Полет продолжается

Как большинство одесских ребят, Жора мечтал стать капитаном большого корабля и бороздить на нем необъятные морские просторы. Но в «мореходку» поступить не удалось. Однажды прибежал Игорь Кириллов и на весь Пишенин переулок заорал:

— Айда в летчики! Спецшкола открылась. Форма красивая и кормить будут!

Вместе с товарищем Добровольский подал заявление. Опрометчивым и неожиданным это решение назвать нельзя. Небо, в котором летал любимец школы, а теперь уже Герой Советского Союза и Народный Герой Югославии Женя Горелик, манило ребят: ведь туда устремился лучший из лучших. И не исключено, что этот факт стал решающим, когда Жора вместе с Игорем Кирилловым пришли в спецшколу. Там сразу все понравилось: и форма, и занятия, и преподаватель с орденами на груди.

С первых дней учителя старались заинтересовать ребят, рассказывая о бесстрашии и мужестве воздушных бойцов. Общеобразовательные предметы, обязательные для десятилетки, в школе разумно сочетались со специальными — историей авиации, изучением основ конструкции самолета, его оборудования; изучали и стрелковое оружие: автомат и пистолет. Преподаватели умело прививали ребятам любовь к небу.

Разболтавшиеся за время оккупации мальчишки, захваченные новым и интересным, превратились в усидчивых и внимательных учеников. Зато, выскочив за пределы школы, они давали волю своим мальчишеским страстям. Частенько эти вольные походы превращались в «сражения». Как ни странно, тогда вспыхнула «вражда» между спецшкольниками и ребятами из мореходки. Встречи их нередко превращались в жестокие потасовки. И только появление милиции или патрулей ставило всех на свои места. И те, и другие разбегались врассыпную.

Однажды, когда Жора шел домой, его перехватила группа ребят из мореходки. Впору было задать стрекача, но терять престиж спецшкольника ВВС не хотел. Отмахиваясь, он отступал к подъезду ближайшего дома. Неожиданно из подъезда вышли двое военных: моряк и летчик. В одно мгновение летчик сцапал двух парней из мореходки, моряк ухватил Жору:

— Сопляки! Дружить надо, а вы друг друга колотите, как оголтелые! А еще моряки! Кодлой на одного! Не стыдно? — говорил офицер-моряк.

— Выручать друг друга надо, а не драться. Если б не Коля, — продолжал он, указывая на летчика, — давно кормили бы мы рыбу уже. А он в тумане нашел нас и надувную лодку сбросил, и харч, а потом корабли навел…

Ребята стояли, опустив головы. Когда офицеры отпустили ребят, один из мореходки протянул руку Жоре:

— Давай краба!

Жора обменялся рукопожатиями со своими недавними противниками. После этого случая «междоусобицы» сразу, конечно, не прекратились, но если в одной из готовых к драке сторон оказывался Жора или его новые приятели из мореходки, все, как правило, кончалось без конфликта. И хотя Жора по-прежнему с чувством зависти смотрел вслед уходящим кораблям, в нем укрепилось твердое решение стать летчиком и обязательно истребителем. Это решение начисто вытеснило мечты о капитанском мостике. Короткие спецшкольные годы вдохнули в Жору и его товарищей стремление владеть небом. Впереди их ждало летное училище.

Юность комсомольская моя…

Жора поехал поступать в Чугуевское военное авиационное училище. Спецшкольникам ВВС предоставлялись привилегии, и Жора без особого труда поступил.

Жизнь тут началась с того, что пожилой старшина построил курсантов и повел на аэродром. На летном поле он скомандовал — садиться прямо на траву. У стоявшего неподалеку самолета копошились люди. Потом мимо курсантов прошел молодой подполковник с несколькими рядами орденских планок. Он приветливо улыбнулся ребятам. Когда подполковник подошел к самолету, старшина уважительно сказал:

— Вот вам зараз покажугь, що це воно таке — авиация…

Взревел мотор. Самолет быстро и легко взлетел. А потом в воздухе над аэродромом происходило такое, от чего у ребят дух захватывало. Полковник блестяще выполнял фигуры высшего пилотажа. Восторгу курсантов не было предела…

»Теперь впереди небо, и только небо», — думал Добровольский. Но — ошибался. Прежде чем подняться в небо, предстояло еще много, очень много трудиться и довольно часто делать то, чего вовсе не хотела его вольнолюбивая натура. Строевая подготовка, караулы, наряды на работы — все это было ему совсем не по нутру. Он думал, что в училище курсантов сразу начнут учить летать, а не ползать по земле, окапываться, уметь разбирать и собирать автомат и пистолет.

При случае, если ему удавалось, он норовил улизнуть от чистки картошки, уборки казармы и от нарядов. Нередко работу приходилось делать за него товарищам. Естественно, что это ребятам надоело, и они решили проучить Жору.

В пятнадцати километрах от училища курсанты колхозникам помогали убирать урожай. Поработав немного со всеми, Жора куда-то исчез и появился только к концу дня с торбой жареных семечек. Отсутствие Добровольского не прошло незамеченным, и, когда он пришел, ребята обступили его. Он тут же стал предлагать полакомиться семечками. Некоторые «клюнули» на эту удочку, но большинство хмуро потребовало объяснений. Жора решил отделаться дежурной шуточкой, что, дескать, у медведя четыре лапы и пусть он работает. Но шутка не прошла. Курсанты были возмущены:

— Частенько за тебя вкалывать приходится. Баронов у нас в восемнадцатом году перебили и разогнали. В машину его не брать. Пусть тут ножками поработает, протопает пешочком до училища.

Когда усаживались в грузовик, Жору-таки не пустили в кузов. Машина стала удаляться, а Добровольский остался один на утопавшей в сумерках грязной проселочной дороге. Горькие размышления: в сущности, ребята правы. Это был жестокий урок. Жора топал по дороге. Противно чавкала грязь под сапогами.

«Видать, здорово насолил я хлопцам, если они так поступили», — думал он, оценивая события последних месяцев.

Дорога уходила в темноту. Рассчитывать на попутную машину здесь не приходилось, и он продолжал месить грязь. Вдруг вдали послышался рев мотора, и из-за косогора выскочили огоньки фар. Навстречу шла машина. Жора отступил на обочину, чтобы его не забрызгало грязью. Грузовик затормозил рядом, и из кузова к Добровольскому потянулись руки товарищей-курсантов. Они вернулись за ним. Комок подступил к горлу Жоры: это они, его друзья… С этого дня он по-новому взглянул на свое отношение к службе, на своих товарищей, на жизнь вообще.

Курс молодого бойца подходил к концу, и у курсантов приняли присягу на верность Родине. Всю осень и зиму изучали общеобразовательные предметы: математику, химию, физику, историю. Весной приступили к спецпредметам: теории полета, штурманской подготовке, теории воздушной стрельбы и бомбометания. Упор в занятиях делался на знание самолета и его оборудования.

С нетерпением все ждали начала практических занятий — и дождались. С удовольствием копался Жора во «внутренностях» самолета: разбирался в двигателе, изучал расположение приборов. Вскоре курсанты знали назначение и последовательность включения каждого тумблера. Проверяли друг друга: один из товарищей закрывал глаза, другие наблюдали, как он вслепую выполняет полетные операции. Благо, тумблеров на УТ-2 было немного, да и приборов тоже…

Пережитые за день события нередко являлись Жоре во сне. Однажды сосед по койке Дима Кравчук проснулся ночью. Свет синей дежурной лампочки падал на лица безмятежно спящих ребят, в открытом освещенном дверном проеме было видно дежурного. Тишину нарушали чье-то бормотание и мощный с пересвистом храп. Жора лежал раскрытый, сбитые набок волосы частично прикрывали лицо. Руки его совершали какие-то странные движения.

Присмотревшись, Дима понял, что Жора во сне выполнял упражнения по управлению самолетом: вот он включил зажигание, выждал, пока мотор наберет обороты, отпустил тормоза, отклонил закрылки, взял на себя ручку, работал педалями. А потом, нажав гашетку, приговаривал: «На тебе «гад», на!»

— А знаешь, Дима, мне действительно приснился полет, я стрелял по «юнкерсу». Пошел на таран и стукнул его по хвостовому оперению, — рассказывал утром Жора. — Не дождусь, наверное, когда начнем летать. Порой мне кажется, что если не научусь летать, то просто умру.

Неудивительно, что курсантам ночами снились воздушные схватки, ибо на тактических занятиях преподаватели с моделями в руках воспроизводили различные ситуации воздушного боя, показывали возможные маневры. Курсантов учили на примерах выпускников училища — прославленных летчиков — трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба, совершившего триста тридцать боевых вылетов и уничтожившего шестьдесят два самолета, и дважды Героя Советского Союза Арсения Ворожейкина, сбившего пятьдесят две вражеские машины. «Атаковать, как Кожедуб, сбивать, как Ворожейкин» — такие заповеди получали курсанты Чугуевского училища. Жора Добровольский впитал в себя формулу боя Ворожейкина: «6 против 100 — сбито 12, потерь 0».

До первых полетов было еще далеко. Жора изнывал от ожидания. Однако вскоре появилась своеобразная отдушина для курсантов, бредивших небом и полетами: началась парашютная подготовка. Теории было немного. Освоили укладку парашюта — и в небо. Радости не было предела. Во-первых, это был уже полет, пусть пока не твой полет, но все-таки ты — в небе. Во-вторых, предстояло впервые проверить себя в настоящем деле.

Взлет. Набор высоты. Отступать некуда. Теперь только вперед: на крыло самолета. Ободряюще улыбается летчик-инструктор. Но бодрости что-то не чувствуешь, когда начинаешь выбираться из кабины: какой она в эти секунды кажется родной и надежной! И вот ты на крыле. Нужно только отпустить руки, и воздушный поток сам сорвет тебя и понесет на испещренную квадратами полей землю. Но не тут-то было. Руки, как клещи, впиваются в поручень, нет сил оторвать их. Вот уже второй раз махнул летчик: «Пошел!».

Нужно сломить себя. Побороть этот холодящий страх, рождаемый свистящим в ушах ветром и разверзшейся под ногами бездной. Не всем это удавалось с первого раза. Делали по несколько заходов, прежде чем будущий летчик находил в себе мужество шагнуть в небо, провалиться в его синеву.

Жора Добровольский еще в детстве — на скалах у моря — подготовил себя к первому прыжку. И все-таки, когда самолет набрал высоту и нужно было выйти на крыло, у Жоры перехватило дыхание. Бешеный свист ветра, рокот мотора и высота ошеломили. Повелительный жест инструктора — и курсант Добровольский оттолкнулся от привычной тверди самолета. Тугой воздушный поток подхватил и закрутил его.

Кувырок, потом другой, третий. Мгновенно вспомнил наказ инструктора по парашютной подготовке: нужно прекратить вращение и только после этого дернуть за кольцо, чтобы не замотаться в купол парашюта. Разбросал руки, — вращение прекратилось: он плашмя, лицом вниз, летел к земле. Дернул кольцо. Рывок. Из поля зрения исчезли земля, в глаза плеснуло солнце.

Несколько секунд раскачивался под куполом, как ванька-встанька. День был тихий, безветренный, ясный-ясный. Такой, что с высоты на много километров вокруг все видно.

Двумя рыже-черными жуками у лесопосадки расползся тяжелый ожог земли, так и не начавшей плодородить, даже через три года после нанесенной ей раны. Видны окрестные деревеньки. От них расходятся в поля тропинки. Большой наезженный шлях пересек деревеньки и устремился вдаль, где виднеются дома Чугуева. Все это успел рассмотреть Жора, пока приближался к земле. Если на высоте ему казалось, что он снижается медленно, почти парит в воздухе, то теперь земля стремительно бежала на него. Добровольский сгруппировался, как учил инструктор-парашютист, и приготовился к встрече с земной твердью. От легкого толчка присел и тут же распрямился. Парашют опускался прямо на него, и чтобы не запутаться в стропах, Жора отскочил в сторону. Быстро собрал парашют в сумку и направился к инструктору.

— Курсант Добровольский первый парашютный прыжок выполнил, — доложил Георгий.

— Первый, но, надеюсь, не последний. Молодец! — похвалил инструктор. — Только в следующий раз постарайся не кувыркаться.

Жора понял, что инструктор видел его ошибку, но оценил правильность действий при ее устранении.

Жора не упускал малейшей возможности лишний раз прыгнуть с парашютом. Однажды подвернул ногу, постарался скрыть это, но инструктор заметил и не допустил его к повторному прыжку. Всегда жизнерадостный и смешливый, Жора грустно сидел в стороне, наблюдая, как товарищи готовятся к прыжкам.

И вот пришел долгожданный день практических занятий на аэродроме. Казалось бы, обычное дело: запуск двигателя. Но первый запуск собственными руками был волнующим моментом. Ведь только после того, как застучит его мощное сердце, самолет готов к полету, а до этого он представляет собой мертвое сооружение…

Добровольский забрался в кабину. Все нужно делать самому, а внимательные глаза инструктора будут следить за каждым твоим движением.

Жора включил зажигание. Мотор, медленно раскручивая пропеллер, чихнул. Жора добавил газ. Лопасти пропеллера замелькали быстрей, быстрей. И вот они превратились в светлый искрящийся диск с желтой каемкой. Мотор вышел на режим.

Потом были сотни и тысячи запусков и остановок двигателей, сначала поршневых, потом реактивных, но первый запомнился на всю жизнь. Вспоминая об этом много лет спустя, Добровольский говорил, что он всегда с радостью ждал мгновения, когда оживал самолет и с удовольствием слушал, как, выходя на режим, двигатель запевал свою ровную рокочущую мелодию.

Полеты! Это слово завладело всеми помыслами и стремлениями курсантов Чугуевского училища. Ждали их с нетерпением. Наконец радостный день пришел. И хотя взлет и посадку осуществлял инструктор, курсанты были счастливы и тем, что им самим позволяли положить машину в разворот, набрать высоту и снизиться. Впервые Жора Добровольский ощутил, пусть пока еще не полностью, свою власть над машиной: она уже выполняла его волю. Тренировочные полеты давали ощутимые результаты: курсанты постепенно приобретали уверенность в своих силах.

Теперь Жоре не терпелось избавиться от опеки инструктора, который в любое время мог вмешаться в управление самолетом.

И он захлебывался от счастья первого самостоятельного взлета, от неописуемой радости, что он — капитан корабля, пусть маленького, зато — в самом огромном, самом захватывающем и волнующем океане!

С этого дня, пожалуй, и начался летчик Георгий Добровольский. Если по теоретическим дисциплинам Жора пока ходил в середнячках, то в технике пилотирования он преуспевал. На аэродром он приходил всегда в чистом отутюженном комбинезоне, собранным, серьезным, и обычное его балагурство в дни полетов как рукой снимало. Жора внимательно вслушивался в объяснения инструктора, ловил каждое его слово, каждое движение. Полетное задание он до тонкостей отрабатывал на земле, а в воздухе безошибочно повторял то, к чему так тщательно готовился.

Курилка на аэродроме — место, где не только рассказывают байки и анекдоты. Нередко здесь можно было почерпнуть те драгоценные крупицы летного опыта, о котором не узнаешь на лекции в аудитории и на инструкторских занятиях. Хотя Жора не курил, он часто сидел в компании заядлых курильщиков, внимательно прислушивался к оброненным как-то невзначай, без назиданий и наставлений, советам «стариков», наматывал на ус, при случае стараясь проверить их в небе. Тем, что ему одному из первых в группе разрешили летать самостоятельно, Жора гордился, конечно, но никогда не бахвалился своим умением и при случае всегда готов был помочь сокурсникам.

Как в письме, так и в полете у каждого человека свой почерк. Георгий пилотировал машину несколько жестче и резче, чем другие летчики. В жизни он любил предельные режимы, когда человек с полной остротой воспринимает окружающие события, когда сильное эмоциональное напряжение требует мгновенной реакции, быстрых и точных решений. Этого он хотел и в небе. Он стремился к тому, чтобы самолет был послушен пилоту так же, как человеческое тело послушно мозгу.

— Машина должна быть слита с человеком и послушна ему. По-моему, к этому стремятся все авиаконструкторы, но, к сожалению, не всем это удается, — убежденно говорил Жора.

Весной, как только сходил снег, курсанты перебирались в летние лагеря, где летали с полевого аэродрома. Начинались самые напряженные и самые интересные месяцы в жизни училища. На курсантов, помимо учебно-тренировочных полетов, ложилась обязанность по охране самолетов. Через два дня на третий ходили в караул. Недалеко от стоянки самолетов, у взлетного поля, находилась бахча, охранял которую старый дед. Бывший солдат любил курсантов и баловал их, выдавая по несколько арбузов на караул, чтоб полакомились. В ответ ребята чем могли помогали ему: поливали бахчу, сносили арбузы и тыквы в кучу, чтобы легче было грузить на подводы и машины.

Но больше всего деду льстило, когда над бахчой снижался самолет и помахивал ему крылом. Старик из-под козырька старенькой армейской фуражки слезящимися от солнца глазами провожал серебристую птицу и махал ей вслед узловатой жилистой рукой. Однажды на вытяжном парашютике сбросили ему фляжку со студеной водой. Старик очень обрадовался посылке. А когда он узнал, что это сделал Жора, то проникся к нему еще большей любовью и нередко выделял ему персональный арбуз, который тут же с помощью друзей превращался в груду корок. Жора импонировал старику и своим внешним видом.

— От це ж вояка, — восторгался он, глядя на любимца в хорошо подогнанной форме.

В этом отношении Жора Добровольский действительно мог служить эталоном. Всегда подтянутый, выбритый, подстриженный, сапоги и пуговицы надраены до блеска. Весь он, ладный и стройный, не мог не вызвать симпатии. Ну, а пуговицы, которые он от частой чистки «протирал насквозь», стали даже предметом насмешек. Но подначки не действовали.

Приятно было смотреть на него и девушкам, которые с интересом следили, как он легко и непринужденно танцевал. А та, которой он уделял больше внимания, считала себя вообще счастливицей.

Спали в летних лагерях под старым навесом, из-под которого за зиму вытащили сено. В одну из ночей произошло чрезвычайное происшествие. Кто-то из ребят спросонья толкнул сваю, поддерживавшую крышу. Прогнившая за много лет кровля от толчка начала рушиться. Курсанты, как мыши, бросились врассыпную. Жора с криком «Полундра!» едва увернулся от рухнувшей верхней балки. Балка упала на изголовья кроватей двух курсантов, которые по счастливой случайности оказались в карауле. Досыпали под открытым небом. Утром восстанавливали колхозное добро и поздравляли счастливчиков, коих миновала злая судьба.

Осенью, получив летную закалку, перекочевали опять в Чугуев и начали готовиться к полетам на новом истребителе.

А через месяц Жора получил десятидневный отпуск для поездки к отцу, которого перевели служить в Одесскую область.

— Везет же Жорке! — радовались товарищи.

Встреча с отцом была радостной и вместе с тем грустной. Радостно было после многих лет разлуки встретить родного отца, поговорить с ним, посоветоваться о дальнейших жизненных планах. И немного грустно от того, что у отца была теперь новая семья. Отец удочерил девочку Люду. Георгий впервые увидел родного ему по отцу маленького крепыша — брата Сашу, к которому быстро привязался.

Десять дней отпуска промелькнули быстро. Жора вернулся в училище в прекрасном бостоновом костюме, с золотыми часами на руке и полным чемоданом сластей. В этот же день состоялся курсантский пир, и чемодан вмиг опустел.

Костюм и часы по тем временам были большой роскошью, и Жора предложил их, как и другие вещи, сделать общим достоянием коллектива. Давал их, когда товарищи отправлялись на свидание. Возвращаясь как-то с такого свидания, один из ребят попал в передрягу. Его встретили три «лба» и «предложили» скинуть костюм и снять часы. Рассказывая потом курсантам об этом случае, он говорил:

— Были бы вещи мои, отдал бы не глядя — ведь стоят три мурла наготове… Но как подумал, что отдам коллективную ценность, аж жарко стало. И решил я пойти в «лобовую атаку». Хрястнул головой в подбородок самого здорового. Он завалился. И я с правым креном в ближайший переулок юркнул и полный газ дал. Драпанул от них…

Прижимистость, страсть к вещам, жадность не характерны для летчиков вообще, а Жоре Добровольскому они были просто чужды. Так уж заведено у курсантов: посылки из дому становились общими. Сообща их «курочили». Разыгрывали, кому что, и устраивали небольшие товарищеские пиры. Жора был дружен со многими ребятами, были и такие, которым он отдавал особое предпочтение. Но вот однажды произошло разочарование. Проходя в городе по скверу, он вдруг увидел знакомое лицо. Хотел окликнуть, но воздержался. Один из его близких приятелей сидел на скамейке, закрытой ветками сирени, и жадно уплетал содержимое посылки. Жора подошел и молча остановился перед ним. Приятель поднял глаза и все прочел на лице Добровольского.

— Посылку, в конце концов, мне прислали. И я вовсе не обязан отдавать ее. Все равно всех не накормишь, — оправдывался тот.

Жора молча повернулся и пошел прочь. С этого дня, пожалуй, он стал требовательнее к себе, и к тем, кто шагал с ним рядом по жизни.

Шли месяцы напряженной учебы. Росло мастерство курсантов-летчиков. Приближалось время, когда они должны были сдавать экзамены Государственной комиссии. К ним готовились особенно тщательно. И, конечно же, наиболее ответственным и важным был экзамен по технике пилотирования. Сдать его на «хорошо» и «отлично» было непросто. Не затянуть взлет или, наоборот, раньше времени не задрать машину, не набравшую скорость, не «скользить» при посадке и выполнить комплекс упражнений на высоте — вот, пожалуй, то немногое, что должен уметь и знать выпускник. Но сколько труда вложено в это «немногое»!

Добровольскому экзамен по пилотажу дался легко. Впрочем, никто иного и не ожидал. Да и сам Жора, залезая в кабину, не особенно чувствовал экзаменационное волнение. Полетное задание было рассчитано на среднего курсанта, а он давно перешел этот рубеж в технике пилотирования. Жора уверенно и четко выполнил все упражнения и получил отличную оценку. Характерно, что в воздухе Добровольский был настолько собран и строг к себе, что не допускал никаких отступлений от норм, которые требовались при выполнении задания. Он очень дорожил правом летать и очень боялся, чтобы какая-то оплошность не лишила его этого права. Пижонство и лихачество в воздухе карались жестоко.

…Экзамены позади. Курсанты ждут приказа о присвоении им воинского звания — лейтенант. А пока в городских ателье шьют для выпускников обмундирование. Это событие тоже волнующее и радостное. Добровольский заботился, чтобы первый офицерский мундир сидел на нем красиво. Товарищи и командиры с откровенным удовольствием любовались его молодцеватым видом.

Далее…

Реклама на epizodsspace.narod.ru

Закрыть [x]