящихся къ нашему предмету. Подводя, такимъ образомъ, основы для общаго обзора, мы встрѣчаемъ въ пантеистическомъ культѣ силъ природы Арiйцевъ, при преобладания упованiй здѣшней жизни, идею о странствованiяхъ души то въ горнихъ небесахъ, гдѣ онѣ сiяютъ, облеченныя тонкою плотью, то въ небесахъ неизменныхъ, гдѣ ихъ питаетъ Индра, то, наконецъ, на Землѣ, гдѣ онѣ воплощаются въ различныя существа. Позже, когда Индiею стала управлять организованная жрическая каста, причемъ первобытный натурализмъ замѣнился идеалистическимъ культомъ Брамы, существовало вѣрованiе, что высшее предназначенiе душъ состоять въ пребыванiи ихъ въ горнемъ небѣ. Подобныя теорiи, относящiяся къ понятiю о странствованiяхъ душъ, повидимому замыкаютъ въ себѣ идею множественности мiровъ; въ сущности-же, это воззрѣнiя чисто религiозныя, заняться которыми намъ представится случай впослѣдствiи и которыя не имѣютъ никакого отношенiя къ физическимъ наукамъ. Не мѣшаетъ, однакожъ, на нѣсколько мгновенiй остановиться на этихъ воззрѣнiяхъ, проливающихъ интересный свѣтъ на исторiю прирожденныхъ стремленiй духа человѣческаго.

„Душа отправляется въ мiръ, принадлежащiй ея дѣламъ“ говорится въ Ведахъ. Если душа совершила дѣла, ведущiя въ мiръ Солнца, она отправляется на Солнце... Человѣкъ, имѣвшiй въ виду вознагражденiе добрыхъ дѣлъ своихъ, по смерти отправляется въ мiръ Луны. Тамъ онъ поступаетъ въ услуженiе къ правящимъ половиною Луны въ перiодъ ея приращенiя. Послѣднiе съ радостью принимаютъ его, но онъ неспокоенъ и нетъ для него счастья; вся его награда состоитъ въ томъ только, что онъ достигъ мiра Луны. По прошествiи извѣстнаго врѣмени, служитель правителей Луны въ перiодъ ея приращенiя, нисходитъ въ адъ, гдѣ и возрождается червемъ, мотылькомъ, львомъ, рыбою, собакою, или подъ иною формою (формою человѣческою).“

„Въ мiрѣ Луны душа прiемлетъ награду за добрыя дѣла, которыя она совершила, не отказываясь отъ ихъ плодовъ: но награда эта длится извѣстное время, по истеченiи котораго душа воплощается въ низменномъ мiрѣ. Напротивъ, кто отказывается отъ воздаянiя за дѣла свои и ищетъ Бога съ твердою вѣрою, тотъ достигаетъ Солнца, Великаго Мiра“*).

*) La religion des Hindous selon les Védas par Lanjuinais.

Багавадъ Гита (Bhagawad Gita), устанавливая разницу между душами праведными, возвращающимися къ предмету ихъ мысли (Богу) и душами холодными, которыя переселяются въ мiръ Луны, но впослѣдствiи возвращаются назадъ, говоритъ: „Свѣтъ, день, эпоха приращенiя Луны, шесть мѣсяцевъ пребыванiя Солнца на сѣверѣ — вотъ времена, когда души, познавшiя Бога, отправляются къ Богу. Мракъ, ночь, ущербъ Луны, шесть мѣсяцевъ пребывания Солнца на югѣ — это время, когда iоги отправляются въ мiръ Луны, чтобы впослѣдствiи возвратиться оттуда.

Такiе же мысли встрѣчаются въ бóльшей части первобытныхъ релiгий, но мы не станемъ распространяться на счетъ подобныхъ вѣрованiй тѣмъ болѣе что обитатели свѣтилъ являются здѣсь результатомъ воззрѣнiй чисто-метафизическихъ. У Египтянъ существовали такiе же понятiя о предназначенiя души, понятiя, исчезнувшiя въ чрезмѣрномъ развитiи политеизма. Маздеизмъ продолжаетъ ихъ, сообщаетъ имъ новыя формы, но не точнѣе опредѣляетъ ихъ. Наконецъ, вавилонскiе Халдеяне создаютъ болѣе стройную систему, по которой переселенiе душъ въ неизвѣстныя небеса возобновляется каждыя 36,425 лѣтъ. Такимъ образомъ, въ предѣлахъ огромнаго астрологическаго перiода устанавливается, теченiемъ сознательной жизни въ безконечныхъ пространствахъ, нѣкотораго рода солидарность между небомъ и Землею.

Интересно и полезно присутствовать при первомъ пробужденiи мысли у первобытныхъ народовъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сознавать, что въ какомъ бы мѣстѣ земнаго шара ни находились послѣднiе, духъ человѣческiй проявляетъ одни и тѣ-же свойства, одни и тѣ-же первичныя стремленiя. Приподнимемъ-ли туманные покровы, облекающiе древнюю Скандинавiю; вспомнимъ-ли о первобытныхъ Кельтахъ и Гетахъ, чадахъ сѣвера, — и если внѣшняя форма ихъ мысли отличается отъ мысли народовъ юга меньшею степенью блеска, то все-же въ основѣ ея лежитъ тотъ-же страхъ предъ громадными силами природы, тотъ-же культъ пантеистическаго натурализма. Въ поэмахъ Осссiана (апокрифичны-ли онѣ, или нѣтъ) на столько-же выражаются подобныя стремленiя, какъ и въ Санкiяхъ (Sankyas).

До сихъ поръ мы не видимъ однакожъ, чтобы мысль о природѣ свѣтилъ опредѣлялась отчетливо, особенно съ точки зрѣния ихъ обитаемости. Воззрѣнiя поэтическiя и религiозныя носятся, туманныя, въ области беспредѣльнаго, не облекаются существенными формами и при малѣйшемъ къ нимъ прикосновенiи исчезаютъ, подобно безплотнымъ призракамъ. Но, быть можетъ, у народа болѣе способнаго къ научному наблюденiю, мы встрѣтимъ положенiя, болѣе прочныя и понятiя, менѣе неопредѣленныя.

Жанъ Рено изложилъ недавно космогонiю первобытныхъ Галловъ и трудъ его, болѣе обширный, чѣмъ можно было предполагать въ виду недостаточности историческихъ свидѣтельствъ, на рацiональномъ основанiи представляетъ философскую систему друидовъ, опредѣлившуюся съ бóльшею точностью, чѣмъ всѣ предшествовавшiя ей системы. Что друидамъ, до нѣкоторой степени были известны дѣйствительныя движенiя мiровъ и положенiе послѣднихъ въ пространствѣ — это является достовѣрнымъ въ виду оставшихся друидическихъ памятниковъ, хотя и очень сомнительно, чтобы у Галловъ существовала физическая астрономiя и чтобы они замѣчали аналогiю между Землею и другими планетами. Вотъ, однакожъ, замѣчательное свидѣтельство, оставленное намъ Гекатеемъ (Hecatée). Историкъ этотъ говоритъ, что Луна, видимая съ острова Великобританiи, кажется гораздо бóльшею, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ и что на поверхности ея замѣчаются даже горы, подобныя земнымъ. Не отсюда-ли басня, приводимая Плутархомъ и о которой мы поговоримъ въ слѣдующей главѣ? Какъ-бы то ни было, не подлежитъ сомнѣнiю, что друиды смотрѣли на Луну, какъ свѣтило, на которое переселялись души непосредственно по смерти тѣла.

Въ Галлiи, въ Халдеѣ, да и вездѣ впрочемъ, астрономiя и религiя находились мъ столь тѣсной взаимной связи, что отдѣлить первую отъ второй, или указать относительно первой такiя черты, которыя не были-бы свойственны и последней, довольно трудно. Цезарь говоритъ, что наблюденiе неба составляло оффицiальную обязанность касты друидовъ. Слѣдующiя слова Тальезена (Taliesen) доказываютъ, что Галламъ была извѣстна истинная система вселенной: „Я спрошу у бардовъ — говоритъ онъ — чтó поддерживаетъ мiръ и почему, лишенный подпоръ, онъ не падаетъ. Но что могло-бы служить подпорою? Мiръ — это великiй странствователь! Онъ безпрерывно движется, а между тѣмъ спокойно несется по пути своемъ и какъ дивна форма пути этого, если мiръ не уклоняется отъ него ни въ одну сторону!“ Нѣкоторые изъ кельтическихъ памятниковъ свидѣтельствуютъ объ успѣхахъ астрономiи у Галловъ.

Мы не рѣшаемся высказать здѣсь мнѣнiе вышеприведеннаго автора, будто Пиѳагоръ заимствовалъ у бардовъ свѣдѣнiя относительно той системы мiра, которой онъ училъ посвященныхъ въ его эзотерическую доктрину. Однакожъ между доктриною друидовъ и пиѳагорейцевъ существуетъ такая аналогiя, что мы считаемъ Пиѳагора скорѣе ученикомъ друидовъ, чѣмъ египетскихъ жрецовъ. Действительно, пиѳагорейская школа во главѣ догматовъ своихъ ставила догматъ метампсихоза.

Орфей первый изъ Грековъ проповѣдывалъ ученiе наше. Проклъ, (Proclus) in Timoeum, lib. IV, передаетъ намъ стихи, въ которыхъ говорится, что Луна есть мiръ, на которомъ существуютъ горы, люди и города.

*) Если эти стихи не принадлежать ни Орфею, котораго существованiе очень сомнительно, ни Пиѳагору, то ихъ можно приписать пиѳагорейцу Кекропсу. Orphicum carmen, говорить Цицеронъ (D nat. deor L. I) Pythagoric ferunt cujusdam fuisse Cecropis.

Нѣкоторыя изъ греческихъ, а также и римскихъ школъ проповѣдывали, съ различныхъ однакожъ точекъ зрѣнiя, доктрину множественности мiровъ, и только здѣсь анализъ открываетъ тѣ изъ побужденiй, которыми мотивировались подобныя воззрѣнiя на вселенную, или которыя гармонично сливались съ послѣдними. Заканчивая изложенiе предмета нашего въ древнiя времена, мы опять вынуждены ограничиться общими соображенiями, такъ какъ къ намъ не дошло ни одной книги, специально написанной по этому предмету. Генеалогическая картина, которую мы намѣрены представить, можетъ быть примѣнена ко всѣмъ временамъ: если условiя и самые мотивы человѣческаго самолюбiя измѣняются согласно съ вѣками и народами, то нельзя сказать этого о духѣ человѣческомъ, повсюду подобномъ самому себѣ.

На первыхъ порахъ, число философскихъ системъ представляется столь громаднымъ, что трудно обознаться среди ихъ и дать имъ ясную квалификацiю. Но при болѣе внимательномъ наблюденiи мы замѣчаемъ, что прежде всего онѣ могутъ быть сведены къ двумъ главнымъ системамъ и затѣмъ еще къ двумъ другимъ системамъ, исторически слѣдующимъ за первыми. По первой системѣ, системѣ матерiалистовъ, существуетъ только чувственный мiръ; наша душа есть ни-что иное, какъ совокупность впечатлѣнiй, воспринимаемыхъ нами отъ предметовъ внѣшняго мiра и возбуждаемыхъ ими представленiй, подобно тому, какъ Богъ есть несознательная единица всѣхъ явленiй природы. Но такъ какъ столь исключительная система не объясняла всѣхъ явленiй природы, то наблюденiе незримыхъ феноменовъ, совершающихся въ нашемъ сознанiи и никоимъ образомъ невыясняемыхъ системою матерiалистовъ, создало новую и противоположную ей систему спиритуалистовъ или идеалистовъ. Последняя система столь-же полна, какъ и первая, но подобно первой, не можетъ быть допущена отъ всего прочаго. Предаваясь поочередно исключительному изученiю то первой, то второй изъ системъ, человѣкъ не замедлилъ усмотрѣть, насколько онѣ противоположны одна другой, насколько онѣ несостоятельны и насколько, несмотря на ихъ антагонизмъ, онѣ не удовлетворяютъ нашей великой потребности знанiя. Здравый смыслъ вскорѣ покончилъ съ этими человѣческими измышленiями: сомнѣваясь какъ въ первой, такъ и во второй системахъ, онъ впадаетъ въ скептецизмъ — систему новую, представляющую меньше трудностей, но непослѣдовательную. Но въ силу той-же непослѣдовательности скептицизма, душа приходитъ къ потребности вѣрованiя; переходя отъ одной системы къ другой и не находя удовлетворительною ни одну изъ нихъ, она предается наконецъ мистицизму, пылкому и свободному отреченiю отъ дѣйствительности и погружается въ лоно великой причины, столь жадно отыскиваемой, но вѣчно неизвѣстной.

Собственнымъ опытомъ убѣдившись въ филiацiи главнѣйшихъ философскихъ системъ, къ которымъ могутъ быть сведены всѣ ихъ варiанты полагаемъ, что нѣтъ на свѣтѣ ни одного пытливаго ума, который не старался-бы изучить каждую изъ системъ этихъ, не убѣдившись въ концѣ концовъ, что ни одна изъ нихъ не можетъ быть допущена исключительно, что каждая изъ нихъ заключаетъ въ себѣ извѣстную долю истину и что благоразумiе требуетъ, чтобы въ духѣ нашемъ существовало равновѣсiе, хоть-бы и неустойчивое: другого, впрочемъ, и нѣтъ въ природѣ.

И такъ, въ какомъ неизмѣнномъ видѣ вопросъ о множественности мiровъ является предъ судомъ каждой изъ указанныхъ философскихъ систем?

Матерiалисты, смотрящiе на вселенную, какъ на несознательное и вѣчное произведенiе слѣпыхъ силъ, не признающiе первичной и конечной причины и усматривающiе поочередно причину въ предшествовавшемъ дѣйствiи, а дѣйствiе въ причинѣ, допускаютъ, что вслѣдствiе свободнаго дѣйствiя стихiй, въ безпредѣльныхъ пространствахъ могли возникнуть одинъ или многiе мiры, даже безконечное множество мiровъ, подобныхъ обитаемому нами. Для нихъ идея безконечнаго множества мiров заключается въ предѣлахъ возможнаго, а идея ихъ множественности — въ предѣлахъ вѣроятнаго; для нѣкоторыхъ-же послѣдняя представляется необходимою.

Идеалисты полагаютъ, что разумное начало управляло творенiемъ и распорядкомъ всего сущаго и что природа необходимо должна имѣть извѣстную цѣль. Къ предъидущимъ предположенiямъ относительно того, что все сущее произведено свободнымъ дѣйствiемъ мiровыхъ началъ, идеалисты присоединяют еще гипотезы, вытекающiя изъ идеи разумнаго управленiя вселенною. Имъ отрадно думать, что красота и гармонiя, усматриваемыя на Землѣ, проявляются, быть можетъ, въ болѣе совершенномъ видѣ въ небесныхъ пространствахъ и что бесконечное богатство явленiй, которое мы, такъ сказать, только предвкушаемъ здѣсь, свободно развивается въ предѣлахъ эфира. Кромѣ того, они вѣрятъ въ существованiе и въ безсмертiе души и требуютъ для будущей жизни своей мѣста въ горнихъ обителяхъ. Скептики... Они не были-бы скептиками, если-бы, подобно идеалистамъ, легко допускали что-либо. Поэтому мы видимъ, что они всевозможными мерами стараются возражать противъ допущенiя какого-бы то ни было положенiя, не опасаясь даже отрицать то или другое, изъ одного удовольствiя отрицать, тѣмъ болѣе, что возражать имъ очень не легко. Межъ нами будь сказано, люди эти очень полезны: безъ нихъ матерiалисты и идеалисты не рѣдко доходили-бы до крайнихъ предѣловъ абсурда. Скептики — это противовѣсъ добросовѣстнымъ мыслителямъ. Что касается идеи множественности мiровъ, то они сильно поддержили-бы ее, если-бы вообще она отвергалась; но какъ въ сущности эта идея не задѣваетъ ни одной изъ теорiй, то скептики не прочь даже и подтрунить надъ ея защитниками.

Наконецъ, вотъ мистики. Для нихъ не существуешь ни малѣйшаго повода отвергать идею множественности мiровъ; напротивъ, у нихъ есть многiе поводы для ея допущенiя. Поэтому, они нисколько не затрудняются создавать воображаемыя существа, которыми можно-бы населить безконечное число мiровъ. Но съ ними надо соблюдать осторожность и не заходить въ ихъ владѣнiя, такъ какъ извѣстно, что по принцiпу скептики стоять внѣ всякаго научнаго наблюденiя, а это именно наблюденiе и составляетъ нашу опору.

Исторiя въ двухъ словахъ объяснить такую классификацию философскихъ идей и степень ихъ расположенiя въ пользу нашего ученiя. Iонiйская школа, основанная ѳалесомъ, отчасти школа Элея (Elée) и эпiкурейцевъ принадлежатъ къ первой группѣ. У Римлянъ, корифеемъ школы этой является Лукрецiй. Школы Пиѳагора, Сократа и Платона относятся ко второй группѣ; Аристотель принадлежитъ къ двумъ группамъ разомъ и въ этомъ отношенiи онъ великъ, какъ философъ, не смотря даже на его заблужденiя по части астрономiи. Софисты, циники, ново-академики принадлежатъ къ третьей группѣ и, наконецъ, Александрiйская школа и неоплатонизмъ — къ четвертой.

Въ числѣ Грековъ и Римлянъ, подобно тому какъ и между сынами нашего вика, были люди, не имѣвшiе никакого мнѣнiя, не развивавшiе свой умъ изученiемъ природы, очень мало размышлявшiе о томъ, чему слѣдуетъ и чему не слѣдуетъ вѣрить и не заботившiеся о вопросахъ отвлеченныхъ. Мы и не упоминали-бы объ этихъ людяхъ, если-бы между ними не встречались порою творцы системъ, интересныхъ для изученiя. Къ числу послѣднихъ относятся системы, основанныя на антагонизмѣ Сухаго и Влажнаго началъ, Свѣта и Мрака, Геометрическiя формы, Стремленiя естественныя — системы, изъ которыхъ возникали различные мiры, устроенные согласно съ фантазiею ихъ творцовъ. Таковы были еще космогоническiя теорiи по началу происхожденiя чиселъ, по которымъ вселенная начинается точкою и продолжается линiею — первичными движенiями, изъ которыхъ рождаются время и пространство.