вернёмся в библиотеку?

19 НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ

Посягательства Эсно Пельтри омрачили радость Константина Эдуардовича от теплого приема, который оказала ему русская научная общественность. Много лучшего оставляло желать и все остальное. Отгремели схватки с VII отделом Русского технического общества по поводу цельнометаллического дирижабля, а дело не продвигалось ни на шаг.

Другой бы сдался, но не таков Циолковский. Он еще раз пытается распространить идею дирижабля за границей. История этой отчаянной попытки отражена в любопытных документах.

Долгие годы этих документов никто не видел. В обширном архиве Константина Эдуардовича их не оказалось. Пачку плотных листов бумаги с текстом на разных языках, с гербовыми печатями доброго десятка государств разыскал Петр Кириллович Сорокеев, заведующий архивом Политехнического музея. Разыскал буквально среди бумажной макулатуры.

Бумаги, найденные Сорокеевым, попали в Политехнический музей в 1929 году с документами Ассоциации натуралистов-самоучек - организации недипломированных ученых, членом которой состоял Циолковский. Заколоченные в ящики, бумаги пролежали двадцать лет, пока в музее не был создан научный архив. В 1949 году начался разбор документов и их систематизация.

Бумаги отыскались там, где это можно было меньше всего предполагать, - среди платежных документов бухгалтерии АССНАТа. Именно тут нашел П. К. Сорокеев неизвестную рукопись Циолковского «Отзыв о сочинении С. И. Квятковского». По-видимому экземпляр этой рукописи попал в число бухгалтерских документов как свидетельство работы, которую ассоциация оплатила Циолковскому. Как это часто бывает в архивных поисках, одна находка потянула за собой другую. Сорокеев начал искать с пристрастием и не просчитался. В дальнейшем будет объяснено, что находка Сорокеева была не такой уж случайной, как это может показаться на первый взгляд. Пусть не удивляется читатель, она, как думается, была тесно связана с Политехническим музеем... Сейчас же хочется отметить ценность документов, найденных Петром Кирилловичем. Ведь ему удалось разыскать около десятка патентов, выданных в 1910-1911 годах Константину Эдуардовичу на цельнометаллический аэростат.

«Привилегия сия выдана коллежскому асессору Константину Циолковскому, проживающему в г. Калуге...»

«Соединенные Штаты Америки. Для всех, кого это касается. Настоящим подтверждается, что Константин Циолковский из Калуги (Россия) представил в Патентное бюро заявление с просьбой о вручении патента на привилегию на новое полезное изобретение в области оболочки дирижаблей, аэростатов... после соответствующей экспертизы вышеупомянутому претенденту присуждается право на привилегию по патенту, охраняемое законом. 21 ноября 1911 года.

Принимая во внимание, что Константин Циолковский, уроженец г. Калуги (Россия), профессор физики и математики, заявил, что он изобрел усовершенствование газовой оболочки, предназначенной для воздушных кораблей...»

Россия, Соединенные Штаты Америки, Англия, Франция, Германия, Норвегия, Бельгия, Италия, Австрия официально подтверждали первенство Циолковского на эту идею, предоставив ему полное право извлекать из нее соответствующие выгоды.

Об оформлении патентами своего замысла Циолковский мечтал много лет, еще с той поры, когда E.H. Гончарова перевела на иностранные языки его работы о железном аэростате длиной с большой морской пароход. Ученому хотелось официально закрепить свое авторство, чтобы затем добиться осуществления проекта. Константину Эдуардовичу выгоды его изобретения казались неисчислимыми. Но - странное дело! - и американские бизнесмены и «деловые люди» Западной Европы молчали. Они отнеслись к вновь объявленным патентам столь же равнодушно, как и русские предприниматели.

Циолковский тяжело переживал это безразличие. Рухнула еще одна надежда, лелеемая много лет. На обложке брошюры «Защита аэроната» он спешит сообщить о полученных им заграничных патентах:

«Предлагаю лицам и обществам построить для опыта металлическую оболочку небольших размеров.

Готов оказать всякое содействие. У меня уже есть модели в два метра длины. Но этого мало.

В случае очевидной удачи готов уступить недорого один или несколько патентов.

Если бы у меня были средства, я бы сам испытал свое изобретение в значительном размере. Если бы кто нашел мне покупателя на патенты, я бы отделил ему 25% с вырученной суммы, а сам на эти деньги принялся бы за постройку».

И снова ни звука...

«Приходите посмотреть на мои модели в любую среду в 6 часов вечера», - взывает Циолковский со страниц другой брошюры.

Интересующихся нет...

Минуло еще несколько лет. В одном из апрельских номеров «Калужского курьера» за 1914 год мы читаем: «Первое публичное выступление нашего известного изобретателя К. Э. Циолковского, пожелавшего познакомить своих сограждан с результатом многолетних работ по устройству металлического управляемого аэростата, собрало 27 марта в помещении училища г. Шахмагонова очень малочисленную аудиторию: не считая нескольких лиц, причастных к Обществу изучения природы, которое устроило лекцию, да десятков двух-трех взрослых воспитанников училища, остальной публики раз-два - и обчелся...»

Провал! Полный провал!.. Но Циолковский все же крепится и не теряет бодрости. В марте того же года он получил пригласительное письмо. Его зовут в Петербург на Третий воздухоплавательный съезд и даже сулят пятьдесят рублей на дорогу. Конечно, он обязательно поедет. Поедет и повезет свои модели, чтобы услышать мнение крупнейших специалистов по воздухоплаванию.

Вместе с Циолковским едет и его «ассистент» П. П. Каннинг. Участники съезда выслушивают доклад Циолковского (в связи с нездоровьем Константина Эдуардовича его прочел Каннинг). Доклад сопровождается демонстрацией. Самодельный насос нагнетает в оболочку воздух, показывая, как меняется по мере наполнения ее форма.

Нет, и на съезде идея цельнометаллического аэростата не встречает того отношения, на которое рассчитывал Циолковский! Большинство его слушателей не верит больше в аэростаты. Аппараты тяжелее воздуха успели завоевать всеобщее признание.

Съезд окончился. Циолковский и Каннинг сдают в багаж длинные ящики с моделями. Константин Эдуардович торопится домой. Он возвращается в Калугу утомленный и раздраженный. Тоненькая, едва заметная трещинка во взаимоотношениях с Жуковским все ширится. Ведь Николай Егорович оказался на этот раз в стане его научных противников. Многолетним добрым отношениям Жуковского и Циолковского пришел конец.

Циолковский угрюм и мрачен. К черту все изобретения! Хватит мучиться самому и мучить семью! Он уже не мальчик. Пора подумать о спокойной, обеспеченной старости. О, он знает, что надо сделать. И Константин Эдуардович пишет письмо в Рязанское дворянское депутатское собрание.

Это письмо, отправленное 21 декабря 1914 года, выглядит поначалу непонятным. Циолковский просит выяснить, внесен ли он в дворянскую книгу Рязанской губернии*. Странно!.. Невольно начинаешь ломать себе голову: почему Циолковскому, всю жизнь прожившему в большом повседневном труде, вдруг понадобилось официальное свидетельство «благородного» происхождения? Откуда возник неожиданный интерес к генеалогическому древу?

* Выдержки из этого письма опубликованы 15 сентября 1957 года в газете «Знание» Д. Семеновым.

Вероятно, ответ удалось бы найти не скоро, не появись в сентябре 1960 года на страницах «Известий» небольшая заметка Н. Щипанова «Письма Циолковского». В ней сообщалось, что среди дел Переселенческого управления обнаружены прошения Константина Эдуардовича о выделении ему участка земли в Черноморской губернии.

Мысль о взаимосвязи писем Циолковского в Рязань и Петербург напрашивалась сама собой. Чтобы проверить ее, пришлось запросить в Центральном государственном архиве СССР фотокопии найденных документов. Ответ из архива не заставил себя долго ждать. Догадка оказалась верной. Ссылаясь на закон «о водворении на казенных землях дворян-землепашцев», Циолковский хлопотал о земельном участке. Он спешил напомнить высокому начальству о своем многолетнем труде, о двух выслуженных им орденах, о глухоте, осложнявшей его жизнь. «Имея свой дом и сад, - читаем мы в этом документе, - занимаюсь немного садоводством. Но земли мало: прокормиться ею нельзя...»

В своей автобиографии Циолковский писал: «Я всю жизнь стремился к крестьянскому земледелию, чтобы буквально есть свой хлеб...» С такой думой ученый прожил всю жизнь. И естественно, что в трудные дни (а их в его жизни было более чем достаточно) груз этой мысли становился особенно тяжким. Так было и в годы, предшествовавшие первой мировой войне.

Она довлела в ту пору над всем, настойчиво жгла мозг: «Окупил ли я своими трудами тот хлеб, который ем?»

Аэростат отвергнут современниками. Такая же участь постигла и другую идею, увлекавшую Константина Эдуардовича с 1905 года. До самой смерти он упорно разрабатывал и развивал ее как в опубликованных сочинениях, так и в тех, что еще не увидели света.

В 1914 году Циолковскому удалось напечатать небольшую брошюру - «Второе начало термодинамики». Брошюра была тоненькой, внешне ничем не примечательной, но появилась она по явному недосмотру цензуры: за ее обложкой скрывался дерзкий вызов. Циолковский опровергал мнение о возможности конца мира, существовавшее при полном благословении церкви и поддержке государства.

Попытка Циолковского по-своему осмыслить второе начало термодинамики поднимает его в наших глазах на огромную высоту. Мы уже успели оценить редкую самостоятельность научного мышления Циолковского, интуитивно, но точно предугадывавшего многие пути развития техники. Нам известно его умение отстаивать свои идеи. Однако, читая «Второе начало термодинамики» видишь совсем другого Циолковского, знакомишься с философом, узнаешь материалиста, с открытым забралом ринувшегося в бой против идеалистов, судивших да рядивших о начале и конце мира.

Однако прежде чем рассказать о брошюре «Второе начало термодинамики», необходимо вспомнить еще об одном человеке, анализировавшем ту же проблему в конце XIX века. Этот человек, никогда не слышавший о Циолковском, не успел закончить и опубликовать свою работу. Но тем не менее его мысли во многом перекликаются с мыслями Константина Эдуардовича.

Тридцать лет пролежала в архиве немецкой социал-демократической партии рукопись Фридриха Энгельса «Диалектика природы». Она была опубликована лишь в 1925 году в Москве, по фотокопиям, привезенным из Германии. Сегодня эта многогранная философская работа известна миллионам людей. Один из ее разделов - проблема тепловой смерти вселенной.

Там, где вступают в смертельную схватку материализм и идеализм, о компромиссах не может быть и речи. Вот почему Энгельс и Циолковский оказались в одном лагере, хотя каждый из них пришел туда своим путем. Для Энгельса эта научная проблема - важный тезис естествознания, ждавший глубокой философской оценки. Для Циолковского же признание возможности тепловой смерти вселенной означало крах всего, ради чего он жил и работал.

Это отнюдь не преувеличение и не пышная фраза. Судите сами: Константин Эдуардович рассматривал дирижабль как преддверие ракеты. Ракета же представлялась ему средством завоевания вселенной. Но нужно ли затрачивать исполинские усилия, освобождаться от пут тяготения и устремляться к иным планетам, к иным звездам, если все равно рано или поздно придет конец всему живому, пробьет час тепловой смерти?

И, защищая то, ради чего он жил и работал, Циолковский выходит на войну. Вместе с оптимистами он против пессимистов. С материалистами против идеалистов, против поповщины.

Теорию тепловой смерти выдвинул Рудольф Клаузиус, благообразный немец с большими проницательными глазами и белой бородкой, профессор Цюрихского, Вюрцбургского и Боннского университетов. Это он высказал в 1850 году истину, не вызвавшую поначалу ни малейших возражений. В самом деле, можно ли и нужно спорить с физической аксиомой: теплота не способна сама по себе переходить от более холодного тела к более теплому.

Надо заметить, что свои умозаключения Клаузиус подкреплял математическими выводами. Он ввел в физику понятие энтропии - меры необратимости процессов. Чем больше энтропия, тем меньше возможность для процесса стать обратимым, говорил Клаузиус. И действительно, трудно было возражать против введенного им понятия. Недаром оно и по сей день используется в физике, кибернетике, технике.

Однако то, что выглядело бесспорным и философски безобидным в масштабах физической лаборатории, выросло вскоре в реакционнейшую теорию. Это случилось после того, как Клаузиус, а вместе с ним и знаменитый английский физик У. Томсон (лорд Кельвин) попытались распространить второе начало термодинамики на всю вселенную.

У Клазиуса и Томсона оказалось немало союзников. Взгляды их получили известность в разных странах. Много лет спустя эти пессимистические воззрения наиболее ярко и выразительно сформулировал английский астроном и философ Дж. Джине. Конец мира он обрисовал так:

«Энергия еще сохранится, но она потеряет всякую способность к изменению; она так же мало будет способна привести в движение вселенную, как вода в стоячей луже заставить вращаться колесо мельницы. Вселенная будет мертва, хотя, быть может, еще и наделена теплом».

И вот против таких, как Клаузиус и Томсон, выступил Энгельс, утверждая, что «излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем, - установление которого будет когда-то в будущем задачей естествознания, - превратиться в другую форму движения, в которой она сможет снова сосредоточиться и начать функционировать».

Раскроем «Второе начало термодинамики» Циолковского. И мы встретим в нем мысль, созвучную той, за которую ратовал Энгельс.

«Так, согласно усердным последователям Клаузиуса и Томсона, - писал Константин Эдуардович, теплота тел стремится к уравнению, к одной определенной средней температуре; и словами, энтропия вселенной непрерывно растет. Настанет время, когда Солнце потухнет, мир замрет, живое уничтожится.

Но этого не будет, если постулат Клаузиуса не признавать началом или законом. Мир существует давно, даже трудно представить, чтобы он когда-нибудь не существовал. А если он уже существует бесконечное время, то давно бы должно наступить уравнение температур, угасание солнца и всеобщая смерть. А раз этого нет, то и закона нет, а есть только явление, часто повторяющееся». В 1905 году, изложив свои соображения по проблеме, где и естественные науки тесно смыкались с философией, Циолковский отправляет рукопись в Петербург. «Второе начало термодинамики» попадает на отзыв к профессору О. Д. Хвольсону. К сожалению, этот отзыв не сохранился. Однако мы знаем, что он был не из лестных. Об этом свидетельствует лаконичная заметка Циолковского на обложке брошюры «Защита аэроната»: «Отношение самое отрицательное».

Но Циолковский не расстается с полюбившейся ему проблемой. Красной нитью проходит она через все его творчество, через многочисленные труды, как опубликованные, так и не увидевшие света.

Надо полагать, что Циолковский отдавал себе достаточно ясный отчет в том, насколько не созвучны времени развиваемые им идеи. «Сначала мысль, а потом действие. Без мысли не может начаться и дело. Хорошо, если эта статья пробудит мысль молодых умов и заставит их произвести указанные опыты». Так пишет Циолковский и, не будучи в силах сдержать многолетней обиды, добавляет: «Я, между прочим, сам не произвожу эти опыты отчасти и потому, что мне все равно не поверят, как не поверили моим опытам по сопротивлению воздуха...» Спустя пять лет, в 1919 году, в брошюре «Кинетическая теория света» ученый снова пишет о том, что если бы «теория» тепловой смерти вселенной была верной, то уже давно бы наши глаза видели мрачную картину угасшего мира.

На протяжении многих лет отстаивал Циолковский идею «вечной юности вселенной». Недостаток места не позволяет во всей широте проследить за развитием его мыслей по этому вопросу, и потому я вынужден адресовать читателей к двум обстоятельным книгам: «Мировоззрение К. Э. Циолковского и его научно-техническое творчество» В. А. Брюханова (Соцэкгиз, 1959 г.) и «О малоизвестной гипотезе Циолковского» И. И. Гвая (Калуга, 1959 г.). Обе книги не только знакомят с мыслями Циолковского по вопросу о тепловой смерти, но и содержат сведения об успехах современной науки в разработке этой проблемы.

«Второе начало термодинамики» - свидетельство высокого уровня философского мышления Циолковского. Однако глубина философского мышления мирно уживалась с величайшей политической наивностью. Небольшая брошюра «Горе и гений», изданная Константином Эдуардовичем в 1916 году, - тому убедительнейшее свидетельство.

История этой брошюры - последней дореволюционной работы Циолковского - заслуживает внимания. Циолковский пытается подбодрить самого себя, внушить себе веру в собственные силы, без которых дальнейшая борьба невозможна. Измотанный неприятностями, не понятый современниками, пишет Циолковский, эту брошюру, совсем не похожую на то, что он издавал раньше.

- Почему мы терпим нужду, когда богатства и силы природы неисчерпаемы?

- Почему на старости лет остаемся без крова и умираем от лишений?

- Почему подстерегают людей бедность, горести и несчастья?

- Как устранить лишения?

Залп вопросов, заданных Циолковским, звучит как речь прокурора. Нам понятна его страстность: хочется ответить на вопросы, которые уже не раз задавал самому себе. Но как наивны эти ответы!..

Циолковский далек от понимания социальной обстановки окружающего мира. Он мечтает о переустройстве человеческого общества. Для этого, по его мнению, нужно лишь одно - расчистить путь гениям. «Если бы были отысканы гении, то самые ужасные несчастья и горести, которые даже кажутся нам сейчас неизбежными, были бы устранены! Гении совершали и совершают чудеса. Кому же это не известно!»

Константин Эдуардович верен себе. Больше всего на свете он надеется на человеческое знание. «Гигиена дает здоровье и продолжает жизнь. Хирургия оживляет умирающего, исцеляет калеку, дает зрение, слух и проч. ...Техника делает человека сильнее тигра, быстрее лани. Она дает ему крылья и дворцы, заставляет природу работать, как раба...»

Брошюра «Горе и гений» - своеобразный рецепт выращивания людей, способных сдвинуть человечество с мертвой точки. Читая ее даже не веришь, что она вышла из-под пера человека, столь глубоко осмыслившего проблему тепловой смерти. Да как же не удивляться, читая описание большого, светлого, очищенного от пыли и бактерий здания? В нем есть все, что нужно человеку, - от мастерских для работы до библиотек и школ. По замыслу Циолковского, обитатели этого рафинированного мирка должны были изучать друг друга, разыскивать лучших - одним словом, путешествовать к высшей мудрости.

Не много времени понадобилось, чтобы увидеть наивность и несостоятельность этих рассуждений. Человек шагнул в новый мир не через дома, очищенные от бактерий, а через гром революции, через гражданскую войну. В величайших лишениях отвоевал себе советский народ право на лучшую жизнь.

в начало назад