вернёмся в библиотеку?

Глава 2

---

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ


МОСКВА-ПОЗНАНЬ—БЕРЛИН

В начале апреля 1945 года военные действия охватили значительную часть территории Германии: с востока форсированно наступали советские войска, с запада — союзные.

На центральном участке советско-германского фронта войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Г.К. Жукова вели боевые действия на левом берегу Одера. Основная группировка фронта находилась уже в 60—70 км от Берлина. Войска 2-го Белорусского фронта под командованием маршала К.К. Рокоссовского наносили главный удар из района Штеттина с последующим выходом к берегам Померанской бухты Балтийского моря.

В НИИ-1 Наркомата авиационной промышленности в Лихоборах, где я работал в то время, царило крайнее возбуждение. Дело было не только в охватившей весь народ эйфории близкой победы и ощущении выхода на яркий свет после мучительных четырех лет войны. У нас были свои особые интересы в Германии.

Исследование материалов, найденных на ракетном полигоне в Польше, в районе Дебице, данные разведки, скудные сообщения союзников — англичан, показания и рассказы немногочисленных имевших информацию пленных — все это дало возможность в общих чертах составить представление о размахе работ в Германии по новому виду вооружения — управляемым ракетам дальнего действия. Последующие события показали, что мы были очень близки к тому, чтобы составить принципиально правильное описание "оружия возмездия" Фау-1 и Фау-2.

Было очевидно, что ни у нас, ни у наших союзников подобных разработок нет ни по достигнутым параметрам, ни по масштабам производства. Нас крайне интересовали проблемы техники управления, конструкции приборов, реальные параметры и схемы управления мощными ракетными двигателями, роль радиоуправления.

40

И всех специалистов — ракетчиков, двигателистов, управленцев, прошедших только начальные ступени ракетной техники на разработках "катюши", ракетного самолета БИ-1, маленьких ракет РНИИ, — волновал вопрос: какая же у них экспериментальная база? Как им удалось создать столь мощный жидкостный ракетный двигатель?

Мы уже твердо знали, что основной немецкий центр по разработке ракетного оружия находится у побережья Балтийского моря на острове Узедом. Туда рвутся армии Рокоссовского. Но нам надо было успеть до возможного разрушения этого центра нашими же "братьями-славянами", которые понятия не имели о том, какую ценность для специалистов представляют приборы, стенды, лаборатории, бумаги — ведь это все можно взорвать, сжечь, уничтожить просто так, между прочим, если немцы сами все не уничтожат до прихода Красной Армии.

Я не раз обращался по этому поводу к своему непосредственному руководителю — генералу профессору Виктору Федоровичу Болховитинову. С этими же вопросами на него выходил Алексей Михайлович Исаев. Все мы вместе атаковали нового начальника НИИ-1 генерал-лейтенанта авиации Якова Львовича Бибикова. Он был достаточно грамотным инженером, чтобы понимать, сколь важна задача получения трофеев не только в виде станков, о чем больше всего пеклись наши производственники, но и в виде интеллектуальной продукции. Однако где-то в многоступенчатой иерархии бюрократической лестницы нашего Наркомата авиационной промышленности, военной разведки Наркомата обороны, Государственного Комитета Обороны (ГКО), Ставки и еще бог знает кого что-то не срабатывало.

Войска западных союзников уже форсировали Рейн, ликвидировали рурскую группировку врага, выходят к Эльбе. Кто знает, если немцы не будут им противостоять, а бросят все силы только на Восточный фронт, то, может быть, все ракетные трофеи, в том числе из Пенемюнде, лаборатории и заводы Берлина окажутся в руках американцев и англичан. Но в нашем наркомате, да и вообще среди авиационных специалистов особого интереса к управляемым беспилотным ракетам, или, как их называли артиллеристы, управляемым снарядам, не было. Другое дело — реактивные самолеты! Вот "Мессершмитт-262" с двумя турбореактивными двигателями, с которым уже столкнулись в воздушных боях наши летчики, — это действительно достижение техники, которое необходимо срочно захватить и тщательно исследовать. Особенно двигатель ЮМО. После наделавшей много шума статьи А.С. Яковлева в "Правде", характеризовавшей немецкие работы в области реактивной авиации как агонию инженерной мысли фашистов, наступило отрезвление. Яковлев, будучи

41

заместителем наркома авиационной промышленности и человеком, близким к Сталину, очевидно, этой статьей хотел ответить на вопрос: "А почему у нас нет таких двигателей и таких самолетов?". Тем более, что он явно недружелюбно относился к нашим работам по БИ и к работам A.M. Люлька по первому отечественному варианту турбореактивного двигателя.

Надо было срочно искать обходные пути для отправки на фронт с целью приоритетного захвата ракетных интеллектуальных трофеев. Мы понимали, что от того, что мы увидим, найдем и сможем потом испытать у себя, во многом зависит будущее наших программ.

Пользуясь связями в "дружественных" институтах нашего же авиационного ведомства, я решил действовать, не ожидая решения вопроса о принадлежности и ведомственной подчиненности техники "управляемых снарядов".

По работе в предыдущие военные годы я был тесно связан с НИСО — Научным институтом самолетного оборудования. Там работал мой товарищ по школьным временам Сергей Николаевич Лосяков — в будущем профессор и крупный специалист по радиоприемным устройствам. Я близко познакомился с талантливыми и крайне симпатичными инженерами в области только еще зарождавшейся авиационной радиолокации, радиосвязи, дистанционных измерений и электрического авиаприборостроения — Вениамином Ивановичем Смирновым, Николаем Иосифовичем Чистяковым, Виктором Наумовичем Мильштейном, Юрием Сергеевичем Быковым. Все они в будущем профессора, заведующие кафедрами. Увы, многих из них уже нет в живых. Но в те военные годы я был им многим обязан — свежими техническими идеями, инженерным оптимизмом и моральной поддержкой во многих трудных технических задачах военных лет.

До 1944 года руководителем НИСО был один из ведущих радиоспециалистов страны — пионеров теории радиосвязи Герц Аронович Левин. Его научный авторитет был непререкаем. Но национальность явно не устраивала кого-то из высоких руководителей, и поэтому он был заменен Николаем Ивановичем Петровым —генералом ВВС. Генерал был вхож и к наркому авиационной промышленности Шахурину, и к начальнику Управления ВВС Новикову.

С помощью своих друзей мне не составило особого труда объяснить генералу Петрову, сколь важно быть первыми в захвате трофейных материалов, не дать их растоптать наступающим армиям или растащить по ведомственным квартирам. Опытный в таких проблемах, он сразу смекнул, сколь важно не упустить такой шанс, даже ценой определенного риска.

42

И вот 16 или 17 апреля Бибиков и Болховитинов вызвали меня и объявили, что я включен в группу генерала Петрова — начальника НИСО, которая получает решением ГКО особые полномочия по осмотру, изучению и при необходимости отбору образцов и материалов немецкой авиационной радиолокационной и приборной техники.

В эту группу входили 8 или 10 человек, в том числе Смирнов и Чистяков. Мы составили тройку, которая получила целевое задание — изучить немецкие авиационные приборы, автопилоты, спецоборудование самолетов, авиационное вооружение, самолетную радиолокацию, радионавигацию и связь. Круг вопросов очень обширный, но для каждого из нас исключительно интересный.

20 апреля я был приглашен в свой районный Сокольнический военкомат. Здесь, сверившись с секретным списком, офицер объяснил, что мне следует незамедлительно получить обмундирование, включая погоны с двумя просветами и одной майорской звездочкой. В военном билете я значился как "рядовой необученный" и вдруг сразу майорский чин! "Теперь много вас, гражданских, мы переодеваем — и сразу высокие чины", — не без досады сказал полковник в орденах и с нашивками ранений.

Я получил без всякой волокиты полный офицерский комплект, в том числе офицерский ремень, полевую сумку, отличную шинель и пистолет ТТ с двумя обоймами. Удивительно добротно по тем тяжелым временам все же работала наша легкая промышленность!

Сорок лет спустя мой офицерский ремень представлял для внука особую ценность. А отрезанные полы шинели до сих пор служат зимой для сохранения на стоянках тепла мотора моего автомобиля!

23 апреля ранним утром наша группа вылетела с Центрального аэродрома имени Фрунзе. Это старая, хорошо знакомая еще по детским годам и последующей работе "Ходынка". Мы вылетели на полугрузовом "Дугласе" — Си-47. Тогда это был самый ходовой транспортный самолет.

Мы летим на 1-й Белорусский фронт! В наших командировочных удостоверениях указано: "Для выполнения специального задания ГКО".

Уже через час мы отвлеклись от разговоров и мыслей о предстоящей нам миссии и прильнули к иллюминаторам. Вскоре под нами был Минск. С высоты около 3000 метров хорошо видно внутреннее содержание домов — почти все они без крыш. Разрушенные города при виде сверху — с самолета — воспринимаются совсем не так, как с земли, когда находишься среди развалин. Как ни удивительно, вид сверху действует и угнетает гораздо сильнее. Может быть потому, что с высоты охватываешь сразу всю масштабность катастрофы — разрушения большого города.

43

Еще через два часа — Варшава — картина еще более страшная, чем Минск. Может быть потому, что много следов черной копоти пожарищ. И далее после Варшавы замысловатые танковые узоры по невозделанным полям.

Для заправки сели в Познани. Здесь на аэродроме наблюдали встречу польской правительственной делегации, прилетевшей из Лондона.

После Познани уже не отрывались от иллюминаторов. Благо погода была отличная. Леса, хутора, белые домики деревень с красными черепичными крышами. Удивительно, в больших городах все дома без крыш, а села, хутора, фольварки сверху кажутся нетронутыми.

И если бы не ползущие по светлым дорогам колонны всевозможных машин, если бы не густая сеть танковых узоров на земле, не сразу сообразишь, что только что здесь прокатился огневой вал одной из последних операций второй мировой войны.

Штурм Берлина был в самом разгаре, когда мы пересекали границу Германии. Я много летал и до, и в особенности после этого из Москвы по разным маршрутам. Но трудно, особенно сейчас, спустя так много лет, описать чувство, которое испытал в том полете. Для меня по эмоциональному восприятию этот полет был, пожалуй, уникальным.

Мне было тридцать три года. Примерно столько же — и всем участникам этого полета, кроме генерала Петрова, он был на десять лет старше нас.

Мы вылетели из Москвы, в которой я жил с двухлетнего возраста, где совсем недавно умер от дистрофии мой отец. Пролетели над Смоленском. Где-то здесь погиб Миша, мой старший двоюродный брат — любимец всей семьи. Он работал у наркома Тевосяна, имел бронь, у него было два сына, но он ушел добровольцем, был ранен, а после госпиталя вернулся на фронт и погиб под Смоленском. Летели над Польшей, где я родился. Я не чувствовал никакой особой близости к Польше, хотя знал из рассказов родителей о своих похождениях до двухлетнего возраста. Но где-то здесь под нами были уничтожены в Освенциме или в Варшавском гетто мой другой двоюродный брат со всей семьей — они выехали в Варшаву из Москвы к матери — моей тетке — еще в 1921 году, сразу после окончания войны с Польшей. Да, еще с Польшей меня связывал Сигизмунд Леваневский, трагическому полету которого я отдал более года напряженнейшего труда. И сколько еще сил было затрачено на подготовку экспедиций по поискам самолета, который стал известен миру под шифром Н-209.

44

И вот теперь летим над Германией, поломавшей все наши довоенные планы, надежды и образ мыслей.

Впоследствии я был непосредственным участником исторических для человечества событий — пуска первого в мире искусственного спутника Земли, первого запуска в космос человека — Юрия Гагарина, создания и пуска первого космического аппарата, достигшего поверхности Луны, первой межконтинентальной ракеты, способной донести заряд мощностью в десятки мегатонн до Америки и изменить историю мира. Но никогда во мне не было такого чувства приобщения к человеческой истории, как в день этого перелета. Может быть, оттого что во всех предыдущих и последующих исторически значимых событиях я всегда был обременен массой забот и обязанностей, всегда должен был что-то предпринимать, за чем-то следить, считать, обдумывать появляющиеся результаты и решать, что делать в ближайшие минуты, часы, дни. Здесь же, в самолете, летящем в Германию 23 апреля 1945 года, ни я, ни мои попутчики пока не были озабочены чем-либо конкретным и неотложным. Мы понимали, что столкнемся с чем-то совершенно новым, непривычным и невиданным даже за все четыре года войны, но это будет где-то уже там, в другой стране, куда мы летим без всяких виз и паспортов, по праву победителей.

К вечеру приземлились на полевом аэродроме под Штраусбергом. Здесь, выскочив из самолета, сразу попали в атмосферу боевого воюющего аэродрома. Непрерывно взлетали и садились штурмовики Ил-2.

Мне не раз за войну приходилось бывать на боевых аэродромах и наблюдать воздушные бои. Но такой конвейер: взлеты — посадки — заправки — подвешивание бомб и реактивных снарядов — все это быстро, по-деловому, непрерывно — видел впервые. Истребителей прикрытия в воздухе не было видно. Все были "в деле" — над Берлином.

Пока генерал разыскивал местные власти тыла фронта, мы вступили в контакты с экипажами, спрашивали о встречах с новыми "мессерами".

Стемнело. И на западе все ярче светилось зарево и доходил, или так казалось, приглушенный расстоянием непрерывный гул Большой Войны.

Наконец, появился генерал Петров, распределил нас по трем "виллисам", и мы двинулись в Штраусберг. Добрались прежде всего до офицерской столовой. Непривычная чистота, яркий свет, официантки в белоснежных фартучках и наколках.

Где мы? Неужели совсем рядом, в двух десятках километров, идут смертельные бои? Нас вкусно накормили по нормам для офицеров

45

фронтовой армии. Потом старшина повел нас на ночевку. Чистяков, Смирнов и я просились вместе. И он привел нас к двухэтажному коттеджу, сказав, что на втором этаже как раз уже "постелено на троих".

И вот мы, три советских инженер-майора поднимаемся на второй этаж немецкого дома, из которого убежали хозяева. Сразу сразил комфорт. Вряд ли службе тыла надо было особенно заботиться о благоустройстве постелей и туалетов для офицеров. Все хозяйское невредимо и, как мы определили, "высший класс". Бросили жребий. Чистякову и Смирнову досталась спальня с широченной двуспальной кроватью и примыкающей к ней ванной и туалетом. На мою долю — кабинет с застеленным чистейшим бельем диваном. В кабинете — не снятый еще портрет Гитлера на стене, а на письменном столе — фотография офицера непонятного нам чина с прильнувшей к нему женщиной.

Утром генерал нас собрал для инструктажа и разработки планов действий. Было сказано: наша первая задача — детальное обследование "DVL" — немецкого исследовательского центра "Люфтваффе" в Адлерсгофе. Но Адлерсгоф еще не взят. Пока обзаводимся картами и беседуем с представителями разведки фронта.

Офицеры из службы разведки фронта не столько рассказывали нам, сколько пытались понять, что нас интересует и на что им следует обратить внимание. Толковые боевые офицеры, но вопросы научно-технической разведки были им явно "не в привычку". Мы действительно оказались одним из первых эшелонов этого ранее совершенно несвойственного боевым армиям рода войск. Впоследствии многочисленные отряды гражданских специалистов, наводнивших оккупированные зоны Германии, окрестили "профсоюзными" или "цивильными" офицерами.

Представитель "смерша" — военной разведки "Смерть шпионам" — задал нам на встрече вопрос: "В своих листовках немцы пишут, что Берлин мы не возьмем, а получим такой удар, что и костей не соберем. Фюрер приберег секретное оружие для того, чтобы на немецкой земле окончательно уничтожить Красную Армию. Что это может быть?"

В самом деле, что это? Если Фау-2, то сколько бы их Гитлер не "приберег", Красной Армии это оружие уже не помешает. Нам-то это было ясно. Химия? Но в любом виде на немецкой земле она теперь более опасна немцам, чем нам.

Решили, что это чистейшая пропаганда. И оказались правы.

В США, Германии и у нас уже разрабатывалось действительно новое сверхсекретное оружие — атомное. Но даже нам, допущенным к совершенно секретным материалам, до 6 августа 1945 года — до

46

сброса атомной бомбы на Хиросиму — практически ничего о нем не было известно.

Тогда мы еще не знали, что совсем рядом с нами уже готовится к поискам немецких атомных секретов группа специалистов из курчатовской команды, имеющая самые приоритетные полномочия, ибо главным шефом наших атомных работ в то время был сам Лаврентий Берия, а во главе особых комитетов стояли такие сильные организаторы, как Ванников и Малышев.

Не знали мы, что и с Запада навстречу нашим войскам идут не только армии союзников, но и специальные миссии по захвату немецкой ракетной техники, ее специалистов, по поиску ученых — физиков-атомщиков — и захвату всего, что было сделано в Германии по новейшим достижениям науки и, в первую очередь, в области управляемых ракет, использования энергии расщепления атома и радиолокации.

Мы получили неведомо кем придуманные "установки" и инструкции: обследуя немецкие заводы и лаборатории, не увлекаться интеллектуальными достижениями, а в первую очередь переписывать и инвентаризировать типы и количество станков, технологического производственного оборудования и измерительных приборов. Что касалось документации и специалистов, то это было уже делом нашей совести и инициатива не возбранялась.

С 24 по 26 апреля войска 1-го Белорусского фронта прорвали внешний обвод Берлинского оборонительного района, практически соединились с войсками 1-го Украинского фронта и окружили всю Берлинскую группировку. 25 апреля мы услышали о встрече на Эльбе в районе Торгау советских и американских войск.

Два дня мы усиленно изучали карты, маршруты, собирали адреса интересующих нас заводов и фирм в районе Большого Берлина.

Наконец, с 28 апреля мы начали вылазки по дорогам на Берлин к Адлерсгофу.

Дороги Германии восточнее Берлина в эти дни были забиты до отказа двумя встречными потоками. На запад к Берлину — "студебекеры" с бойцами и грузами, все виды грузовиков и пешие колонны усталых, но радостных и оживленных бойцов. На танках, грузовиках, орудиях красками всех цветов надписи — "на Берлин".

На восток — грузовики и конные фургоны с красными крестами — эвакуация раненых в ближайшие госпитали. По дороге много медсанбатов и армейских госпиталей.

Навстречу армейскому потоку беспорядочные толпы освобожденных всех национальностей. Много приветственных криков в наш адрес. При виде "виллиса" с советскими офицерами особенно отличаются французы, чехи, бельгийцы. С повозки, которую тянут трое

47

молодых парней, соскакивает женщина с французским флагом, бросается чуть ли не под колеса нашей машины, только чтобы пожать нам руки, и кричит, заливаясь от счастья свободы: "Виват ла рюсс!" Наши "пастухи" прямо по дорогам гонят на восток породистых черно-белых коров. Как они пройдут через Польшу? Много конных повозок со всевозможной поклажей. Каждый самодеятельный транспорт под своим национальным флагом. Угрюмо, медленно, молчаливо бредут на восток серо-зеленые колонны пленных. Обвешаны одеялами, щетками, портфелями на веревках, в авоське иногда болтается буханка хлеба. Мы удивляемся: на несколько сот пленных немцев, только что вышедших из боя, всего четверо-пятеро наших солдат охраны.

Адлерсгоф — на юго-востоке Берлина, часть Кепеника. Это промышленный рабочий район, который мы помним по газетным статьям как базу немецких коммунистов и боевых отрядов "Рот Фронт". Улицы и дома уцелели. Все имеет вполне жилой вид. Но во многих зданиях уже советские военные учреждения: "Хозяйство генерала Петрова" — стрелки к военному коменданту. Воинские части расположились и без всяких опознавательных знаков. На столбах — стрелки-указатели "Берлин—Центр", "Букков", "на Кюстрин", "на Франкфурт" — это и для наступающих, и для эвакуируемых в тыл. На перекрестках удивительно привлекательные в эти весенние дни наши регулировщицы — в погонах младших лейтенантов, в белых перчатках, отлично подогнанных форменных костюмах — дают отмашки, останавливают, улыбаются, отвечают на вопросы о дороге. Как мы вскоре убедились, они даже знают немецкий язык.

Машины, машины, много "студебекеров", "доджей". Подбитые танки, самоходки. Здесь немцы уже пережили самое страшное. В их районе нет стрельбы, не рвутся бомбы и снаряды. Дым и грохот — это там, ближе к центру. Немки собираются группами вокруг бойцов, осмелев, засыпают вопросами.

Плакаты наши вперемежку с немецкими: "Битый немец подхалим и подлец, не верь ему, боец"; "Kapitulieren? Nimals!" ("Капитулировать? Никогда!"); "Бойцы Красной Армии не воюют с мирными жителями — это унижает честь воина"; "Berlin bleibt deutsch!" ("Берлин останется немецким").

Выписки из приказов Сталина: "Опыт истории показывает, что гитлеры приходят и уходят, а государства и народы остаются".

Спустя два дня мы перебазировались из забитого тыловыми службами и фронтовой авиацией Штраусберга поближе в удивительно благоустроенный Букков. С пятью офицерами нашей "трофейной" команды мы поселились на совершенно великолепной, по нашим советским представлениям, вилле.

48

Несмотря на близость к Берлину — двадцать пять километров до Адлерсгофа — Букков полностью сохранился — еще одно необъяснимое явление войны. Когда немцы шли на Москву в 1941 году, все подмосковные города и деревни на их пути были разрушены. В наши запрограммированные мозги никак не укладывалась, не совмещалась с представлениями о войне, о фашистском "логове" после четырех лет войны ухоженность этого курортного местечка. Комфортабельные отели, чистейшие, правда в основном пустые, магазины, кафе — все это на склонах лесистых холмов на берегу озера. Совершенно нам не понятно, почему через три дня после того, как отошли немецкие части и в городок без боя вошли танковые части Красной Армии, появились немцы, которые убирают и моют улицы! В садах у многочисленных вилл цветет сирень, и возвращающиеся жители ухаживают за газонами и розовыми кустами там, где остановились советские офицеры.

Позднее по всей территории Германии мы увидели много таких "оазисов". Даже значительно больше, чем разрушенных городов. Иногда казалось, что вся Германия — это цепочка отличных автомобильных дорог, связывающих между собой чистенькие, очень благоустроенные городки и деревни — "дорфы". Но и в деревнях почти в каждом доме канализация, горячая и холодная вода, электрические плиты в кухнях!

Через пару месяцев мы почти забыли, что в Москве каждый из нас жил в коммунальной квартире с одной крохотной уборной на 8—10 человек, дровяной плитой на кухне, без ванны и с одной раковиной с холодной водой на всех. А здесь, у "этих фрицев" только восточные рабочие, пленные и заключенные лагерей понимают, что такое бараки!

Наконец, начали детальное обследование зданий Адлерсгофа. Бои здесь были не очень жаркие — все здания уцелели. В проходной за вместительной велосипедной стоянкой, на больших панелях ключи, ключи, ключи — по номерам с немецкой аккуратностью. Все цело!

ИЗ ДНЕВНИКА. 29—30/IV-45 г. Обследуем "DVL". Административный корпус. Архивы, бумаги, личные документы — в сейфах. Как открыть сейф? Сержант с солдатом, прикомандированные к нам из БАО, имеют уже опыт. Солдат приставляет к дверцам сейфа большое зубило. Сержант - ему уже далеко за сорок, "не строевой" — наносит точный и сильный удар тяжелой кувалдой. Обычно открывает с первого раза. Иногда, если сейф особо "трудный", требовалось удара три-четыре. Сейфы полны отчетов с красной полосой! "Geheim!" (секретно) или "Streng Geheim!" (строго секретно). Листаем — отчеты, отчеты о всевозможных испытаниях.

49

"DVL" — это ведь эквивалент нашего ЦАГИ, ЛИИ и НИИ ВВС вместе взятых! Читать и изучать нет ни времени, ни физической возможности.

Генерал передал приказ — все описывать, грузить в ящики и отправлять самолетами в Москву. А где взять ящики и сколько их надо? Оказывается, службы тыла и БАО все могут, все имеют и организуют! Но отчеты даже описать некогда".

Теперь сознаюсь — согрешил: один отчет утаил и он хранится у меня до сих пор. Это работа доктора Магнуса по демпфирующему гироскопу — измерителю-датчику угловой скорости. Но о ней позже.

Продолжаю цитировать дневник.

"Лабораторный корпус. Аэронавигационная лаборатория, наполненная стендами для проверки бортовых приборов, фотохимическая лаборатория, лаборатория испытания материалов на прочность, усталость, вибростенды. Лаборатория бомбардировочных и стрелковых прицелов, установки для тарировки акселерометров. А какое великолепное чертежное и конструкторское оснащение! Немецкие рабочие места конструкторов вызывают зависть. Кроме хорошего кульмана, вращающегося сиденья и удобного стола с массой ящиков, полно мелочей, и всему свое место. О, эта немецкая любовь к мелочам и аккуратность, возведенная в культуру труда какого-то особо высокого класса.

Самое нужное и дефицитное для каждой лаборатории — четырехшлейфные осциллографы Сименса. Тут нашли разные: двух-, четырех- и шестишлейфные. Без них исследование быстропротекающих динамических процессов невозможно. Это новая эпоха в технике измерений и инженерных исследований. В Москве, в НИИ-1, у нас всего один шестишлейфный на весь институт. А у этих немцев! Нет, мы уже не чувствовали ненависти или жажды мщения, которая ранее кипела в каждом. Теперь было даже жалко выламывать такие добротные стальные двери лабораторий и доверять старательным, но не очень аккуратным солдатам укладывать прецизионное, бесценное оборудование в ящики.

Но быстрее, быстрее — нас ждет весь Берлин! Я перешагиваю через еще не убранный труп совсем молодого немецкого фаустпатронника и со своим отрядом из БАО иду вскрывать следующий сейф.

Электроизмерительная лаборатория — фантастика! Сколько тут уникальных (для нас) всех видов и диапазонов приборов всемирно известных немецких фирм "Сименс", "Сименс и Гальске", "Роде-Шварц", голландских "Филипс", "Гартман Браун", "Лоренц"! И опять — фотоувеличители, фотопроекторы, кинопроекторы,

50

химикалии, стационарная громоздкая фотоаппаратура, кинотеодолиты, фототеодолиты и оптика непонятного назначения...

Отдельный корпус окрестили по содержанию электрофизическим. Электронные низко- и высокочастотные частотомеры, волномеры, прецизионные шумомеры, активные фильтры, анализаторы гармоник, клирфактормессеры, мотор-генераторы и умформеры на разные напряжения, даже дефицитные катодные (теперь говорят электронные) осциллографы. Богатейший корпус радио- и акустикоизмерительной аппаратуры.

На ящиках мы пишем адреса своих фирм: "п/я такой-то". Но что будет на самом деле? Кто встречает самолеты в Москве?"

Много времени спустя я так и не нашел ни одного из той массы секретных и совершенно секретных отчетов, что отправлял из Адлерсгофа. Они разошлись по ЛИИ, ЦАГИ, НИСО и другим учреждениям авиационной промышленности. В НИИ-1 попала примерно одна десятая отправленной нами измерительной техники. Это, видимо, вызвало справедливую реакцию моего непосредственного начальства, и в Лихоборах началась подготовка следующей, уже самостоятельной, экспедиции в Германию. И на этот раз на своем самолете.

далее

в началоназад