вернёмся в библиотеку?

15 МАЯ 1957 ГОДА

Последние стендовые огневые испытания летного варианта Р-7 были проведены в Загорске 30 марта 1957 года. Выявили много новых замечаний, которые необходимо было учесть доработками на первой же летной ракете Р-7 № 5, которая была на полигоне. Заводской бригаде выпала тяжелая доля: в зале МИКа проделать работы, которые в обычных заводских условиях выполнялись специализированными цехами завода. То, что не успели сделать на заводе, дорабатывала бригада цеха № 39 под руководством Цыганова. Работали они дружно и слаженно, привезя с собой все материалы, инструменты и спирт сверх всяких норм для "промывки и протирки".

Больше всего хлопот доставило усиление теплозащиты хвостовых частей, которое начали делать еще до моего вылета в Москву. Менялись трубопроводы кислородных магистралей, чтобы устранить застойные зоны, в которых жидкий кислород нагревался, вскипал и приводил к встряскам, именовавшимся гидравлическими ударами. Вводилась противопожарная продувка азотом хвостовых отсеков. Баллистики, уже использовавшие первую ЭВМ БЭСМ, пересчитали траекторию, и в последний момент потребовалось в программных устройствах менять время выключения конечной ступени тяги рулевых камер.

Перечень доработок был велик. Главные конструкторы атаковывали ведущего Кашо, заявляя, что по последним результатам заводских испытаний им надо заменить такие-то приборы. В каждой системе, пока ракета путешествовала из Подлипок на полигон, разгружалась и готовилась к испытаниям, обнаруживали какие-то неисправности в самый последний момент последних заводских испытаний. На заводе такая замена осуществлялась быстро, без формальностей.

Здесь же, на технической позиции полигона, можно было "вскочить в последний вагон уходящего поезда", получив предварительно

159

мое согласие. Затем следовали объяснения с ведущим конструктором, а окончательное решение было за Королевым. Прежде чем утвердить документ, мотивирующий очередную замену, главный конструктор системы или его заместитель набирали возможно большее число виз. После этого лично обращались к Королеву, который требовал веских аргументов в пользу замены или доработки.

Наконец было объявлено, что дальнейшие замены и доработки разрешаются только по результатам испытаний в случаях отказов или серьезных замечаний. Замечания в процессе электрических горизонтальных испытаний появлялись ежечасно. Докладывать Королеву по каждому замечанию, да еще с объяснением причин было непросто. А тут еще он приказал по любому замечанию будить его даже ночью. Воскресенский оказался более решительным и уговорил меня и Кашо поломать такой порядок, иначе потом, на стартовой позиции, работать будет невозможно.

Глубокой ночью при очередном отказе какого-то прибора (вероятно, это был "Трал" или один из приборов радиоуправления) я принял решение о его немедленной замене и, разбудив по телефону Королева, доложил ему об этом. Через полчаса со ссылкой на мое решение тот же доклад по телефону повторил Кашо. Еще через полчаса Воскресенский разбудил Королева третьим звонком и сказал, что он очень обеспокоен такими отказами и заменой приборов, которую проводит Черток.

Утром, появившись в МИКе, Королев собрал нас после бессонной ночи и сказал: "Я понял, что вы сговорились меня проучить. Черт с вами. Давайте установим такой порядок: все замечания подробно вносите в бортовой журнал. Каждое утро я прихожу, Кашо вызывает кого потребуется, если сам не может объяснить, и в журнале я расписываюсь после вас".

Самое большое число замечаний пришлось на приборы системы радиоуправления. Рязанский осунулся от частых объяснений с Королевым по этому поводу.

По всему циклу горизонтальных испытаний уже с введением нового порядка набралось такое число замен приборов, доработок и замечаний, что мы приуныли. Срок пуска до майских праздников уже был совершенно нереальным. Посоветовавшись, мы сговорились предложить техническому руководству второй чистовой цикл, но уже без всякой свободы по внесению изменений. Королев согласился и вынес это предложение на совещание главных конструкторов. Все дружно согласились, смирившись с тем, что праздновать 1 Мая будем на полигоне. Пригласительные билеты на трибуны Красной площади, увы, никто не использует и военного парада не увидит.

160

На совещании технического руководства Королев объявил о полном прекращении всех доработок при чистовом цикле и мне, руководителю ТП, категорически запретил без доклада ему лично даже разговаривать о каких-либо новых предложениях.

Второй чистовой цикл горизонтальных испытаний отдельных блоков был закончен 30 апреля.

Прилетевший на полигон Рябиков объявил, что 1 мая будем отдыхать, но предварительно он собирает в конференц-зале всех, кто там уместится, и сделает доклад. Доклад был неожиданным. Рябиков рассказал о разгроме в Москве "антипартийной группы" Молотова, Маленкова, Кагановича и других.

Это сообщение произвело неприятное впечатление. После смерти Сталина, ликвидации Берии, после страшного доклада Хрущева на XX съезде партии думалось, что наконец-то на самом верху утвердилась мудрая, справедливая и во всем солидарная власть. Мы, обсуждая, восприняли это как явную победу линии Хрущева. Но, значит, опять есть враги в партии, опять надо бороться, разоблачать и исключать. Теперь уже сторонников этой антипартийной группы. Рябиков успокоил, что ЦК полностью и единодушно одобрил исключение бывших членов Политбюро из партии и в самом ЦК единство непоколебимо.

Сколько раз мы слышали об этом и одобряли полное единство в самом ЦК, в партии в целом и единство партии и народа. Для страны и многих народов Союза ССР это уже были в значительной мере шаблонно-абстрактные лозунги. Другое дело здесь, на полигоне в Казахстане. Действительно, мы были единым, дружным, сплоченным ради общей цели коллективом - люди разных ведомств, военные и гражданские, рабочие, инженеры, ученые, рядовые работники и высокие начальники.

1 мая твердо решили не работать. Наконец-то можно выспаться, отдохнуть. Поблаженствовать на еще не очень жарком солнышке или даже поехать на Сырдарью!

Но не обошлось без происшествий. Коллектив телеметрической службы получил солидное количество спирта "для промывки проявочной машины и просушки пленок" - так было указано в заявке. Я грешен, что утвердил липовую заявку, подписанную Голунским и кем-то из военных. Что делать, ради получения спирта в те времена писали заявки-расчеты "на промывку оптических осей" и "диаграмм направленности антенн". На полигоне был строгий сухой закон. Водка не продавалась. Но для поощрения особо отличившихся на работе не возбранялась бесплатная выписка спирта из служебных запасов.

161

Отмечая в течение всей ночи реализацию заявки, телеметристы решили, что в шесть часов утра 1 мая пора приобщить к международному празднику солидарности пролетариата и всех отдыхающих на второй площадке. Инициативная группа вместе с Николаем Голунским вооружилась красным стягом, графином спирта, граненым стаканом и единственным лимоном. Они заходили поочередно в комнаты всех бараков и будили спящих. Один из них вставал на табурет, который тоже таскали с собой, произносил здравницу по случаю 1 Мая, солидарности трудящихся и успеха нашего дела, затем давали понюхать спирт, единственный лимон и шли дальше под общий хохот либо брань невыспавшихся людей. Мы мило посмеялись по случаю этой демонстрации. Но политотдел полигона усмотрел в этой самодеятельности некую карикатуру на официальный порядок проведения первомайских праздников и сделал представление Королеву по поводу нарушения его сотрудниками общественного порядка на строго режимной территории.

Голунского и его товарищей от высылки с полигона спасло отсутствие специалистов для их замены накануне ответственного пуска. Поэтому Королев вынужден был ограничиться угрозой в случае каких-либо еще замечаний в поведении "отправить всю эту шайку в Москву по шпалам".

Угроза отправки за какую-либо провинность "в Москву по шпалам" была у Королева выражением крайнего возмущения. Но иногда он взрывался еще сильнее: "Отправляйтесь в машбюро, напечатайте приказ о вашем увольнении без выходного пособия и принесите мне на подпись!" Если виновный возвращался и протягивал Королеву отпечатанный на бланке приказ, он рвал его и громко, чтобы все трепетали, кричал: "Вы что, хотите дома чай с вареньем пить? Немедленно на работу!" Потом он общался с провинившимся как ни в чем не бывало. Окружающие, посмеиваясь над героем очередного инцидента, пугали, что теперь не попасть ему в ближайший год в Москву ни по шпалам, ни другими видами транспорта.

Действительно, улететь с полигона было гораздо труднее, чем туда прилететь. Королев ввел такой порядок, что начальник экспедиции должен был показывать ему списки пассажиров на каждый вылетающий самолет. Если кто-либо попадал в эти списки без его ведома, он безжалостно вычеркивал и требовал дополнительного доклада.

Как-то в отсутствие Королева на полигоне я увидел ведущего конструктора Кашо с совершенно перекошенным лицом. У него был огромный флюс и сильнейшая зубная боль. Местный зубной врач сказал, что требуется операция, за которую он не берется. Тогда я отправил Кашо в Москву под честное слово: сразу же после

162

операции он возвращается ближайшим самолетом. Кашо вернулся за день до прилета Королева. Но кто-то уже успел наябедничать Королеву, что "без доклада вам Черток отпустил Кашо в Москву".

Появившись в МИКе через час после приезда на вторую площадку, Королев потребовал доклада Кашо. Тот, к его немалому удивлению, появился и был готов к докладу о положении дел с доработкой ракеты. Тогда последовали объяснения со мной. Я честно рассказал, как было дело. На том инцидент был исчерпан.

Сразу после бурного первомайского отдыха все службы полигона продолжили напряженную подготовку к первому пуску. В МИКе закончились, наконец, горизонтальные испытания и началась сборка пакета из пяти блоков. Эта впервые проводимая здесь операция собрала много зрителей. Руководили сборкой старший лейтенант Синеколодецкий и бригадир монтажников нашего завода Ломакин.

Невысокий, тонкий, очень подвижный Синеколодецкий, обувшись в тапочки, артистически балансировал по поверхности ракетных блоков, отдавая приказания крановщику. Один за другим боковые блоки, охваченные специальными подъемными приспособлениями, плавно поднимались с наземных ложементов и вместе с командующим их перемещением подплывали к центральному блоку. Весь пакет укладывался на технологическую тележку, с которой затем предстояла перегрузка на платформу-установщик. Только 5 мая закончились последние электрические проверки уже всего пакета.

Рано утром 6 мая из широких ворот МИКа тепловоз выкатил платформу-установщик с пакетом и по специальной железнодорожной колее медленно поехал по повой трассе к старту. Ракета располагалась впереди тепловоза и всеми своими тридцатью двумя соплами смотрела в сторону приготовившихся принять ее в свои объятия стальных ферм стартового сооружения.

С этого дня установилась традиция - председатель Государственной комиссии, главные конструкторы, начальник управления полигона и все желающие являются на торжественную церемонию вывоза очередной ракеты из МИКа. В тот первый вывоз мы шли за очень осторожно двигающимся тепловозом "пешком по шпалам". В последующем от пешеходных прогулок до стартовой площадки отказались и имевшие такую возможность пользовались персонально прикрепленными машинами.

Первая установка ракеты Р-7 в стартовое сооружение происходила в присутствии большого числа болельщиков. Все чувствовали: начинается самый ответственный этап нашей работы, определяющий судьбы многих на долгие годы. Только к концу дня Бармин, руководивший лично всем процессом установки ракеты, доложил, что он свою задачу на данном этапе выполнил, "теперь испытывайте!"

163

И начался длинный, по нашим теперешним представлениям, цикл предстартовых испытаний. На время вся власть перешла к Воскресенскому и Евгению Осташеву. Чистое "машинное" время всех электрических испытаний первой ракеты Р-7 номер 5 на стартовой позиции заняло 110 часов.

По ночам старались не работать, но семь суток ушло на испытания с разбором всех замечаний, просмотром пленок, докладами и массой всяческих процедур, связанных еще с нашей неопытностью, а иногда и ошибками.

Когда на бетоне стартовой площадки во время испытаний мы с Воскресенским выясняли у Кашо вопрос о доработке и установке клапана в магистрали питания рулевых двигателей, к нашей группе подошел Бармин. Послушав споры, он сказал:

- Ракет вы наделаете еще много, а такое сооружение единственное. Если ваше "сооружение" не улетит, а упадет на мое сооружение, то имейте в виду, это - отсрочка следующего пуска не менее чем на два года!

Что нам оставалось делать? Заверили, что улетит.

- Но если ты, Владимир Павлович, вовремя выпустишь нашу красавицу. А то, чего доброго, не отойдут твои фермы, вот тогда она тебе покажет.

Пока не начиналась заправка, пребывание вблизи ракеты было безопасным. То там, то здесь собирались группы спорящих, обсуждающих ход электрических испытаний и доклады, поступающие от пультистов бункера.

Утром 14 мая к стартовой позиции тепловозы начали подавать парящие цистерны с жидким кислородом. Находившийся на площадке Рябиков посетовал:

- Второй раз страну оставляем без кислорода.

Почему второй раз? Оказывается, на заседании Государственной комиссии в Москве было заявлено требование ЦК, то есть Хрущева, осуществить первый пуск до 1 мая - сделать подарок к празднику. Нестеренко резко выступил против, указав достаточно убедительно, что полигон, стартовый комплекс и сама ракета не успеют подготовиться в оставшиеся до праздника 20 суток.

- Ну, не успеете, доложим в ЦК, объясним причины, - сказал примирительно Неделин.

Нестеренко попросил отменить распоряжение об отправке на полигон жидкого кислорода:

- Все можем сберечь, а кислород хранить не умеем, испарится.

Действительно, для обеспечения заправки кислорода требовалось доставить в Казахстан из России в три раза больше, чем заправлялось в ракету. Железнодорожные цистерны по своей

164

конструкции не способны были длительно хранить криогенные жидкости, шло очень интенсивное испарение. Кислородный завод и хранилища на полигоне еще не были построены. Мы действительно оставляли нашу промышленность, особенно металлургию, без кислорода.

Доводы Нестеренко не подействовали. Указание об отправке кислорода на полигон с доставкой до 25 апреля было выполнено. После 1 мая все цистерны, обогатив степную атмосферу чистым кислородом, вернулись для повторной заправки. Но на этот раз ни у кого не возникло сомнений, что кислород будет использован.

К концу дня все замечания были разобраны, пленки просмотрены, полетное задание подписано и доложено Государственной комиссии. Все службы доложили о готовности на 15 мая. Все службы - это, значит, от Тюратама до самой Камчатки. По дороге четыре измерительных пункта: Сарышаган, Енисейск, Уссурийск, Елизово. Это не считая двух местных. Готовы дальние пункты радиоуправления, службы единого времени, полигонные телеметрические станции зо всех "кунгах" - больших автофургонах.

Рассмотрели планы эвакуации всех служб и жителей второй площадки, эвакуации самой стартовой команды и список находящихся в бункере во время пуска.

В последний предстартовый день отдохнуть и выспаться не удалось. Все время ушло на разбор замечаний по результатам просмотра пленок телеметрии "Трал" последних повторных генеральных испытаний. Надо было не только понять любой "скачок" вверх или "провал" линии вниз на пленке, но и объяснить Госкомиссии. Наконец, после всех докладов о готовности было принято решение о заправке.

Объявили порядок на стартовой площадке: кому где быть и по какой готовности куда эвакуироваться. Большая часть людей, не требующихся после часовой готовности, отправлялась в "укрепрайон" на холме в трех километрах от старта. Наилучшим местом для наблюдения и получения непосредственной информации в реальном масштабе времени был ИП-1 - первый измерительный пункт в километре от старта. Там были установлены три "кунга" с приемной аппаратурой "Трал", домик телеметристов, имелась прямая связь с бункером, на всякий случай окопы и навес для защиты высоких гостей от дождя и солнца.

При составлении списка многие стремились попасть на первый ИП. Но Королев с Носовым безжалостно вычеркивали фамилии, мотивируя это тем, что, во-первых, очень близко от старта, а во-вторых, посторонние будут мешать работе телеметристов. Я оказался в списке бункера и подумал, что пригодится недавняя тренировка на скорость подъема по крутым маршам бетонного трапа.

165

15 мая - день пуска. Только утром, до отъезда на стартовую позицию, вспомнил, что это пятнадцатая годовщина первого полета нашего БИ-1 - 15 мая 1942 года на аэродроме Кольцово под Свердловском. С кем поделиться таким открытием? Здесь, на полигоне, из участников того исторического события - Мишин, Мельников и Райков. Когда я им напомнил, они живо отреагировали: надо будет, после пуска сразу отметить два события.

Сколько же всего произошло за эти 15 лет! От примитивного фанерного самолетика БИ-1 с двигателем на тонну тяги до сегодняшней "семерки" с двигателями на 400 с лишним тонн! А в "голове" у этой "семерки" в будущем бомба, способная уничтожить любой город. Но предаваться воспоминаниям и философствовать не было возможности.

Пусковой день тянулся невероятно долго. Первая заправка шла с остановками. Королев, Бармин, Воскресенский, Носов, Евгений Осташев, офицеры и солдаты-заправщики возникали и снова скрывались в плотных облаках, образуемых парящим кислородом.

Я спустился в бункер. Там, за пультом, стараясь не мешать офицерам и пультистам загорской "Новостройки", рядом с Николаем Лакузо пристроился Пилюгин.

В гостевой комнате пока не все собрались. С невозмутимо-спокойным видом молча сидел Глушко. Кузнецов еще раз допрашивал своего гироскописта Николая Хлыбова о настройке интегратора, который должен выключить двигатель второй ступени по достижении ракетой заданной конечной скорости.

В радиокомнате Рязанский вел профилактическую перекличку со своими далекими пунктами радиоуправления и ИП-3 на "третьем подъеме", на котором установлен передатчик для выдачи команды АПР - аварийный подрыв ракеты. На этой ракете подрывать нечего. Поэтому команда, если ее выдать, пройдет на выключение двигателей. Эту команду мы электрически заблокировали так, что она не могла пройти на борт и выключить двигатели раньше двенадцатой секунды полета. Этого времени достаточно, чтобы ракета успела отлететь подальше от старта и в случае аварийного выключения не уничтожила его. В то же время дальности полета аварийной ракеты, что бы ни случилось с системой управления, за двенадцать секунд работы двигателя никак не хватит, чтобы долететь до любого населенного пункта.

На одном из последних заседаний Госкомиссии после еще одной тщательной проверки и всяких баллистических расчетов, проведенных уже с участием военных - расчетного бюро полигона, Королев доложил, что устанавливается расчетная дальность 6314 км. Основными задачами пуска следует считать отработку техники старта,

166

проверку динамики управления полетом первой ступени, процесса разделения ступеней, эффективности системы радиоуправления, динамики полета второй ступени, процесса отделения головной части и движения головной части до соприкосновения с Землей. Суммарная тяга двигателей при старте должна составить 410 тонн. Боковые блоки первой ступени должны проработать 104 секунды, а центральный блок - 285 секунд. Расчетная стартовая масса 283 тонны. Основным противопожарным мероприятием при старте является ведение интенсивной продувки азотом хвостовых отсеков всех пяти блоков.

Для гарантии безопасности населенных пунктов по трассе полета ракеты введена комбинированная система аварийного выключения двигателя. Если ракета начнет сильно вращаться относительно своего центра масс, то по достижении углов отклонения более семи градусов замыкаются аварийные контакты на гироприборах, которые выдают команды на последующее выключение двигателей. Не исключено, что ракета может начать плавный уход с расчетной траектории по вине "ухода нуля" самих гироприборов. При этом возможны очень большие отклонения от трассы с непредсказуемыми результатами. На такой случай вводится контроль с помощью оптических наблюдений с Земли и выдача аварийной команды по радио. Очень высока ответственность за принятие решения о выдаче такой команды. С испуга можно загубить хорошую ракету и сорвать планы летных испытаний. Поэтому для наблюдения выделяется группа наиболее квалифицированных и ответственных специалистов в составе Аппазова, Лаврова и Мозжорина. Находясь в "створе" плоскости стрельбы, они с помощью теодолита наблюдают за поведением ракеты и по тройственному заключению передают по телефону в бункер условный пароль, известный только им и двум руководителям пуска - Носову и Воскресенскому. Получив аварийный пароль в бункере, они нажимают последовательно на две кнопки. Это служит командой отстоящему на 15 километров пункту радиоуправления для посылки в эфир с помощью направленной антенны аварийного сигнала. Для приема этого сигнала на центральном блоке ракеты установлена всенаправленная антенна. Даже если в это время ракета завертится, сигнал должен быть принят. На пункте радиоуправления находятся весьма ответственные офицеры и представители промышленности. Персональную ответственность за бортовую автономную часть системы нес Черток, за радиолинию - Рязанский, а за надежность телефонной и сигнальной связи - начальник связи полигона.

В самые последние дни перед пуском, уже на стартовой позиции, по коллективному решению систему АПР превратили в АВД - аварийное выключение двигателей. Система АПР предусматривала

167

наличие взрывного заряда в каждом блоке ракеты с целью их разрушения до падения на Землю.

Изъятие этих взрывных устройств на стартовой позиции заняло много времени. В процессе демонтажа электрического блока, управляющего взрывателем, солдат, производивший эту работу, доложил, что он уронил внутрь ракеты шайбу крепления этого прибора. Найти эту шайбу было труднее, чем иголку в стоге сена. Во время поисков выгребли из ракеты кучу всякого мусора, но шайбы не было. Наконец, чтобы закончить бесперспективные поиски, кто-то догадался взять у представителя "взрывательного" института такую же шайбу. Незаметно привязав ее к проволочному зонду с магнитом, стали "искать" потерянную шайбу в отсеке ракеты и, наконец, торжественно объявили: "Шайба найдена". Улов магнитной удочки был продемонстрирован даже самому Неделину. Специалист по взрывателю и провинившийся солдат подтвердили, что это та самая шайба.

Ох, сколько же еще хлопот доставила эта аварийная система мне и моим товарищам, разработчикам электросхемы ракеты Меликовой, Шашину, Пронину. Одних бумаг, доказывающих ее надежность и безопасность, было исписано не меньше, чем по основной системе управления.

Рязанский должен был придумать строго засекреченный пароль, который могли знать не более шести человек. После долгих творческих поисков он вложил в специальные конверты вырванные из блокнота листочки бумаги с крупными печатными буквами "Айвенго". Так герой романа рыцарских времен вошел в историю советской ракетной техники.

Вскоре мы убедились, что можно ограничиться для аварийного выключения в полете без радиотехники, только автономной частью - семиградусным контактом на гироприборах, аварийным контролем числа оборотов ТНА и давлений в камерах сгорания двигателей. Этих параметров оказалось достаточно для обобщения различных аварийных ситуаций.

Что касается "Айвенго", то спустя двадцать лет главный баллистик ОКБ-1 Рефат Аппазов, начальник ЦНИИМаша (бывший НИИ-88) профессор и генерал Юрий Мозжорин, член-корреспондент Академии наук СССР директор Института теоретической астрономии Святослав Лавров при встречах со мной и Рязанским с удовольствием потешались над нашей общей наивностью. Мозжорин признался, что стоять много часов в голой степи, на семи ветрах, на трассе в ожидании пуска, зная, что ракета может свалиться где-то рядом, невзирая на "Айвенго", удовольствия не доставляло.

168

"Как молоды мы были, как верили в себя!" Эта вера в себя помогла вскоре принять решение о сохранении радиокомандного аварийного выключения двигателей только для случая аварийной ситуации на самом старте. Был придуман страшный вариант: двигатели запущены, но не набрали необходимой тяги, ракета осталась в объятиях стартовой системы, пламя охватывает ракету, повреждает кабели, связь бункера с бортом уже потеряна и с пульта не может пройти аварийная команда на выключение двигателей. В этом случае стреляющий нажимает последовательно две кнопки и с радиостанции на "третьем подъеме" на горящую ракету летит по эфиру спасительная команда на выключение двигателей.

Все же 15 мая после решения Государственной комиссии о пуске, когда казалось, что все продумано, предусмотрено, доложено, меня не оставляли тревога и беспокойство: что-то забыл.

Вспомнил! Остановил на стартовой площадке как всегда спешившего к телефону Рязанского: "Михаил, есть срочное дело". Он сначала отмахнулся, добежал до установленного тут же полевого телефона, еще раз повторил какие-то указания на свой радиопункт, потом приготовился слушать.

То, что пришло мне на ум, я решился высказать только Рязанскому. Другие не поймут или осмеют.

- Знаешь, мне кажется, подсознательно все мы испытываем чувства, которые одолевали Пигмалиона. Он долго и вдохновенно трудился, высекая из мрамора прекрасную Галатею, и влюбился в нее. Мы все Пигмалионы. Вот она, наша красавица, висит в объятиях стальных стрел и сегодня по воле богов должна ожить, если мы все продумали и предусмотрели. А если что забыли, то боги нас накажут и либо не оживят ее, либо мы сами ее убьем своими аварийными командами.

До Рязанского не сразу дошло в этой обстановке, зачем я упоминаю Пигмалиона. Но, сообразив, он ответил, что моя аналогия достойна пера провинциального писаки, а не заместителя Королева.

- Впрочем, давай немного развеселим Леню Воскресенского.

И он тут же подошел к неотлучно пребывающему на площадке Воскресенскому и, улыбаясь, стал излагать мою аналогию. Воскресенский остался верен себе и, не задумываясь, ответил:

- Если тебе с Борисом так приспичило, то после пуска можете без особого труда отыскать живых Галатей. А что касается этой, то она нам еще такой жизни даст! Не рады будем, что с ней связались.

На том мои романтические отвлечения и закончились, но слова Воскресенского оказались пророческими.

Окончательно я спустился в пультовую бункера по тридцатиминутной готовности. Здесь уже все места были заняты. Евгений

169

Осташев был в роли главного пультиста. Рядом - "стреляющий" офицер Чекунов, а по бокам - испытатели из Загорска, проводившие огневые стендовые отработки. Пилюгин, Присс и Лакузо - слева.

Оставлен свободный стул Королеву. В других комнатах "мозговое бюро": консультанты-схемщики, электрики и двигателисты - на случай осечки при наборе схемы пуска. Нужны быстрые подсказки. Быстрее всех мужчин в сложнейших электрических схемах разбиралась Инна Ростокина. Она единственная женщина, которой в эти часы было разрешено находиться в бункере. В радиокомнате и "заправочной" разложены измочаленные пухлые альбомы электрических схем всех систем. В гостевой - Неделин, Келдыш, Кузнецов, Ишлинский, Глушко, Мрыкин. В коридорах и проходах уже много стартовиков, закончивших свои дела на "нулевой отметке" старта.

По пятнадцатиминутной готовности спустились в бункер Королев, Носов, Воскресенский, Бармин. Носов и Воскресенский заняли места у перископов. Дорофеев связался с первым ИПом, где Голунский и Воршев должны комментировать события, отображаемые наземной станцией "Трал" в виде дрожащих зеленых столбиков параметров на электронных экранах.

Минутная готовность. Дальше - полная тишина. Сознание, больше чем память, фиксирует ставшие теперь уже стандартными команды: "Протяжка!", "Ключ на старт!", "Продувка!", "Ключ на дренаж!", "Пуск!".

Отмечаю, как с особым усердием по команде "Пуск!" Чекунов нажимает красную кнопку. Евгений Осташев, глядя на пульт, комментирует:

- Прошла "земля-борт".

Воскресенский не отрывается от перископа:

- Отошла кабель-мачта... Зажигание... Предварительная... Главная!

От пульта доклад:

- Есть контакт подъема. Воскресенский восклицает:

- Подъем! Ракета ушла!

В бункер проникает рев пяти двигателей.

Евгений Осташев сообщает:

- Пульт в исходном.

В пультовой больше делать нечего. Толкаясь, пробиваюсь вверх, не ощущая крутого подъема, а только досадуя, как медленно поднимается масса людей впереди. Откуда их столько? Наконец выскочил. Темнота, ведь по местному уже 21 час!

Рядом угадываю внушительную фигуру Неделина. На темном небе ярко полыхает быстро уменьшающийся по яркости факел. Но

170

что такое?! Вот он стал какой-то перекошенный. Кроме основного образовался еще один. Ракета выскочила из тени Земли и заблестела, освещенная не видимым нам Солнцем. Феерическое, незабываемое зрелище. Сейчас увидим разделение! Но вдруг на темном небе все гаснет. Маленький огонек еще светится и куда-то уходит с того места, где только что все ярко сверкало.

Стараясь никого не сбить с ног, спускаемся в пультовую, там должен быть доклад телеметристов. Только они способны объяснить, почему раньше времени погасла наша звезда. В бункере необычайное оживление. Сбросивший привычную сдержанность Мрыкин поздравляет и обнимает еще не пришедшего в себя Королева. Воскресенский по телефону ведет допрос Голунского. Все обмениваются предположениями, но никто объяснить ничего не может. Бармин уже с "нулевой отметки" старта звонит в бункер и сообщает, что внешних повреждений по первому осмотру в стартовой системе не обнаружено.

Наконец Воскресенский отрывается от телефона и громко докладывает:

- По телеметрии визуально зафиксировали прохождение команды аварийного выключения где-то около сотой секунды. Точнее они пока ничего не скажут. Пленки уже увозят в МИК для проявки.

Королев не выдерживает:

- Спроси, когда будут готовы?

- Сергей Павлович, дадим им по крайней мере ночь. К утру они все расшифруют. А то ведь будем зря гадать, кто виноват.

После споров о времени сбора для доклада по пленкам все же уговорили Королева уехать поужинать, поспать, а в девять часов утра после раннего завтрака выслушать телеметристов.

Увидев меня, Воскресенский обронил:

- Борис, поедем ко мне.

Королев успел засечь это обращение и недовольно, но достаточно громко проворчал:

- Лучше смотрите, откуда взялась команда, а то переберете лишнего. Это, Борис, наверняка штучки твоего АВД.

Соседями Воскресенского по третьему домику были Бармин и Кузнецов. Несмотря на усталость, мы расположились в наиболее просторной комнате Кузнецова и за бутылкой коньяка еще часа два обсуждали события, варианты, последствия. Бармин был очень доволен, что стартовая система экзамен выдержала. Да, одно это уже было большим успехом.

Но не только, сто секунд ведь летели, значит, и динамика пакета проверена, он управляем, не загнулся на первых же секундах полета. Есть за что выпить. В час ночи я собрался перейти в соседний домик

171

и заснуть, но Воскресенскому позвонил Голунский и доложил о результатах анализа пленок: "Пожар в хвосте блока "Д". Датчики температур стали зашкаливать и вышли из строя. Обрыв параметров. Температуры начали расти еще на старте. Управляемый полет продолжался до 98-й секунды. Потом пожар, по всей видимости, принял такие размеры, что тяга двигателя блока "Д" резко упала и он без команды отделился. Все остальные четыре двигателя работали, система управления пыталась удержать ракету. Рулевики не справились с возмущением, сели на "упоры", и на 103-й секунде законным образом прошла команда АВД". Воскресенский спросил:

- Ты Сергею Павловичу звонил?

- Да, доложил. Он потребовал, чтобы мы искали источник пожара. Теперь смотрим все остальные параметры.

- Ну вот, Борис, - сказал Кузнецов, - теперь мы с тобой должны еще выпить. Это мои гироприборы дали команду, а твоя автоматика впервые на первой же ракете безотказно сработала на выключение. Твои рулевые машины честно боролись за жизнь ракеты.

Это были достаточно убедительные аргументы, чтобы прикончить бутылку.

в началоназад